Десять лет назад начальник цеха оборонного «Уралвагонзавода» Игорь Холманских пообещал Владимиру Путину «выйти с мужиками и отстоять свою стабильность».
Речь, за которую подхалим был осыпан почестями, сыграла важную роль в становлении лубочного мифа об «условном “Уралвагонзаводе”» — консервативном пролетариате, видящем в Путине гарантию от экономических и политических потрясений и готовом поддерживать его при любых обстоятельствах.
В октябре 2022-го призыв «отстоять стабильность» мог бы показаться экстремистским. Рутинное существование рабочего класса рушится на глазах. И виной тому не «митингующие горлопаны», а власть, развязавшая агрессивную войну.
Как война отразилась на предприятиях
До войны крупная промышленность обеспечивала занятым в ней если не высокие, то «белые» (легальные) и регулярно выплачиваемые зарплаты, позволявшие рабочим вести в целом сносное существование.
Санкции, разрыв логистических цепочек и прочие экономические последствия войны ударили по индустриальному комплексу. Однако разные отрасли пострадали в разной степени, а некоторые даже испытали что-то вроде эйфории.
Среди наиболее «покалеченных» оказался автопром. Критическая зависимость от иностранного (в основном западного) капитала, технологий и комплектующих привела сектор к глубокому кризису уже в первые месяцы «спецоперации».
По августовским данным Росстата, выпуск легковых авто за год упал на 70%, а число вакансий в автоиндустрии (согласно интерактивной карте рекрутингового портала HeadHunter) — на 49%.
Автозаводы, принадлежащие ТНК, закрылись или приостановили производство на неопределенный срок, отправив работников в нескончаемые и лишь частично оплачиваемые простои.
В итоге тысячи автомобилестроителей, еще недавно считавшиеся относительно благополучной частью рабочего класса, вынуждены все туже затягивать пояса.
«Питер сильно пострадал после 24 февраля. Местный автопром [в основном представленный иностранными компаниями] практически уничтожен. “Тойота” закрылась, “Ниссан” и “Хендэ” до сих пор в простое. Там работники с февраля сидят на двух третях [зарплаты, составляющей около 50–60 тыс. рублей в месяц]. Все, с кем мы общались, жалуются на цены; на всех давят кредиты. Люди перестали ездить в отпуска, проводя их либо в деревне, либо дома. Практически никто не поехал в Сочи, Турцию или Крым, опасаясь, что не смогут платить ипотеку», — рассказывает Михаил (имя изменено по просьбе собеседника), координатор межрегиональной сети активистов, занимающихся профсоюзным органайзингом.
По сути, речь идет о скрытой безработице, которая скоро может стать явной. Предпосылок к тому, что иностранные концерны возобновят выпуск авто на фоне все более кровавой и затяжной войны, — нет. Перспективы продажи российских активов другим собственникам также туманны.
В несколько лучшем положении оказались рабочие тольяттинского «АвтоВАЗа», до войны принадлежавшего «Рено», а в мае национализированного российским правительством.
Простои на крупнейшем российском автомобильном заводе, дающем работу более чем 30 тыс. человек, начались еще до войны (из-за глобального дефицита микросхем) и продолжались до лета — теперь уже из-за санкций и бойкота со стороны зарубежных поставщиков.
Вазовцы лишились части и без того небольших (в среднем 40–50 тыс. рублей в месяц) заработков. Чтобы хоть как-то выжить, многие из них вкалывали на общественных работах, организованных местными властями: стригли траву, красили бордюры, спиливали сухие ветки и тому подобное; другие шли в курьеры, а некоторые задумывались о том, чтобы завербоваться в армию.
Ижевский филиал «АвтоВАЗа» сократил 60% персонала — около 2 тыс. человек. Однако массовых сокращений на головном предприятии удалось избежать.
За лето концерн наладил новые цепочки поставок (как именно, руководство не раскрывает), возобновил выпуск машин в Тольятти и даже объявил о наборе 4 тыс. новых сотрудников. В итоге — по крайней мере в экономическом отношении — тольяттинские вазовцы оправляются от шока первых военных месяцев.
«В нашем [прессовом] производстве работы хватает, несмотря на то что многие модели “АвтоВАЗ” сейчас не выпускает. Трудимся по трехсменному графику, как и раньше. Часть людей иногда отправляют в простой с оплатой двух третей от среднего заработка. Хозработы (общественные работы) есть до сих пор. Оплачивают их из бюджетных средств. Зарплатой, в принципе, я доволен. Жить можно!» — говорит вазовец Алексей (имя изменено).
Схожим образом дела обстоят и на других крупных производствах, зависимых от привозных компонентов, — например, в судостроении.
«Первые три месяца после февраля [на верфях Санкт-Петербурга] шли сокращения, хотя и не массовые. Некоторые международные проекты, такие как строительство рыболовецких судов для норвежцев на “Адмиралтейских верфях”, закрылись. Выяснилось, что многие комплектующие и оборудование, вроде сварочных станков, кабель-каналов, свертки кабелей и так далее, — зарубежного производства. Их нелегко заменить», — объясняет Михаил.
Проведенное впопыхах импортозамещение сказалось на зарплатах судостроителей (размер которых часто зависит от премий и объема выполненных работ), а также сделало их труд опаснее.
«Раньше был [импортный] сварочный аппарат, делавший все с абсолютной точностью, а теперь это аппарат с Урала, делающий много брака… В некоторых (не всех) профессиях люди не успевают сделать работу вовремя. Соответственно, у них меньше отработано часов и меньше заработки…
Недавно на Адмиралтейских верфях горел один из кораблей [траулер “Механик Маслак”, обошлось без жертв]. По нашим данным, это произошло потому, что клей, который там использовался, был горючим. Им заменили клей, который не был горючим», — говорит профсоюзный органайзер.
В итоге на верфях даже начались задержки зарплат работникам подрядных организаций — яркий симптом экономического неблагополучия и наиболее распространенная причина трудовых протестов.
Однако госконтракты — в том числе военные — пока поддерживают петербургское судостроение на плаву.
«Есть несколько крупных заказов — например, [атомный] ледокол “Якутия” на Балтийском [заводе], ремонт военных судов и немного рыболовных траулеров на “Адмирале” [Адмиралтейских верфях]… Работа есть, но ажиотажа нет. Новых заказов не просматривается, и что делать, никто не знает», — описывает настроения рабочих Михаил.
Тревогу судостроителей разделяют рабочие, обслуживающие железнодорожный транспорт. В их отрасли, как и в авиации, кризис поставок импортных запчастей привел к тяжелым последствиям, вплоть до так называемого технологического каннибализма.
«У нас есть тепловозы типа “Дончак” — у них электроника западная. С самого начала спецоперации это привело к тому, что депо, где они обслуживаются, забили тревогу: “Запчастей хватит месяца на два-три!” Некоторые из них разбирают. Из двух тепловозов делаем один», — рассказывает железнодорожник Денис (имя изменено) из моногорода Волхова в Ленобласти.
Денис и его коллеги боятся, что переориентация железнодорожных перевозок с запада на восток скажется на их и без того нищенских — от 20–25 тыс. рублей в месяц — заработках.
«Ввиду того, что от нас Запад отвернулся, деньги потекут на БАМ и Транссиб. Начнется обнищание», — делится опасениями собеседник «После».
Иначе себя чувствуют работники военных заводов, по понятным причинам наращивающих производство.
«Интересная ситуация в Омске. На “Омсктрасмаше” объявили, что набирают аж шесть тысяч человек, при том что до февраля завод был не в лучшем состоянии. Тысячу или две набирают на шинный завод. Это произвело сильный шум в городе. Заходишь в подъезд, а там все оклеено листовками “Требуются на работу”», — отмечает Михаил.
Вероятно, ажиотаж объясняется тем, что в Омске сосредоточено множество предприятий военно-промышленного комплекса.
То же самое происходит и в других регионах. Так, в Татарстане оборонка завлекает рабочих и инженеров высокими (80–120 тыс. рублей в месяц) зарплатами, всевозможными льготами и отсрочками от армии, писало издание «Реальное время».
Однако помимо пряников для работников ВПК предусмотрен и кнут — согласно правительственному постановлению, их можно принудить работать сверхурочно по четыре часа в день; а если предприятие не справляется с гособоронзаказом, не пустить в отпуск.
Рабочие и война
Большинство рабочих, с которыми общались собеседники «После», доверяет госпропаганде. По крайней мере, так было до объявления мобилизации.
«“Мы ведем справедливую войну”, “Нас атакует НАТО, что нам остается?”, “Да, жалко украинцев. Да, мы не хотим их убивать. Мы не фашисты. Зачем они нас обвиняют в этом? Мы им (украинцам) рады. Пусть приезжают. Но надо фашистов уничтожить”», — передает профсоюзник Михаил мнения, бытовавшие среди судостроителей в начале «спецоперации».
«Когда началась СВО, люди [в нашем коллективе] поделились на два лагеря. Молодое поколение, такие как я, преимущественно против войны (разумеется, кроме тех, кто связан с местной администрацией и “Единой Россией”). Но на митинги выходить боятся, потому что страшно. Пожилые либо пассивно “за”, либо нейтральной позиции: “Я в политику не лезу”, “Меня это не касается”, “Мне все равно”.
Как ни странно, у многих роль в поддержке СВО сыграли родственники с Украины. Когда начались бомбежки мирных городов, люди сначала говорили, что они против [войны]. Но потом им звонили [украинские] родственники и начинали кричать: “Вы убийцы, насильники!”, “Вы все виновны!”, “Идите и свергайте свою власть!” Семейные отношения перекладываются на политику. Люди начинают с недоверием относиться к украинцам», — рассказывает железнодорожник Денис.
По словам Алексея с «АвтоВАЗа», уже в начале войны многие его коллеги стали получать известия о гибели или ранении знакомых, воюющих в Украине (поскольку многие из них родом из тех же депрессивных городков и деревень, что и большая часть контрактников).
«В основном только о “невойне” и говорим. Большинство воспроизводит официальную пропаганду, приправляя ее историями о родных и близких, участвующих в конфликте. Рассказывают и о погибших. Эти потери лишь усилили ненависть к украинцам», — считает вазовец.
Сам Алексей с первых дней вторжения агитировал коллег против войны, но разочаровался в своих попытках.
«Я стараюсь молчать. Ни с кем не спорю. Иногда и вовсе ухожу из зоны отдыха, когда товарищи чересчур оживленно начинают обсуждать последние новости с передовой… Понимания не ищу. Выгорел как-то. Угнетает невозможность все это изменить», — говорит он.
Поддержка войны рабочими (как и населением в целом) до сих пор была преимущественно пассивной. Попытки властей вербовать добровольцев в трудовых коллективах приносили скромный улов.
«До мобилизации по цехам [волховских предприятий] ходили и агитировали идти добровольцами на СВО. Мотивировали тем, что, если вы пойдете как доброволец, за вами закрепляется ваше рабочее место. Некоторые на это повелись, но таких было крайне мало. По большей части добровольцами идут фанатичные люди, которые во все это (официальную пропаганду) реально верят. Остальные отвечают: “Это нам нахер не надо” или “Если только призовут, тогда пойдем”», — говорит Денис.
Как рабочие реагируют на мобилизацию
С тех пор как Путин объявил «частичную» мобилизацию, ни к чему не обязывающая поддержка господствующей риторики или позиция «Моя хата с краю» едва ли возможны среди рабочих, большинство из которых — мужчины средним возрастом около сорока лет.
В отличие от многих представителей среднего класса, покинувших страну при первых звуках боевой трубы, у пролетариев таких возможностей меньше, а шансов попасть на фронт — существенно больше. От их реакции на происходящее во многом зависит успех всей кампании.
О масштабах недовольства мобилизацией и войной говорить рано, но оно, несомненно, растет.
«Когда началась мобилизация, риторика [в коллективе] капитально сменилась: “Нахуй нам это не надо. Мы не хотим!”… Мой друг сначала был за [войну]: “Хохлов будем бить!”, а как ударила мобилизация, побежал в администрацию с вопросом: “Не заберут ли нас?”», —рассказывает Денис.
Публикующий интервью с рабочими телеграм-канал «Сизиф of труд» приводит немало красноречивых зарисовок об отношении к мобилизации на предприятиях:
«У рабочих на заводе воевать настроения нет. Узнают постепенно новости с фронта об отсутствии всего необходимого, о том, что закупаться нужно за свой счет. О том, что везут на фронт без подготовки. Уехавших [из страны] тоже нет. Говорят: “А куда мы поедем? Такие, как мы, нахуй никому не нужны”» (инженер оборонного завода);
«Наш шлифовщик говорит: “Отношение в военкомате скотское, называют «одноразовыми», берут всех без разбора. Как будто на убой готовят”. Он им брякнул, что с оружием вернется и поговорит с ними по-другому… Люди на взводе, как пружины. Перед лицом смерти страх перед репрессиями исчезает» (оператор станков с ЧПУ одного из петербургских заводов);
Однако многие принимают свою участь с фатализмом и, похоже, не до конца осознают степень опасности.
«Практически все, с кем мы общались, говорят так: “Если не останется другого варианта, тогда я пойду”. Когда рассказываешь, что есть другие варианты [уехать или скрываться], немногие на это готовы… Люди не воспринимают войну как смерть и риск (они из-за пропаганды в это не верят). Большая часть из них служила. У многих остались приятные воспоминания от армии. Некоторые хотят уйти от жен. Удивительно, но большая часть боится не погибнуть, а потерять квалификацию, место работы и деньги», — описывает настроения судостроителей Михаил.
Борьба за бронь
Конкуренция за отсрочку от мобилизации развернулась не только между предприятиями и отраслями, но буквально в каждом цеху. Сопутствующие ей кумовство и коррупция разжигают страсти не меньше, чем произвол военкоматов и бюрократическая неразбериха.
«Лишь малая часть [рабочих на “Балтийском заводе”] говорит: “Да, я готов и пойду воевать”. Все хватаются за бронь и опасаются, что она достанется не всем… При этом люди видят, что бронь получают не те, кто ее заслуживает, а братья, сыновья, кумовья [начальников]. У людей возникает мысль: “Почему я должен идти защищать тех, кто отсиживается здесь, в тылу, потому что он брат начальника цеха?”», — отмечает профсоюзный органайзер.
Но даже бронь не является надежной защитой от хаоса мобилизации.
«Нам объяснили, что железнодорожников не будут трогать. Нас призовут на фронт, только если будет специальный указ или если боевые действия подойдут к региону, где мы работаем. Но все равно некоторых машинистов призвали. Не знаю, вернули ли их домой или отправили на СВО», — говорит Денис.
«После начала мобилизации было много заявлений на заводах о том, что бронь получат все. Несмотря на это, людей забирают (нам известно о таких случаях на “Омсктрансмаше” и Балтийском заводе). Человеку присылают повестку домой. Он идет на завод и говорит: “Пришла повестка”. Ему говорят: “Ничего не бойся. Иди в военкомат, разговаривай”. Он приходит, и его тут же забирают. Около тридцати человек забрали с Балтийского завода и не вернули», — рассказывает Михаил.
Кому полагается отсрочка, а кому нет — кажется, не знает никто. «На кого “бронь” пришла — неизвестно, держат в тайне. Сказали только, что не на все должности и специальности», — жалуется рабочий военного завода в телеграм-канале «Сизиф of труд».
В таких условиях бронь становится мощным инструментом поощрения лояльных и наказания неугодных, а также орудием закабаления рабочих в целом.
Согласно правительственному постановлению, списки сотрудников, пользующихся бронью, составляют директора компаний с учетом «степени их участия в выполнении гособоронзаказа» (которую боссы определяют сами).
Таким образом, любое несогласие с условиями труда, не говоря уже о намерении создать профсоюз, может быть чревато не просто увольнением, а отправкой в действующую армию.
«Бюрократы теперь короли положения. Кто им не нравится — смертный приговор. Пир людоедов. Теперь уже право подписи, чтобы оставить тебя на заводе, имеет небывалую цену… Мы теперь крепостные», — комментирует ситуацию сотрудник оборонного предприятия.
