Саша Старость, художница и активистка, до войны занималась проектами «Аутизм и правосудие» и «Психоактивно», а также социальным театром «Груз 300». Сейчас Саша совместно с другими активистами координирует проект «Черный Февраль» о людях, обвиняемым по «антивоенным» делам и гражданском обществе, которое может им помочь.
За право выражать свою позицию граждане России рискуют свободой и здоровьем. Единственное, что предлагается им в ответ — зарезервировать себе место в списке героических политзаключенных, страшные и поучительные истории которых должны служить примером несгибаемого человеческого духа и вдохновлять оставшихся на оппозиционные подвиги. Однако даже такая сомнительная перспектива доступа не всем: в реальности огромное количество уголовных дел по политическим мотивам остается за пределами мейнстримного инфополя. Обычные люди, которые должны составлять основу гражданского общества, часто оказываются беззащитны перед лицом репрессий.
Чтобы хоть как-то помочь политзаключенным, необходимо говорить о них, обращаясь к широкой аудитории. В какой-то момент возникло понимание, что необходимо пространство, в котором все антивоенные кейсы собраны вместе. Важно, чтобы имена тех, кто садится в тюрьму, не были забыты. Так появился проект «Черный Февраль» — проект, направленный на поддержку политзаключенных по т.н. «антивоенному» делу, то есть тех, кто оказался под стражей в связи со скоротечным принятием поправок в УК РФ, позволяющим давать сроки за антивоенную позицию.
Изначально мы хотели расширить сайт поддержки художницы Саши Скочиленко, которая в данный момент находится в СИЗО за акцию с ценниками (художница заменила ценники в магазине на листовки с информацией о действиях российских военных в Мариуполе). Идея была в том, чтобы собрать на уже существующем ресурсе все известные нам новые антивоенные кейсы, сделать карточки с историей каждого обвиняемого и каждой обвиняемой, рассказать о том, как можно им помочь, а также поделиться информацией о недавно принятых репрессивных законах и их последствиях. В процессе работы над картотекой обнаружилось, что по многим историям вообще не было сведений — они ограничивались именем и фамилией. Так был сделан бот для обратной связи, куда обвиняемый, его родственники, друзья и знакомые могут написать о малоизвестных антивоенных делах. Важно персонализировать антивоенный протест, чтобы он обрел историю и лицо. Чем больше субъектности имеет обвиняемый и чем проще узнать его историю, тем сложнее нарушать его или ее права.
Современная Россия устроена вертикально: освобождение или оправдание обвиняемого по сфабрикованному или/и политическому делу возможно только в случае сигнала сверху. Сигнал поступает обычно тогда, когда посадка обходится слишком дорого. Цена определяется множеством факторов: речь может идти о репутационных издержках, о принципиальной значимости срока, о бэкграунде обвиняемого. Однако сам по себе информационный шум вокруг кейса не влияет на исход дела.
«Чем больше субъектности имеет обвиняемый и чем проще узнать его историю, тем сложнее нарушать его или ее права»
Трудно представить себе историю более резонансную, чем дело Pussy Riot. В защиту художниц высказывалось множество влиятельных лиц от Папы Римского до Мадонны, но на приговор это не повлияло. Абсурдные сроки получил и оппозиционный политик Алексей Навальный. В этом деле все очевидно: попытка отравления, сфабрикованное обвинение, тяжелое состояние арестованного, нарушение всех возможных прав. Здесь тоже ни митинги, ни медиа, ни международные правозащитные организации не смогли повлиять на решение суда.
Есть и исключение, которое лишь подтверждает правило — это история Ивана Голунова. Маловероятно, что причиной освобождения журналиста стали именно массовые выступления в Москве. Имея гигантскую сеть силовых структур, российская власть не воспринимает митинги всерьез и отлично понимает, что большинство митингующих слабо организованы и навряд ли смогут себя защитить. Скорее всего, в деле Голунова цель просто не оправдывала средств. Общественная реакция и огласка, вероятно, сыграли некоторую роль в оценке того, насколько они были оправданы.
Общественный резонанс не гарантирует освобождения, но способен в отдельных случаях склонить чашу весов в сторону обвиняемого, а также защитить от нарушений его или ее прав по ходу следствия и в заключении. Ведь в тюрьме можно потерять не только свободу, но и здоровье и даже жизнь. С начала антивоенных выступлений задержанные в нескольких ОВД сталкивались с унижениями, избиениями и пытками. Колония открывает еще больше возможностей для злоупотреблений. Во-первых, в колониях правит иерархия, и рядовая практика там – использование отдельных арестантов для устрашения других и поддержания статус-кво. Пытки, физическое насилие или даже просто угрозы – эффективный способ получить признательные показания и заставить дело двигаться быстрее. Во-вторых, работники органов как никто другой понимают ценность связей и контактов, и обязательно оценят ваш потенциал с этой точки зрения. Если вы рядовой гражданин, а ваша история ничем не выделяется из ряда других похожих кейсов, вы скорее всего быстро растворитесь в повестке. Поэтому если у вас нет ни публичности, ни кампании поддержки, вероятность, что в тюрьме с вами произойдет что-то страшнее, чем само заключение, выше.
В регионах преследования по политическим мотивам, уничтожение независимых инициатив и правозащитных организаций начались задолго до дела Pussy Riot. Так в Омске, Новосибирске и соседних с ними городах одной из самых небезопасных политических позиций по сей день остается «сибирское областничество»: идея о территориях за Уралом как колонизированных землях, нуждающихся в освобождении от метрополии. Множество организаций, низовых объединений и даже философских кружков были уничтожены местными органами из-за подозрений в «сепаратизме». Свои запретные темы есть в каждом регионе. Уровень давления разнится от места к месту, однако традиционно удаленность от центра коррелирует с уровнем полицейского произвола.
«Общественный резонанс не гарантирует освобождения, но способен в отдельных случаях склонить чашу весов в сторону обвиняемого, а также защитить от нарушений его или ее прав по ходу следствия и в заключении»
Деколониальная оптика отвечает на вопрос о том, почему в регионах репрессии сильнее, а возможность защитить себя меньше. Россия — централизованное государство, в которой в крупные города утекают не только деньги, но и информационный ресурс. В Москве и Петербурге проходят всеросссийские митинги, здесь же уличные акции принимают массовый характер. В результате, с одной стороны, вся страна смотрит на себя через московскую призму, а с другой, крупные издания, работающие в Москве и Петербурге, замыкаются на местных событиях, персоналиях, историях. Эти города — источники информационной власти, здесь живут активисты, политические художники, правозащитники, обладающие наибольшим социальным капиталом.
В какой-то момент политические репрессии усилились, и до центральной России докатилась региональная волна нарушений прав человека. Политически активная часть сообщества ужаснулась, выразила протест, но через некоторое время все же привыкла. Дело здесь не в «терпении русского человека». Любой информационный фон рано или поздно тривиализируется. Как заметил однажды адвокат Дмитрий Захватов, «сейчас россияне уже привыкли к тому, что они могут получить дело за репост. К сожалению, шок испытывать мы начнем только если на площади примутся четвертовать обвиняемых».
На антивоенном фестивале CO/ACTION мы с коллегами сформулировали определение так называемых «непопулярных политзеков». Под него попадает несколько групп: 1) обвиняемые без политического и активистского бэкграунда, и, как следствие, лишенные информационной поддержки; 2) обвиняемые по сфабрикованным/политическим делам, чья репутация далека от идеальной; 3) обвиняемые, чьи кейсы слишком похожи на множество других. Региональные политзаключенные чаще всего попадают в первую и последнюю группы.
Решить проблему с диспропорциональным распределением власти можно двумя способами: за счет социального капитала и предоставляя уникальный контент. Большинство крупных медиа инертны и бесконечно повторяют одни и те же имена, если эти имена уже знакомы. Переломить эту инерцию можно, если у вас есть рычаги влияния и ваш социальный капитал позволяет добиваться справедливости. Платформа, работающая как посредник между информационным полем и людьми, нуждающимися в поддержке, должна сокращать дистанцию между журналистами и пострадавшими от репрессий. Если активистская группа создает социальные сервисы или инициирует кампании в поддержку, то крупные издания могут обращаться к ней как к источнику информации.
«К сожалению, шок испытывать мы начнем только если на площади примутся четвертовать обвиняемых»
Что делать, если кейс попадает во все три категории? Здесь, к сожалению, лучше всего работает «хоррор-контент». Люди легко забывают те дела, которые их не шокируют, и запоминают только особенно ужасные истории. Поясню на примере. Осенью 2017 года в Пензе было арестовано шестеро никому не известных молодых людей. Их обвинили в подготовке террористических актов, приуроченных к чемпионату по футболу и президентским выборам. Благодаря широкому общественному резонансу вокруг многочисленных нарушений прав человека в процессе следствия по этому делу в российских независимых СМИ регулярно выходили лонгриды о пытках в тюрьмах и колониях. Вскоре вся страна узнала об этом как о «Деле Сети». Истории некоторых фигурантов принимали все более и более неоднозначный характер, однако это не повлияло на значимость прецедента. Рядовых заключенных пытали и до того, как пыткам подверглись пензенские анархисты. Правозащитники знали о существовании целых «пыточных» колоний, распределения в которые арестанты боялись. По сравнению с обычными обвиняемыми у политических заключенных статус выше, а стигма меньше, а это значит, что и ассоциироваться с ними легче. Легче переносить их опыт на себя, а значит, им легче помогать и поддерживать.
Как вообще воспринимается заключенный? На бытовом уровне «зек» — изгой, но это персонаж почти мифологический, окруженный ореолом тайны и опасности. «Зек» романтизирован и дегуманизирован одновременно. Романтизация и дегуманизация — два экстремальных проявления одного и того же ментального упражнения, которое состоит в том, что носитель непривычного опыта или качества возбуждает внутреннюю тревогу, от которой пытается избавиться наше сознание. Непривычный опыт привлекателен, поэтому его легко романтизировать, но если он соотнесен с тяжелыми страданиями, то его носитель расчеловечивается. В восприятии заключенного существует еще один важный фактор. Преступление — это нарушение общественного договора, которое способно вызывать страх за личную и общественную безопасность. Существует нормативный консенсус относительно последствий подобного рода нарушений. Чем тяжелее преступление, тем больше шансов, что любое, самое экстремальное наказание, будет принято обществом как эквивалентное самому преступлению. Насилие и мера наказание для преступника легитимизируется тем легче, чем более тяжелой представлена их вина. В этом смысле политзаключенный из условно «благополучной» среды, который, как кажется, преследуется скорее за позицию, нежели за поступок, вызывает больше общественного сочувствия и интереса. Вот почему в кампаниях в поддержку политзаключенных образ невинно осужденного человека высоких моральных правил играет важную роль. В случае с «Делом Сети» политическая позиция обвиняемых мешала такому однозначному восприятию, и главным рычагом общественного воздействия стали истории о пытках. Так, создатели Rupression, сайта в поддержку обвиняемых по пензенскому делу, признались, что сознательно «делали ставку» на освещение пыток именно потому, что участники группы не были известны, а в их обвинении фигурировала несимпатичная формулировка «террористический акт».
В либеральной оппозиционной среде существует глубокое предубеждение в отношении «немирного» протеста. Фигуранты кейсов, связанных с применением насилия в адрес полицейских на митингах или обвиняемые по делам о терроризме не отвечают идее о политическом заключенном как о невинной жертве режима. Удивительно, но в государстве, которое последовательно ведет себя с гражданами как людоед до сих пор сохраняется надежда на радикальные изменения, которых можно добиться мирным путем. Несмотря на то, что все массовые протесты последних лет демонстрировали эскалацию полицейского насилия, самозащита или потеря контроля все еще воспринимается как осознанная провокация. Учитывая, что фигуранты «Дела Сети» принадлежали к сообществу анархистов — одной из немногих групп в России, не отрицающей идею активного сопротивления полиции — на поддержку либеральных изданий рассчитывать не приходилось.
«В кампаниях в поддержку политзаключенных образ невинно осужденного человека высоких моральных правил играет важную роль»
Выходит, что лишь в случае, когда рядовой «неидеальный» политзаключенный претерпевает экстраординарное страдание, он удостаивается защиты и внимания. На мой взгляд, причина все-таки в «рандомайзере», то есть в особой логике политических репрессий, которая представляется нам произвольной. Если бы принцип посадок и обвинений был ясен, а список обвиняемых ограничивался публичными деятелями, мы бы чувствовали себя более расслабленно. Мы бы увереннее выходили на митинги и пикеты, делились друг с другом крамольными, но важными новостями в соцсетях. Периодическое выдергивание из толпы случайных людей — не только оппозиционного политика и протестной художницы, но учительницу из Пензы, охранника из Рязани, студентов из Воронежа и т.д. — создает одновременно ощущение хаоса и тотального контроля. Что бы я ни делал, за мной придут, меня увидят, и, скорее всего, накажут. Но когда именно это произойдет, какое именно действие сулит мне опасность, а какое нет – я не знаю.
«Рандомайзер» — это и причина коллективной депрессии, в которой пребывают политически активные граждане, и частичный ответ на вопрос, почему российское общество так атомизировано. Если вы находитесь внутри повестки, политически мотивированные дела и их размах постоянно бросаются вам в глаза. Если же вы все еще находитесь вне политики, то тактика «рандомайзера» защищает вас от понимания, что вы живете в автократическом государстве. Учитывая проблему с освещением непопулярных кейсов, легко представить себе почему некоторые граждане России верят, что живут в стране, с которой все в порядке.
Чтобы пошатнуть эту уверенность, важно распространять сведения о политзеках как можно шире, покидая привычные информационные круги. Пока политические репрессии не станут восприниматься в качестве общей и общественной проблемы, навряд ли что-то изменится. Если граждане массово не обратят свой взор на политический ландшафт, однажды на них тоже уставится «всевидящее око»: логика репрессий продлится до тех пор, пока в стране не останется ни одного свободного человека. Апокалиптическая картина. Правда, посадив по сфабрикованным статьям всех граждан РФ, работники органов по инерции продолжат арестовывать друг друга. Это было бы смешной фантазией, если бы не было так близко к той реальности, в которой мы оказались после 24 февраля. Это не смешно, а страшно. Хоррор-контент работает там, куда не проникает эмпатия.
