Хазби Будунов, экономист
— Почему на новость о частичной мобилизации в Дагестане отреагировали особенно остро?
— Дело в том, что в Дагестане многие мужчины из-за высокой безработицы и низких зарплат в какой-то момент пошли на контрактную службу. До недавнего времени их все устраивало: служба по контракту была просто работой, которая приносила доход их семьям. Речь не шла о том, чтобы участвовать в войне или быть патриотом. И вдруг они оказались в Украине, в зоне боевых действий. Показательно, что многие ребята, у которых к тому времени закончился контракт, не стали его продлевать.
В тот же день, когда была объявлена мобилизация, в села и аулы пришли повестки — призывать начали всех без разбору, даже мужчин 60-х годов рождения. В маленьких селах на 500 человек из одной семьи призывали нескольких человек, из трех сыновей двоих. При этом у этих людей кто-то из близких уже находился на службе, а то и погиб. В таких селах достаточно сильны горизонтальные связи. Люди будут скоординировано протестовать, выходить и перекрывать трассы. Они будут требовать от местных сельских советов и администраций, чтобы они передали выше, что люди не согласны с происходящим и не хотят идти умирать. Такие протесты уже были. Если для протестов в сельских сообществах не требуются социальные сети (хотя сейчас сложно представить село без местного чата WhatsApp, где все общаются), то в больших городах они играют важную роль. Протест в Махачкале стал возможным из-за наличия информационных ресурсов и телеграм-каналов, но не только — люди вышли потому, что они были готовы выйти. Если сельские сообщества в целом инертны, то городские отличаются гражданской активностью.
— Можете описать сами протесты в Махачкале 25 сентября? Как они начались?
— Все началось с собрания женщин у Кукольного театра. Очевидно, это были неравнодушные матери, жены и сестры. Полиция пыталась уговорить их разойтись, но безрезультатно. Толпа стала расти, присоединились и мужчины — в основном, молодые ребята, подростки. Протестующих для такого города, как Махачкала, было не так много — по разным оценкам, 200–300 человек. Но само событие для многих стало неожиданностью, хотя население Махачкалы довольно ангажировано и политически сознательно. Например, на одном из видео с протестов можно заметить, как женщины спорят с полицейским: тот пытается их убедить, что «на Россию напали», а они ему говорят, что «это Россия напала на Украину». В Махачкале и до этого были акции протеста: против вырубки Самурского леса, в защиту городского озера Ак-гель, протесты дальнобойщиков против системы «Платон». Если в городе исторически сложился протестный потенциал, то в селах происходит бессознательный бунт от отчаяния — люди устали от вранья. Когда протестующие перекрывают трассы и не обращают внимание на стрельбу из автомата, то они уже не испытывают страха.
“Если в городе исторически сложился протестный потенциал, то в селах происходит бессознательный бунт от отчаяния — люди устали от вранья”
Возмущение людей обостряется крайне низким уровнем жизни, бесконечным инфраструктурным и коммунальным хаосом в республике — в дождливый день Махачкала буквально превращается в Венецию. И это вовсе не романтическая картина. В Дагестане не приводят в порядок дороги, в горах до сих пор нет газа, не ремонтируют школы и больницы. При этом народ устал от того, что говорят по телевизору и хочет, чтобы его оставили в покое с геополитическими вопросами.
— Духовное управление мусульман в Татарстане отреагировало на мобилизацию, объявив воинскую службу «исламской обязанностью». Как дело обстоит в Дагестане?
— Видимо, в Татарстане апеллируют к прецеденту времен Великой Отечественной войны, когда война против нацистов была объявлена священной войной мусульман. Сейчас они хотят это повторить. Людям говорят, что на Россию напали, но они-то этого не видят и не понимают, зачем им идти воевать. Я не знаю настроений в Татарстане, но в Дагестане для большей части населения Духовное управление не является авторитетом. Например, в различных населенных пунктах мусульманские праздники Ураза-байрам и Курбан-байрам могут отмечаться в разные дни, несмотря на то, что Духовное управление устанавливает единую дату в соответствии с лунным календарем. Так как в исламе нет посредников между Богом и человеком, духовная жизнь институционализирована слабо. Центры коллективного притяжения мусульман — мечети, а их имамы играют роль духовных авторитетов. Что касается возможности влияния религиозной жизни на протест, то, конечно, у дагестанских протестующих мог бы появиться духовный лидер, но сейчас такого человека нет. Когда-то эту роль исполнял духовный лидер мусульман Саид-афанди, но он погиб в результате теракта. Он был достаточно влиятелен, несмотря на то, что был аффилирован с Духовным управлением. По этим и другим причинам в Дагестане исключен сценарий исламского политического протеста. В целом общество воспринимает себя в качестве светско-религиозного.
— В ходе протестной агитации можно было услышать имя генерала Ермолова как «основателя полиции на Кавказе». Какое значение для дагестанцев имеет Ермолов и Кавказская война сегодня?
— Действительно, в дни протеста анонимные телеграм-каналы и даже президент Украины Зеленский напоминали дагестанцам о персонажах Кавказской войны 1817-64 годов. Мне кажется, подобные вещи никак не трогают сердца дагестанцев, потому что в республике нет сепаратистских тенденций. Дагестанцы всегда гордились тем, что они часть России. Они не рассматривают отношения с Россией как отношения метрополии и колонии. По Дагестану даже гуляет легенда о том, что имам Шамиль завещал никогда не воевать против России. Эта мысль прочно осела в головах людей. Что касается сепаратистских призывов, то стоит помнить, что в 1999 году дагестанцы дали вооруженный отпор сепаратистам.
“Возмущение людей обостряется крайне низким уровнем жизни, бесконечным инфраструктурным и коммунальным хаосом в республике”
Наверное, многие заметили, что и Путин, и Зеленский в своих речах постоянно обращаются к прошлому — воображаемому прошлому. Они предлагают строить будущее, отталкиваясь от национальных мифов. Давно пора перестать бесконечно рассуждать о Невском и Бандере и начать говорить о действительных социально-экономических проблемах современности.
В этом смысле дагестанский протест связан исключительно с тем, что люди не хотят, чтобы кто-то вмешивался в их жизнь и заставлял идти на войну. Люди живут, работают, ведут хозяйство и мелкий бизнес, а их выдергивают из жизни, ставя под удар благосостояние их семей, их сел и города в целом.
— А как сейчас в Дагестане воспринимается Чеченская республика и ее руководство?
— В отличие от Чечни Дагестан — многонациональная республика, в которой после распада СССР была созданы парламентская система национальных квот и институт «коллегиального президентства», закреплявший нормы ротации высших руководителей. Эта система просуществовала до середины нулевых годов. Сейчас в Дагестане преимущественно внешнее управление, оно более или менее всех устраивает. В мононациональной Чечне после тяжелых девяностых сложилась система единоличного управления, которую невозможно представить в лоскутном Дагестане. Так что любые попытки Кадырова что-то навязать дагестанцам, а тем более попытаться объединить республики, будут обречены на провал.
“Давно пора перестать бесконечно рассуждать о Невском и Бандере и начать говорить о действительных социально-экономических проблемах современности”
— Какова вероятность, что дагестанский протест перекинется на другие регионы Кавказа?
— Это вполне возможно. Но нужно учитывать, что протестный потенциал Дагестана может быстро сойти на нет. Уже появилась информация, что ошибочно мобилизованных отправили домой. Руководство Дагестана обвинило военкоматы в неправильной работе. Мнение людей может переломить ситуацию. Если будет распространена информация о том, что дагестанцы добились своих целей, то, возможно, в других регионах тоже начнут протестовать, чтобы добиться подобного результата. Но не стоит забывать, что в Дагестане есть немало людей, готовых участвовать в боевых действиях.
— А чем эти люди, готовые отправиться на войну, аргументируют свое желание?
— Их аргументы повторяют аргументы Владимира Путина из его «исторических» речей и обращений. Они повторяют одно и тоже: НАТО хочет уничтожить Россию. Мотивы людей можно объяснить ресентиментом, возникшим в 90-е годы, когда из относительно благополучной и безопасной страны Россия превратилась в страну периферийную. Многие еще помнят ужас чеченской войны и нападения на Дагестан в 1999-м. Теперь дагестанцы, как и многие другие россияне, хотят восстановления исторической справедливости в пределах тогдашних границ. Боюсь, что ресентимент будет расти по мере того, как будет проходить мобилизация.
Саида Сиражудинова, президент центра исследований глобальных вопросов современности и региональных проблем «Кавказ. Мир. Развитие»
— Каковы особенности протестов против мобилизации в Дагестане?
— Если говорить о жителях региона, то они всегда бурно реагировали на те проблемы, которые касаются лично их. Например, на несправедливость относительно распределения земельных участков или территориальные споры. Народы Дагестана всегда были подвижны и активны, особенно женщины — таковы особенности восприятия всякой конфликтной ситуации в регионе. Но сейчас основным мотивом сильного всплеска была высокая смертность дагестанских мужчин в Украине. Почти в каждом селе есть погибшие. Люди видят это и все понимают, поскольку численность дагестанского населения невелика, а мужчин становится все меньше. Этот протест — реакция на мобилизацию как попытка защитить себя. Кавказский народ ведь не один народ, а множество маленьких народов. Каждый из них на протяжении сотен лет сохранял себя, и сейчас они пытаются оберегать собственную идентичность и самобытность перед лицом угрозы.
“Cейчас основным мотивом сильного всплеска была высокая смертность дагестанских мужчин в Украине. Почти в каждом селе есть погибшие”
— Как вы можете прокомментировать особую роль дагестанских женщин в этом протесте?
— В последние годы общественная жизнь и общественное сопротивление легло на плечи женщин. Ну а женщины на Кавказе всегда были активны: можно вспомнить их выступления во время Чеченской войны. Сейчас еще и ответственность за недовольство ситуацией, за сам протест, была возложена на женщин, потому что в обществе им позволительно реагировать на события эмоционально. Но это не значит, что их реакцию не воспринимают всерьез. Еще как воспринимают. Женские эмоции ⸺ это в первую очередь голоса и позиции. И как мы видим, арестовывают не только мужчин, но и женщин.
Большинство дагестанских женщин, конечно, не видит себя в качестве политических деятельниц. Они руководствуются тем, что должны оберегать и защищать свою семью, своих детей и общество. Если женщина не вступается за своего ребенка, то что она вообще может сделать? Мы наблюдали это отношение во время Чеченской войны. Может, женщины и не играют роль лидеров, но их много среди тех, кто открыто высказывает свою позицию. В случае военного призыва именно женщины несут и переживают потери. У них нет выбора, это же Кавказ: если женщина теряет мужа, то у нее крайне мало шансов на какую-либо нормальную жизнь в дальнейшем. В силу особенностей традиции эта нормальная жизнь почти невозможна, пусть в Дагестане с этим дело обстоит не так строго, как, допустим, в Ингушетии.
— А какую роль играет религиозная культура, сложившаяся в регионе?
— В Дагестане религиозный фактор и вправду имеет значение. Мнение многих людей зависит от того, что говорят религиозные лидеры, авторитетные для конкретной группы. Даже я, когда пыталась решить какую-нибудь проблему, касающуюся женщин, всегда просила подключиться деятелей из различных религиозных групп. Правда, тогда они особенно не содействовали. Сейчас, когда вопрос касается не только женщин, но и мужчин, неофициальные лидеры стали выступать с призывами. А так религиозные деятели не сильно заинтересованы в том, чтобы заступаться за женщин.
Вообще, в Дагестане силен раскол между официальным исламом и отдельными салафитскими группами. Протест, который мы наблюдаем, поддерживается и одобряется в первую очередь салафитскими лидерами и имамами, которые находятся за пределами страны. Недовольство началось с салафитских групп, но среди протестующих были и светские современные девушки. Позиция же муфтията близка к официальной позиции российской власти, хотя супруга муфтия выступила с заявлением приостановить мобилизацию в республике — по примеру соседней Чечни. Наличие широкой салафитской прослойки в обществе способствовало протесту, хотя не все ее представители вышли на протест.
“Если женщина теряет мужа, то у нее крайне мало шансов на какую-либо нормальную жизнь в дальнейшем”
— А как вы понимаете один из лозунгов дагестанских протестов — «это не наша война»?
— Если говорить о Дагестане, то это самая фрагментированная республика, здесь много различных групп и народов. Большинство людей не желает войны, не хочет терять близких. Они не понимают, зачем все это. Если бы они видели угрозу целостности России и угрозу своей республике, угрозу реального военного нападения, то встали бы на защиту страны. То, что происходит сейчас, людям непонятно — они не видят причин для войны. Конечно, не все могут заявить о своих взглядах, люди боятся что-то сказать и выступить против официальной позиции власти.
— Военную угрозу, как вы сказали, можно, с одной стороны, понимать как угрозу России, а с другой — как угрозу Дагестану. Можно ли говорить о каких-либо регионалистских настроениях на фоне войны?
— Дагестан — мозаичная республика, и на определенном уровне там боятся остаться без высшего государственного руководства. Так что российское влияние велико и регионализм развит слабо. В дагестанском обществе существуют группы, которые заинтересованы в регионалистской политике, но при этом обществу важна как общая гражданская идентичность, так и сохранность своего народа. Сейчас людям важно сказать: мы — дагестанцы. Риск, что численность дагестанского населения уменьшится, вполне осязаем, и в этом смысле этническое самосознание начинает иногда преобладать над пониманием себя как российских граждан.
— А как это самосознание конструируется? Есть ли какие-то события, персонажи, исторические мифы, к которым апеллируют протестующие?
— Когда мы читаем о протестных событиях, то видим, что присутствуют две фигуры: имам Шамиль и генерал Ермолов, которые вступили друг с другом в схватку во время Кавказской войны. Неслучайно вокруг памятника Ермолову в Пятигорске ранее тоже были протесты. Однако для дагестанцев большее значение все-таки имеют гунибские события. Ермолов остается знаковой фигурой скорее для Чечни, а не для Дагестана, поскольку именно в Чечне его политика была особенно жесткой. А в Дагестане местные жители приспосабливались к ситуации и скорее всего нередко использовали Ермолова в своих интересах.
— А как в Дагестане относятся к руководству Чеченской республики, которое активно заявляет о себе в ходе военной агрессии России в Украине?
— Между Чеченской республикой и республикой Дагестан существуют территориальные споры, что не может не вызывать напряжения в отношениях. При этом религиозный фактор мог бы служить общим знаменателем, объединить вокруг себя некоторые группы в обеих республиках. Но дело в том, что духовное руководство Чечни отличается от руководства Дагестана. Это Кавказ, но это две разные республики с взаимными претензиями друг к другу.
“Этническое самосознание начинает иногда преобладать над пониманием себя как российских граждан”
— Может ли дагестанский протест перекинуться на другие республики?
— Я не уверена в этом. Даже в Дагестане люди готовы выходить на площадь далеко не все, и далеко не везде. Те, кто выходит, стараются действовать мирно, в рамках закона и не устраивать провокаций. В отличие от других регионов в Дагестане даже не жгли военкоматы. Я думаю, это связано с тем, что в истории республики было немало терактов и убийств полицейских и военных, память о них жива. Народ понимает, что не нужно противопоставлять отдельные группы всему обществу. Отсюда у протеста такая мягкая повестка. Народ хочет показать, что он не агрессор, что люди готовы действовать в правовом поле, не прибегая к насилию в отношении полицейских, не выдвигая радикальных лозунгов. Как это ни удивительно, но в этих протестах люди пытаются отстаивать свои права в рамках тех возможностей, которые дает Конституция Российской Федерации.
