Груша Гилаева
Мы пережили репетицию смерти Алексея Навального летом 2020 года. Тогда российские спецслужбы предприняли первую, к счастью неуклюжую, попытку покончить с неугодным политиком. Два дня его держали в омской больнице, не давали родственникам и соратникам позаботиться о том, чтобы здоровьем Алексея занялись врачи, не зависящие от милости российского государства. Новость, что Навальный будет жить, а лечение и реабилитация в Германии прошли успешно, многие в российской оппозиции восприняли с облегчением. Будто бы все это было не всерьез, Навальный воскрес и еще удивит нас своими расследованиями, а горе-убийц выведет на чистую воду. Ожидания оправдались. «Я позвонил своему убийце. Он признался» — под таким названием вышел легендарный ютуб-шедевр, в реальном времени запечатлевший разговор Навального с одним из своих отравителей из ФСБ. Что оставалось Кремлю? По старинке — вбрасывать противоречивые версии и все отрицать. Пресс-секретарь Путина Дмитрий Песков назвал расследование фейком, а сам Путин — «легализацией материалов американских спецслужб». Иными словами, Путин даже признал правдивость расследования, усомнившись исключительно в авторских правах. И зловеще добавил: «Если бы хотели — довели бы до конца».
Каковы было удивление и ярость Путина, когда 17 января 2021 года Алексей Навальный вернулся в Россию, мы можем понять только теперь. Создается впечатление, что трусливый «начальник» решил тогда не просто убить своего главного оппонента, а замучить его. Возвращение в Россию обернулось для Алексея 3 годами в тюрьме, 300 днями в ШИЗО, бесконечными судебными процессами и сфабрикованными делами, лишением свободы как минимум на 30 лет, невозможностью растить своих детей и быть рядом с женой, уголовным преследованием соратников по ФБК и всех причастных к его защите адвокатов. 16 февраля жизнь Алексея Навального оборвалась при до сих пор невыясненных обстоятельствах. Чем была вызвана столь жестокая и бескомпромиссная месть?
Навальный изменил представления наших сограждан о политике. Вернувшись в Россию, поставив на кон собственную жизнь ради будущего своей страны, взяв на себя полную ответственность за всех, кто верит в перемены в России и возможность справедливости, демократии и мира на постсоветстком пространстве, Алексей доказал, что в политике есть место искреннему и бескорыстному поступку. Доказал ценой своей жизни. Он ушел, но с нами осталось обещание: «Другой мир возможен».
Алексей Навальный не завещал российской оппозиции ни четкой стратегии, ни политической доктрины, ни руководства по подрывным антикремлевским технологиям. Он не оставил после себя преемника или наследия, которое можно было бы присвоить. Но Алексей оставил нам самый ценный и хрупкий подарок. Помните, как мы с вами хохотали, когда Навальный звонил бедолаге Кудрявцеву, исчезнувшему сразу после расследования? Помните, сколько веселых мемов и песен про «аквадискотеку» мы пересылали друг другу? Помните желтых резиновых уточек, кроссовки «онвамнеДимона», золотые туалетные ершики, да и еще много чего? Это наши общие воспоминания, наш общий смех — не благодаря, а вопреки. Алексей Навальный научил нас смеяться и бороться вместе, несмотря на разногласия. Он подарил нам опыт солидарности. И только в солидарности, способности слышать другие голоса и приходить друг другу на помощь, память об Алексее будет жить.
Да, Алексей был сильным лидером. Но он никогда не стремился использовать эту силу для укрепления единоличной власти. Он говорил, что в случае победы на президентских выборах первым делом отменит сам пост президента. Мы должны понимать — Кремль это уже понял, и поэтому люди в черном неистово топчут цветы на спонтанных мемориалах и арестовывают тех, кто не побоялся публично проститься с Алексеем, — что дело Навального гораздо шире, чем его собственная организация. Вот почему это дело так опасно для российского режима. Это дело всех тех, кто хочет участвовать в жизни своей страны.
Голос каждого и каждой имеет значение. Недаром в команде Навального такую важную роль сыграли женщины — Любовь Соболь, Кира Ярмыш, Мария Певчих (иноагентки в розыске), Лилия Чанышева (7,5 лет лишения свободы), Ксения Фадеева (срок 9 лет). Супруга Алексея Юлия всегда служила образцом самообладания, достоинства и мужества, подавала пример того, что значит быть друг с другом в самые сложные моменты. Узнав новость о смерти мужа, Юлия Навальная сразу заявила, что дело Алексея не брошено, а 19 февраля выпустила обращение, в котором пообещала продолжить начатую ее супругом борьбу, чтобы «вернуть нашу страну себе». Благодаря возникшей вокруг Навального среде место женщины в российской политике и публичном пространстве больше не сводится к защите «традиционных семейных ценностей». Женщина стала не просто соратницей, верной товарищкой и организаторкой, — она возглавила авангард в сражении за мир и возможность иного будущего. Все это в условиях, когда в России стоит вопрос о признании феминизма экстремистской идеологией, активно усиливается контроль государства над женским телом, книги, «пропагандирующие ЛГБТ», изымаются из продажи и библиотечных фондов, а ЛГБТ-персоны объявлены вне закона как «международное экстремистское движение».
Хотя и феминистское движение, и левые часто критиковали Алексея, именно его деятельность давала возможность для существования этой критики, а значит, и самокритики. За все историю своей политической деятельности Навальный неоднократно менял как тактику, так и стратегию. Сам себя критиковал и менял свои взгляды, проявлял гибкость и живость ума вместо твердолобой упертости и желания выходить из любого спора победителем; думал о том, что полезно для общего дела, и отказывался от того, что ему вредит. Навальный показал нам, как «политические технологии» можно изобретать и использовать не для манипуляции массами, а для того, чтобы каждая и каждый смогли почувствовать свою причастность к общей борьбе и проявить себя в солидарном действии.
И сегодня, когда мы оплакиваем его уход, мы скорбим не по единоличному лидеру, а по человеку, который подарил нам веру в себя. На место одного придут многие.
Кирилл Медведев
Десять с небольшим лет назад Навальный сумел поднять российскую оппозиционную политику от уровня локальной схватки антисоветских либералов и советских державников до актуального мирового контекста. В мире тогда формировался запрос на новый популизм, поскольку 35 лет неолиберального управления отменили борьбу больших идей в политике, вывели на первый план рынок и технологии управления, создали замкнутые правящие касты и выхолостили демократический процесс. Все это вызывало разочарование в политике, с одной стороны, и растущее недовольство истеблишментом — с другой.
В России эти глобальные тенденции также проявились, хотя и со своей постсоветской спецификой. К началу десятых наша страна подошла под властью коррумпированного авторитарного блока, который унаследовал ельцинизму, сочетал продолжение рыночных реформ с усилением госконтроля и закрепился у руля во многом благодаря отсутствию интереса к политике у большей части граждан. Деполитизация была связана с депрессирующей памятью о 90-х, с боязнью утратить некоторые улучшения, наступившие с тех пор, и сознательно углублялась властью.
Тем не менее в разных сегментах общества копилось и выплескивалось недовольство. Протесты 2011–12 годов стали самым крупным общественным подъемом с начала 1990-х. Они вынесли Навального в лидеры оппозиции, помогли ему дооформить свое видение популистского проекта на российской почве. В чем он состоит? В мобилизации той части общества, которая, если ей по-человечески предложить, готова перейти от аполитичной пассивности или неосмысленного участия в электоральных ритуалах к практике взаимодействия. Неважно, какие у тебя взгляды и ценности, — важно, хочешь ли ты убрать от власти паразитическую касту жуликов и воров. Важно, хочешь ли ты любить свою страну не как кощееву вотчину, а как нормальное место для людей. И готов ли что-нибудь сделать для этого — выйти на коллективную акцию, поучаствовать в избирательной кампании или перечислить донат.
Политика должна стать конкурентной и технологичной, говорил Навальный, и сам провоцировал острые дебаты и конкуренцию, вместе с командой покрывая страну сетью штабов. Как и Ассанж, умело использовал интернет, чтобы разоблачить перед народом герметичные властные корпорации и спецслужбы. Пытаясь выстраивать поперек путинского электората новое активное большинство, он заходил и на левое поле: своими расследованиями делал неприязнь к богатым частью оппозиционного мейнстрима, требовал увеличить поддержку медицины и образования, повысить МРОТ, стремился строить профсоюзы. Часть левых бессильно ненавидела его и для самоуспокоения стремилась приписать то к старым либералам, то к Западу, то к Кремлю. Другая часть левых обязана Навальному не только своим политическим пробуждением, но и тем, что, адаптируя практики навальнистов, развивалась через сотрудничество и конкуренцию с ними же.
Несвойственное для российской политики сочетание обаятельной открытости и (само)уверенности успешного представителя мидл-класса бесило конкурентов, но помогало Навальному преодолеть неприглядно жалобный образ оппозиции и добраться до прежде недоступных для нее аудиторий.
Навальный олицетворял объединительные надежды разного типа. Нужно преодолеть мифический, но принципиально важный для многих во власти и среди интеллигенции барьер между «страной айфона и страной шансона»? А может быть, главная задача — соединить в единый кулак либералов во власти и в оппозиции? Финальный ответ сегодня кажется таким: именно для того, чтобы морально и институционально преодолеть демофобное, деполитизирующее наследие 90-х, объединить активную часть общества на новых началах, нужно было поставить жирную точку на системно-либеральной традиции, что и сделал Навальный в одном из последних блестящих текстов. «Бешено ненавижу тех, кто продал, пропил, растратил впустую тот исторический шанс, что был у нашей страны в начале девяностых. Ненавижу Ельцина с “Таней и Валей”, Чубайса и всю остальную продажную семейку, которые поставили Путина у власти. Ненавижу аферистов, которых мы почему-то называли реформаторами… Ненавижу авторов глупейшей авторитарной конституции, которую нам, идиотам, втюхали как демократическую, уже тогда дав президенту полномочия полноправного монарха». Нет сомнений, что это принципиальный пункт политического завещания Навального.
Когда-то он, по собственным словам, решил сделать из себя того политика, которого давно ждал сам. Того, кто будет «приходить на встречи во дворы, выступать, вести расследования, запускать интересные проекты в интернете и офлайне». Потом ему пришлось идти гораздо дальше и личным примером доказывать, что политическая борьба требует бескорыстия, бесстрашия и готовности к смерти. Такая странная убежденность сама по себе неприятна для власти, которая держится на внушенных обществу цинизме, конспирологии и относительности. Но гибельная политическая ставка Навального, отнюдь не фанатичного маргинала, а вполне успешного по буржуазным меркам публичного деятеля, становится особенно сокрушительным выпадом в «финальной битве между добром и нейтралитетом».
Всем было бы комфортнее, если бы свой путь Навальный начинал не с токсичных дискурсов Живого Журнала конца нулевых, хейт-спича и Русских маршей, а с чего-нибудь более приличного. Но после того как убийство в колонии «Полярный волк» поставило точку в его биографии, уже не стоит вопрос, мог ли Навальный стать Навальным иным образом. Увы, не мог. Зато те, кого он когда-то зарядил надеждой и продолжал это делать, замерзая в карцерах и корчась от ядов, имеют сегодня возможность и даже обязанность нести эту надежду дальше и наполнять ее политическим содержанием изо всех сил.
Марина Симакова
Среди российских левых не существовало консенсуса по поводу фигуры Алексея Навального. Кто-то относился к нему с симпатией как к неутомимому борцу, чья борьба становилась тем яростнее, чем сильнее ожесточался путинский режим. Кто-то воспринимал его скептически как представителя деятельного класса офисных юристов, возникшего из гущи нефтяных нулевых. Его напор и резкие высказывания, нарочитая мужественность, а также всесторонняя поддержка со стороны либеральной оппозиции (которая в России исторически носит скорее праволиберальный характер) иной раз усиливали этот скепсис. Между тем антикоррупционные протесты, организованные Алексеем и ФБК в конце десятых годов, объединяли его сторонников, попутчиков и даже сомневающихся. Сегодня, во время российской агрессии в Украине, можно вспомнить, как об акциях Навального отзывался Путин: говорил, что они могут привести к украинскому сценарию вроде Евромайдана и спровоцируют госпереворот. Подобные комментарии только подтверждали правоту всех, кто присоединялся к антикоррупционным протестам.
Значение Навального и его работы для левого движения не исчерпывается его протестной активностью. И коли историческая задача левых — политизировать социальные вопросы, то стоит сказать пару слов о том, как это делал Навальный. Он не был левым политиком. Обширный арсенал левых идей, будь то уроки прошлого или дискуссии настоящего, ему был не нужен. Его политические ориентации можно определить как либерально-патриотические — основанные на видении свободной и процветающей России. Страны, которая непременно восстанет после многолетнего угнетения со стороны ее верховодов. Сперва ее разбирали на части бывшие аппаратчики и будущие олигархи. Затем ее разграбляли чиновники и унижал президент, подобравший под себя все ветви власти. Навальный последовательно выступал против системного унижения, которое одновременно терпели политические институты, гражданские институции и российский народ. Если Путин не верил ни в политический процесс, ни в самостоятельность общества, то Навальный верил и в то, и в другое.
Народ — термин, который сегодня может показаться несколько устаревшим. Но Навальный упрямо продолжал его использовать. Возможно, как юрист: по Конституции, носителем суверенитета и единственным источником власти в России является народ. Возможно, как демократ и популист: это слово как нельзя лучше подходило его политике, ориентированной на всех, обнимающей людей самых разных взглядов и идеологических привычек. Собственно говоря, Навального всегда отличал лобовой демократизм. Под демократизмом в данном случае не стоит понимать гибкость и ожидание широкого консенсуса по всем вопросам. Демократизм Навального заключался в его обращении к самым широким слоям населения. Он всегда говорил с массами, и напрямую. Так политик, порожденный массовой культурой путинизма, стремился сломать ее политический фундамент. Попутно он указывал на прогрессирующие болезни этой массовой культуры — недоверие к окружающим, культ личного пространства, боязнь потерять нагретые места, отношение к активизму как к бессмысленной общественной нагрузке, а к политике — как к грязному делу. Все, что способствовало массовой деполитизации россиян.
Неслучайно Навальный был не только разоблачителем коррупции и политиком, но во многом и в первую очередь медиа-менеджером. Ставка на массовые — быстрые и популярные — каналы информации, по которым в соответствии с четким планом распространялись разоблачающие путинских чиновников видео и призывы к протесту, — дала свои результаты. В конце десятых годов к команде Навального и к числу его сторонников, как правило, присоединялись люди безо всякого опыта политической или активистской работы. На фоне растущей апатии, которая сопутствовала усилению авторитарных тенденций в России, это был успех.
Демократизм Навального — это антиэлитизм. И здесь стоит подчеркнуть один момент. Долгие путинские годы элитистские настроения объединяли самые разнородные группы российского общества — нефтегазовых нуворишей, светских хроникеров, столичных менеджеров, системных либералов на госслужбе, несистемных либералов из оппозиционных СМИ, потомственных интеллектуалов и так дальше. Разумеется, каждая из этих групп понимала элиту и ее атрибуты по-своему. Но установка на принадлежность к элите, как бы последняя ни понималась, оставалась неизменной. Навальный эту установку никогда не разделял. Он посмеивался над элитарными и богемными досугами, будь то демонстративное потребление, светские сборища или декадентские развлечения. Так в 60-е годы прошлого века Исаак Дойчер иронизировал над раскрепощенной культурной богемой, полагавшей психоделическую революцию в отдельно взятом сознании достаточным условием всеобщей эмансипации.
Кроме того, антиэлитизм Навального был местом, где происходила политизация социального требования. Антиэлитистским ведь был не только его политический стиль, но и само содержание его работы по расследованию коррупционных схем. В ходе консервативного поворота режима, подменившего разговор о политике и материальных условиях жизни мантрой о важности традиционных ценностей, настаивание на социально-экономическом вопросе приобретало особый вес. При этом расследования, которыми занимались Навальный и ФБК, не только снова и снова указывали на коррумпированность чиновников и ближайшего окружения президента. Эти расследования выражали простую мысль: собственность российских властей — это кража. Масштабы этой кражи были таковы, что ее обнаружение неизменно указывало и на масштабы социальной несправедливости. Люди, оказавшиеся у руля путинского режима, украли средства на достойную жизнь для всех — и они же украли у россиян целую страну. Пришло время вернуть ее себе. В этом свете один из пунктов предвыборной программы Навального 2018 года — организация особой системы распределения доходов от несправедливой приватизации 90-х годов — становится еще яснее.
Многие участники митингов, встреч и антикоррупционных протестов помнят яростный клич Навального: «Кто здесь власть?!» За этим вопросом по задумке всегда шел ответ: «Мы здесь власть!» — протестующие скандировали его вместе с самим Навальным. Такая перекличка повторялась несколько раз по ходу митинга. Возникнув еще в ходе протестов 2011–12 годов, лозунг «Мы здесь власть!» надолго задержался в репертуаре участников последующих протестов — массовых акций против режима, политических преследований и репрессий, от которых впоследствии фатально пострадал сам Навальный.
Однако «Мы здесь власть!» — это не просто громкий и требовательный лозунг. Это еще и знаковая иллюстрация политического эффекта работы Навального. Вопреки постсоветской аллергии на любые формы коллективного самопонимания, ему удалось сделать кое-что весьма важное. Вручить политически раздосадованным, но крайне разобщенным людям предмет их утраты — политическое «мы». А еще напомнить, что власть не дают, а берут и утверждают. 24 февраля 2022 года Кремль развязал преступную войну в Украине и украл это «мы», поставив жителей обеих стран под угрозу физического уничтожения и уничтожив уже сотни тысяч украинцев и россиян. Ожесточенная борьба за «мы» стала делом жизни и смерти, и убийство Навального — один из трагических эпизодов такой борьбы. Вероятно, задача левых теперь заключается в том, чтобы забрать то, что украдено, — отобрать «мы» у смертоносного режима и вернуть его в жизнь.
