В прошлом следователь и сотрудник службы судебных приставов Евгений Ступин избрался в Мосгордуму в 2019 году при поддержке КПРФ от одного из спальных районов Москвы, где живут в основном небогатые люди. Его мандат закончился досрочно: из-за антивоенной позиции Ступина сначала исключили из фракции КПРФ, а затем и из самой партии, и, наконец, лишили депутатского статуса. Из-за признания «иноагентом» и угрозы уголовного преследования Ступин вместе с семьей покинул Россию и сейчас живет за границей. 

— Если вбить в поисковик ваше имя, то он выдает, что вы российский ютубер. Как вы сами себя определяете?

— Наверно, сейчас так и есть. Я стараюсь быть правозащитником, борюсь против нарушения прав наших граждан. Недавно я писал о забастовке водителей в «Озоне», во время которой около 70 человек не вышли на работу. Из-за того что сейчас трудовое законодательство стало совершенно эксплуататорским, у нас по закону очень сложно организовать забастовку: по данным Росстата, в год проходят всего от одной до пяти официальных забастовок! А ведь раньше забастовок были тысячи. Поэтому работники все чаще и чаще решают просто не выходить на работу, что фактически можно рассматривать как забастовку. И, похоже, это сработало, поскольку в «Озоне» начались переговоры. Даже в моих соцсетях «Озон» написал в комментариях, что они сейчас увеличивают штат работников склада, чтобы курьерам было проще работать. 

Если не будет профессиональной организации, если не будет работающих профсоюзов, на которые можно будет опереться, то никакой новый Ленин не поможет. Подобные акции в защиту трудовых прав акции создают уверенность, что коллективно и солидарно можно добиваться результата. «Озон» — это большая федеральная, во многом олигархическая структура. Добиться успеха в борьбе с ней дорогого стоит. 

— А как вы поддерживаете связь со своими избирателями? Как можно помочь оставшимся в России защищать их права, в том числе трудовые?

— Огласка дела действительно работает, и я этим занимаюсь. Обычно я также даю советы и рекомендую различных юристов и адвокатов. Ведь если вам нужен адвокат, то в интернете вы можете натолкнуться на мошенников: очень много рекламных объявлений, и непонятно, к кому обратиться. Даже высокая цена не гарантирует, что вас не обманут. При выборе адвоката самое важное даже не то, чтобы он был профессионалом. Важнее, чтобы он оказался порядочным человеком, который стремится добиться результата. К сожалению, сейчас почти нет института репутации в сфере юриспруденции. 

— Что делать, если какой-то недобросовестный юрист берет деньги, но не выполняет взятые на себя обязательства и обманывает людей? 

— Обычно адвоката можно привлечь к дисциплинарной ответственности за невыполнение обязанностей, вплоть до лишения адвокатского статуса. Без адвокатского статуса юрист не может заниматься уголовными делами и рядом административных дел. Если мошенник выдает себя за юриста, то его можно привлечь к уголовной ответственности. А если юрист с дипломом формально сделал все, что от него требовалось по договору, например, составил жалобу, подал иск, но по факту этого было недостаточно или он сделал свою работу некачественно, то наказать такого человека за мошенничество очень сложно. Поэтому нужно заранее знать, к кому обращаться, чтобы не попадаться к таким недобросовестным адвокатам. Сейчас у меня есть идея создать сайт с такой информацией. 

— Расскажите о каком-нибудь показательном случае, когда у вас получилось через правовые механизмы отстоять права людей? 

— Однажды мне удалось добиться оправдательного приговора по одному делу — правда, не связанному с политикой напрямую. Стандартный случай: паренек решил заработать, сбывал наркотики, он это признал. Но следователи до кучи решили довесить ему контрабанду. В российской системе так случается: мол, обвиняемый, раз ты признался, то давай и еще что-нибудь признавай, контрабанду например, — а нам палочек побольше! Я настоял на том, чтобы это дело рассматривал суд присяжных, который парня по обвинению в контрабанде в итоге оправдал. Его ведь обвинили в контрабанде, потому что он заказал наркотик из-за рубежа. Но когда пришло почтовое уведомление, он не пошел забирать посылку. Уведомление просто лежало у него дома целый месяц, а при обыске эту бумажку нашли полицейские. То есть у парня была возможность забрать посылку с наркотиком, но он решил этого не делать. С точки зрения Верховного Суда России, преступление было уже окончено к тому моменту, когда посылка с наркотиком пересекла границу Российской Федерации, поэтому в обычном суде у парня не было шансов получить оправдание по этому делу. Суд присяжных не таков — присяжные оправдали парня. Говоря юридическим языком, нам удалось доказать добровольный отказ парня от совершения преступления. В будущем нам нужно максимально развивать институт суда присяжных. 

Другой случай связан с политическими репрессиями. Как вы помните, в Москве на митингах против мобилизации задерживали людей. Тогда я приехал в Новокосино, район моего избирательного округа, но не как депутат, а как адвокат. В отделение полиции привезли несколько задержанных. Когда я пришел к зданию полиции, то застал такую картину: участковый просто орал на задержанных, а они стояли в слезах. Я сделал полицейскому замечание и объяснил, к каким последствиям приведет его поведение, — сразу же все поменялось. 

В итоге на задержанных составили протоколы об участии в митинге, как говорится, на коленке. Двое из них решили побороться за свое оправдание и спросили у меня, как это можно сделать. Через адвокатский запрос получилось истребовать видеозапись их задержания и приобщить ее в суд. Посмотрев это видео и увидев, что обвиняемые ничего не нарушили, судья постановила прекратить административное дело. На основании этой же видеозаписи нам удалось отменить решение суда еще по одному административному делу.

Конечно, такие истории исключительны. Сегодня в суде сложно добиться оправдательных приговоров. Основная задача адвоката сейчас должна быть в том, чтобы не было нарушений в отношении его подзащитных. Чтобы не было пыток над ними. Если адвокат находится рядом с задержанными в отделении полиции или даже если его не пускают, но полицейские знают, что пришел адвокат, отношение у полицейских к задержанным будет совершенно другим. 

— Власти фактически сделали ваше участие в любых выборах невозможным, присвоив статус «иноагента» и вынудив уехать из страны. На грядущих выборах в Мосгордуму будет выдвигаться ваш однофамилец — наверное, чтобы просто запутать избирателей. Как вы оцениваете эту ситуацию?

— Похоже, что на сей раз власти решили перестраховаться, памятуя о масштабных протестах 2019 года после недопуска многих независимых кандидатов к участию в выборах. Власти видят, что мои ролики с критикой власти в ютубе разлетаются и набирают просмотры. Кроме того, у властей есть результаты соцопросов, которые организует Федеральная служба охраны. Когда я шел на выборы в 2019 году, мы с командой не знали, сколько процентов наберем. Перед нами шел кандидат с огромным админресурсом, а наши ресурсы были ограничены: что-то давала партия, что-то собрали мы сами. Но мы сравняли шансы за счет собственного труда и энтузиазма. И в коридоре избиркома, куда я во время кампании регулярно ходил по поводу документов, мне случайно встретился человек, который обладал информацией о результатах соцопросов. Он сказал мне: «Вы выигрываете». Я тогда ему не поверил, но в итоге он оказался прав. Наверное, он просто сболтнул эту информацию по глупости.

И действительно, мы увидели на выборах, что у меня было 44 процента голосов, а у провластного Максима Шингаркина — всего 21, то есть отрыв был более чем в два раза. Они [представители госвласти] это знали заранее, а мы — нет. Благодаря своим опросам, они понимают, откуда можно ждать неприятностей. Но сейчас, я думаю, они боятся абсолютно всего и перестраховываются. Сейчас их цель — распылить протестный электорат, чтобы на выборах прошел единоросс. Какая-то часть людей проголосует за кандидатов-спойлеров, кто-то отдаст голос за кандидатов из других партий, но никакая борьба между ними для режима недопустима.

— Что вам как депутату Мосгордумы удалось сделать на своем посту? Ведь почти все решает мэрия, а Мосгордума может только одобрить или не одобрить бюджет города. 

— На самом деле, у Мосгордумы немалые полномочия. Конечно, хотелось бы, чтобы в идеале члены правительства отвечали перед Мосгордумой и чтобы правительство можно было бы отправлять в отставку. Мосгордума принимает законы — это уже немало. Кроме того, Мосгордума принимает отчет мэра. Действительно, сейчас депутаты Мосгордумы находятся в подчиненном положении по отношению к мэрии города, потому что большинство депутатов — единороссы. Любое законодательство, которое спускают из мэрии, они одобряют, как ее слуги. В итоге функция депутата Мосгордумы свелась к выполнению приказа. Эти приказы председатель Мосгордумы Алексей Шапошников получает даже не от мэра, а всего лишь от руководителя департамента торговли и услуг Алексея Немирюка. Вот до какой степени сервильности они сами себя довели! Я им сам об этом не раз открыто говорил. Депутаты-единороссы занимаются исключительно кнопкодавством, потому что чинуши выделяют им деньги — не прямо, конечно, а через господряды. Например, условное ООО получает от департамента инновационного развития господряд на 70 миллионов рублей, а потом на эту же сумму это ООО спонсирует кандидата-единоросса на выборах. Причем все это происходит по закону!

Депутаты от «Единой России» получают на стадии избрания невероятные деньги. Если у меня во время избирательной кампании был один агитационный куб на весь район, то у единоросса стояло обычно пять-шесть. Естественно, так кандидат лучше запоминается, и избиратель может выбрать его просто потому, что это знакомое лицо. Депутаты, избранные с помощью коррупционных денег, продолжают коррупцию с помощью законов, которые они принимают. Например, законом предусмотрена возможность выделить гражданам земельные участки. Мосгордума могла бы принять закон о том, какие категории граждан имеют на это право: учителя, врачи, участники «СВО», — звучали разные предложения. Но в итоге решение о том, кому отойдет дорогая московская земля, принимает чинуша Департамента городского имущества в кабинетной тиши, а не депутаты. Меня спрашивают, как я собираюсь победить коррупцию. Отвечаю: можно хотя бы просто не принимать подобные законы, которые порождают коррупцию на основе спекуляций с московской землей. 

— Что такое отчет мэра, который слушает Мосгордума? Что Мосгордума может сделать с этим отчетом?

— Мосгордума может не принять отчет мэра, тогда ему придется готовить отчет заново. У депутатов есть возможность задавать вопросы по отчету. Когда мэр Сергей Собянин представлял свой отчет в 2019 году, ему задавали вопросы о разрушении здравоохранения в Москве. Собянин так и ответил: да, мы сокращаем койки, но москвичам нечего бояться. А ведь на тот момент уже было известно про ковид в Китае! Так что это было последнее выступление Собянина перед Мосгордумой — больше он не приходил. Депутаты-единороссы, которых там большинство, с тех пор как бы заранее направляют мэру вопросы, и считается, что мэр отвечает на них в самом отчете, то есть по ходу своего выступления. Мосгордума с каждым разом упрощает мэру процедуру отчета перед депутатами. Но ведь для чего нужна отчетность? Для разделения властей. Исполнительная власть — самая сильная, поэтому законодательная и судебная власть должны контролировать то, что делает исполнительная. Но в случае с Мосгордумой ни о каком контроле речи не идет. Она работает в режиме максимальной подстилки. «Единая Россия» и ее депутаты — это подстилка исполнительной власти. 

— Получалось ли у вас помешать принять какой-нибудь безумный закон силами независимых депутатов? Или добиться поправок в уже существующий закон, которые бы улучшили жизнь граждан?

—  Какие-то законы, которые мы предлагали, вовсе не доходили до рассмотрения. Но после этого могло случиться так, что аналогичные инициативы выдвигали и принимали депутаты-единороссы. В 2019 году рекордно повысили расходы на здравоохранение и образование — на 25 процентов. Тогда единороссы еще толком не понимали, чего от нас, новых независимых депутатов, стоит ждать. Они максимально увеличили социальные расходы в бюджете, чтобы сразу заявить: посмотрите, какой у нас социальный бюджет. Это в любом случае было очень хорошо и полезно для людей, даже если мы тогда понимали, что какая-то часть неизбежно будет разворована. 

Если продолжить тему здравоохранения, то в 2020 году я вносил свои поправки в бюджет о том, чтобы выделили деньги на новую поликлинику в Некрасовке. Это новый район в чисто собянинском стиле: плотная высотная застройка, много мигрантов — там объективно была нужна еще одна поликлиника, о чем я и заявил. Тогда я получил официальный отказ: якобы проект новой поликлиники нужно было проводить через специальные программы. После этого я встречался с Департаментом здравоохранения, где высказал свои предложения. В итоге они просто сами включили новую поликлинику в план! Сейчас эту поликлинику уже строят.

Что касается принятия законов, то хороших примеров очень мало. В адресном взаимодействии с чиновниками и по депутатским запросам успехов гораздо больше.  Восстановление детских садов, проекты благоустройства, медицинские операции конкретным людям, — с этим получалось работать. Два человека поблагодарили меня за спасение жизни: у них самих не получалось добиться жизненно необходимых бесплатных операций, а я смог в этом помочь. 

Работа нашей команды была нацелена на то, чтобы решать в первую очередь конкретные проблемы людей. Это была моя ежедневная обязательная работа, на которую уходила большая часть времени. Не на законы, не на то, чтобы критиковать Путина и Собянина. Видя, что мы можем помогать, а не делаем вид, чтобы кому-то понравиться, люди начали к нам тянуться. Люди сами увидели, ради чего мы работаем, и стали сами агитировать за меня. 

— Поддерживаете ли вы сейчас связь с партией КПРФ, в которой вы состояли? Ведь ключевые лица партии поддерживают российскую агрессию в Украине, а вы занимаете антивоенную позицию. 

— То, что говорят поддерживающие войну Зюганов, Афонин или Новиков, среди рядовых партийцев не находит поддержки. Другой вопрос, что они, эти рядовые партийцы, с этим делают. Можно выступать против и, как я, потерять свой мандат и оказаться за границей, или подождать [чтобы включиться в борьбу в критический момент]. Когда война закончится, нам будут нужны люди на местах. Я советовал таким людям придерживаться антивоенных убеждений и, разумеется, не мараться поддержкой войны, но при этом сохранить себя.

—   Вам пришлось уехать из-за угрозы уголовного преследования. Тогда свой отъезд вы назвали «командировкой». Известно ли вам, что против вас приготовило российское государство? 

— Я получил сигнал по негласным каналам, что если я попытаюсь вернуться, меня арестуют. Дело могут даже открыть не сразу: например, журналистке татаро-башкирской службы «Радио Свобода» Алсу Курмашевой дали возможность въехать в страну по семейным делам, а на выезде ее уже задержали по делу о военных «фейках» [прим. Алсу Курмашева была освобождена 1 августа в рамках обмена заключенными между РФ и рядом западных стран]. Мне дали понять, что со статуса «иноагента» мои проблемы только начинаются. Бориса Кагарлицкого поместили в СИЗО почти сразу, после того, как признали его иноагентом. Я готов рисковать — может быть, даже жизнью, — но я должен понимать, ради чего я рискую. Мой арест сейчас не принесет никому никакой пользы. 

— Когда-то вы работали в Следственном Комитете и Федеральной службе судебных приставов. Сейчас эти структуры прочно ассоциируются с государственными репрессиями. Как вы из сотрудника правоохранительных органов стали адвокатов и левым политиком?

— Это случилось в 2014 году. На меня повлияли несколько событий: во-первых, аннексия Крыма, а во-вторых, моя работа исполняющим обязанности главного судебного пристава Республики Саха. За год, пока я был руководителем, я поменял саму систему работы. Изначально там была абсолютно непрозрачная система премирования приставов: все решал начальник по своим произвольным критериям, из-за чего люди не понимали, зачем им работать лучше. В новой должности я первым делом попросил самих приставов прислать мне их собственные предложения, какими бы они хотели видеть критерии премирования. Из 700 приставов свои предложения прислали всего несколько человек. Но на их основе была создана новая система премирования: премии начали назначаться открыто и понятно, в соответствии с достигнутыми результатами. 

В итоге выросла эффективность работы: людям стало понятно, за что они получают деньги и что им нужно делать, чтобы зарабатывать больше. У людей появилась мотивация, и улучшилась атмосфера в коллективе. Были и банальные бытовые вещи, которые я смог улучшить. Например, бывший руководитель службы по коррупционной схеме арендовал для приставов города помещение без окон и кондиционера. Летом приставы просто падали в обморок от жары. Как вы знаете, в Республике Саха экстремальные температуры: зимой минус 60, летом плюс 40. В итоге я просто нашел другое помещение за те же деньги — с окнами и кондиционерами. Хотя переезд и занял какое-то время, приставы в итоге стали приходить на работу с удовольствием. Как вы видите, главная проблема в коррупции: она сжирает все. 

Затем меня перевели на работу в службу судебных приставов Московской области. Моя официальная зарплата составляла 46 тысяч рублей, а у меня была жена и двое детей. Как можно было прожить на эти деньги вчетвером? Мне говорили, что надо брать взятки, но я в ответ ушел со службы. Параллельно был Крым. У меня началось раздвоение: до этого я работал на власть и верил, что могу на своем месте приносить пользу людям. Правоохранительные структуры в целом, конечно, ассоциируются с репрессиями, но ведь 97 процентов дел у приставов — это алименты, взыскание долгов, штрафов за нарушение правил дорожного движения и так далее. Тогда я не чувствовал, что делаю что-то дурное, да и у меня никогда не было политических заказов — может, мне просто повезло. После Крыма я стал все более критично относиться к политике властей, когда увидел, как Путин просто забрал чужое. Тогда я понял, что в службе судебных приставов Московской области я ничего не смогу поменять и надо менять все с какой-то другой стороны.

— Чем интересуются европейские активисты и политики, когда разговаривают с вами? 

— Им интересно знать, что происходит с российским обществом. А что с ним происходит? Я считаю, что если российское общество будет получать с Запада лишь обвинения и требования выплачивать репарации, то война не окончится еще долго. В этом случае картинка, созданная российской пропагандой, будет работать: люди будут думать, что действительно против них выступает весь Запад, а кроме как к Путину и прислониться не к кому. Либеральная оппозиция поддерживает такое положение дел, а левые, к сожалению, еще не сформулировали четко своего предложения. Грустно, когда левых ассоциируют с продажным Зюгановым. На деле большинство левых и большинство россиян против войны. 

Я пытаюсь донести до европейских политиков, как, на мой взгляд, необходимо работать с санкциями. Европейские страны должны не только вводить санкции, но и ставить условия их снятия. Например, Евросоюз мог бы пообещать снять 10–20 процентов санкций с России, если огонь будет приостановлен. Еще 20, если заключают полноценный мирный договор. И еще 40, если будет создан фонд поддержки экономики Украины за счет российских олигархов, наворовавших у российского народа. За их счет нужно будет  развивать и российскую экономику: олигархи разворовывали народное достояние, и они должны вернуть этот долг. И еще 20 процентов уже могут быть сняты за счет решения гуманитарных вопросов. Это вполне понятный и четкий план. Если он будет принят, то политикам будет проще обращаться к россиянам, люди не будут думать, что весь мир против них. Но сейчас ничего подобного нет. 

— А что вам удалось вынести для себя из наблюдения за политической жизнью в Европе?

— Дело в том, что уровень жизни обычного рабочего человека в Западной Европе кратно выше, чем уровень жизни рабочего в России. Зарплата квалифицированного европейского рабочего в несколько раз выше. Конечно, цены на продукты, услуги и так далее в Европе выше, чем в России, но рабочий в Германии все равно богаче российского рабочего раза в два. Почему так? Многие считают, что в европейских странах просто хорошее правительство. Это ошибочное мнение из либерального лагеря. Дело не в правительстве, а в том, что у Европе сильно развиты профсоюзные структуры. 

Возьмем недавний случай в Германии, когда бастовали работники железных дорог и аэропортов. Требования бастующих были просто немыслимы для России: компенсация инфляции на три тысячи евро, повышение зарплаты всем работникам на 555 евро и сокращение рабочей недели до 35 часов. В России рабочая неделя — 40 часов. В итоге они добились почти всего, уступки были незначительные. Благодаря коллективизму работники смогли добиться улучшения условий труда. Это то, чему нам нужно у них учиться. 

Подобное мы уже наблюдаем в России: я уже упоминал забастовку водителей «Озона». Конечно, в силу объективных причин такие коллективные действия еще находятся в зачаточном состоянии. Профсоюзное движение в России еще не стало большой организационной силой для решения трудовых вопросов. Но будем начинать с малого. Наша задача состоит в том, чтобы постоянно об этом говорить с любых доступных площадок. Когда будут такие структуры, жить в России будет даже лучше, чем в Германии.