На протяжении последних 30 лет Иран был устойчивой политической системой с причудливым гибридным сочетанием демократических и неизбираемых институтов. Исламская республика при всем авторитаризме создавала впечатление адаптивной конструкции, способной вести диалог с большей частью общества. Протесты осени 2022 года подвели черту под этой «идиллией».
Конец конкуренции
Понятно, что процесс сползания к всестороннему кризису легитимности не был моментальным. Еще в 2017 году при перевыборах президента Хасана Рухани страна и госинституты выглядели живым организмом, а население с надеждой смотрело в будущее. Однако за 5 лет система, позволявшая стране не только выживать, но и развиваться, превратилась во власть, чуждую и ненавистную большинству жителей страны.
В 1989 году умер основатель Исламской республики и ее первый духовный лидер Рухолла Хомейни. На тот момент в государстве не было ни одной фигуры, схожей с ним по степени влияния и авторитету. В результате подковерной борьбы на вершину поднялись два человека, которые инициировали конституционную реформу и «попилили» власть между собой: Али Хаменеи, который стал новым духовным лидером, и Али Акбар Хашеми Рафсанджани, занявший пост президента страны. Этот дуализм лег в основу политической модели, где за власть борются две политические силы: консерваторы и реформаторы.
Ко второй половине 1990-х в стране сложилась причудливая политическая система с непрекращающейся внутриэлитной конкуренцией. При этом одним из самых эффективных приемов для наращивания политического капитала стали выборы на разных уровнях — в муниципалитеты, в парламент и на пост президента. Выборный процесс сложно было назвать свободным — кандидаты всегда проходили через жесткие фильтры, — однако он оставался достаточно конкурентным и непредсказуемым. Параллельно с этим продолжали существовать невыборные институты, включая Совет стражей конституции и духовного лидера.
Очень быстро выявилась и другая тенденция. Народ все чаще среди предложенных кандидатов голосовал за того, кто меньше всего в их глазах ассоциировался с правящим классом. Иными словами, почти каждое значимое голосование оказывалось в той или иной степени протестным. Особенно четко эта тенденция выявилась на президентских выборах, где сложилось «правило»: кандидат, которого поддерживает духовный лидер, обязательно проигрывает.
Серьезный тест система прошла в 2009 году, когда Махмуд Ахмадинежад не набрал нужного количества голосов для первого места на выборах президента, но поддержавшие его консерваторы и духовный лидер пошли на массовые фальсификации, чтобы нарисовать свою победу. Тогда в столице на улицу вышли сотни тысяч людей с требованием пересчета голосов.
Однако в тот момент политическая элита дала здравый ответ: последующие выборы уже не фальсифицировались, и в 2013 году население проголосовало за Хасана Рухани, сторонника диалога с США. Казалось, что власть под нажимом народа пошла по пути внутреннего реформирования, дав дорогу условно «либеральному» крылу среди элиты. Появилась надежда на постепенную трансформацию авторитаризма в пользу более инклюзивной системы, интегрированной в мировую экономику. Эти надежды уничтожил президент США Дональд Трамп, выйдя в 2018 году в одностороннем порядке из ядерной сделки и запустив политику максимального давления на Иран. Иранские либералы и сторонники международного диалога с Западом внутри системы моментально потеряли опору.
Проблема в том, что консерваторы во власти увидели в санкциях Трампа не угрозу системе, а возможность расквитаться со старыми врагами. В результате была развернута кампания по окончательной дискредитации Рухани и его команды. Своего они добились — реформаторы напрочь лишились всякой поддержки в стране.
Однако запросы общества остались прежними. Бóльшая часть населения как выступала за открытость миру, отказ от репрессий и расширение свобод, так и осталась «при своем». Поддержки лишились те иранские политики, которые продвигали эти идеи, но своих обещаний не сдержали. При этом логично было и то, что люди, ранее голосовавшие за изменения, сторонниками консерваторов не стали.
В течение двух лет до злополучного 2022 года власти провели две нетипичные избирательные кампании — в этот раз на них не допустили значимых кандидатов с альтернативными взглядами. Речь идет о голосовании в Меджлис в 2020 году и о президентских выборах 2021 года. Понятно, что недопуск реформаторов стал возможен потому, что в этот раз население не горело желанием за них вступаться — никаких протестов в стиле 2009 года не было.
При этом отсутствие конкуренции привело к должному результату — минимальной явке на обоих выборах в истории. Более того, при голосовании за президента-консерватора Эбрахима Раиси второе место заняли испорченные бюллетени (графы «против всех» на выборах в Иране нет).
Системный кризис
Рукотворный политический кризис произошел в ситуации, когда государство откровенно буксовало — и все еще продолжает буксовать — во множестве областей. Прежде всего, в плачевном состоянии находится экономика страны. Так ВВП Ирана в абсолютных цифрах сегодня примерно равен показателям 2010–2011 годов. Тогда был введен основной пакет жестких санкций в отношении Тегерана. Если же смотреть на показатели иранского ВВП на душу населения, то сегодня это будет уровень 2004–2005 годов. С учетом инфляции 40–50% и высокой безработицы простому жителю страны картина рисуется вполне однозначная: надежд на улучшение жизни нет.
Одновременно проседает социальная политика, которая многие годы была опорой системы, потому что была направлена на бедные слои. Государству все сложнее поддерживать систему субсидий, включающую бензин, электричество, воду и продукты питания. Каждый случай повышения цен в соответствующих сферах вызывает ожесточенные протесты населения, как в ноябре 2019 года (из-за увеличения цен на бензин) или мае 2022 года (снижение субсидий на хлеб). Но не повышать их вовсе теперь невозможно.
Наконец, важнейшую роль играет поколенческий разрыв. Большинство населения Ирана сегодня — это «дети революции», родившиеся уже после 1979 года. Средний возраст в стране — 32 года. Эти люди не помнят ни шахской власти, ни лишений времен ирано-иракской войны. Более того, успехи социальной политики Исламской республики на прежних этапах играют скорее против нее. Значительное повышение уровня грамотности, доступа к образованию и средней продолжительности жизни, произошедшие после революции, породили ожидания роста социальной мобильности и уровня жизни, перемен в культурной сфере и реформ политической системы. Эти люди все меньше тяготеют к традиционным ценностям, с которыми старшее поколение пришло делать революцию.
Показателен пример с положением женщин в обществе. За годы Исламской республики произошел достаточно заметный процесс эмансипации. Так, девушки получили массовый доступ к начальному и высшему образованию, и сегодня количество женщин среди студентов по стране превышает 50%. Значительное влияние на эмансипаторный процесс также оказала политика планирования семьи, продвигаемая в 1990-е годы, за счет которой коэффициент рождаемости в стране за 10 лет снизился с почти 5 до примерно 2. Это способствовало разрушению традиционной модели, где женщина должна только рожать детей и заниматься домом. Тогда власти продвигали идею того, что девушки должны осваивать новые профессии: пилотов, водителей, дипломатов, депутатов Меджлиса и т. д.
Положение женщин в обществе и взгляд жителей на их роль действительно значительно изменились. Однако при росте образования и освоении новых профессиональных ниш воспроизводилось системное неравенство, самым ярким проявлением которого оставался обязательный дресс-код (хиджаб). Можно сказать, что эмансипация проходила при ограниченном предоставлении женщинам базовых прав и свобод.
В результате именно вопрос хиджаба стал объединительной повесткой. Сложно представить себе более яркий символ, ассоциирующийся с Исламской республикой. В то же время протест происходит далеко не только из-за дресс-кода. Речь скорее о том, что имевшая место модель взаимодействия государства и общества окончательно развалилась. Это не означает обязательный крах государства, но прежним Иран больше быть не сможет.
Будущее протеста
К концу декабря 2022 года протестная активность в масштабах страны себя исчерпала. Все еще имеют место относительно массовые и регулярные выступления белуджей в провинции Систан и Белуджистан, однако в остальном протесты по большей части ограничиваются одиночными или совсем немногочисленными акциями. Причиной спада, судя по всему, стал естественный цикл социальной активности. Постоянно находиться на пике невозможно, и народ рано или поздно начинает уставать.
Можно выделить две разных по качеству высших точки протестной активности за этот период. Первым стал пик мирных выступлений — 26 октября, 40 дней с даты смерти Махсы Амини — девушки, трагическая гибель которой дала начало протестам. Вторым стал пик агрессивного протеста — неделя с 15 по 21 ноября. Преимущественно этот процесс пришелся на курдские районы и был жестко подавлен Корпусом стражей исламской революции (КСИР) и армией.
В нынешней ситуации власти могут ошибочно принять конец цикла социальной активности за успех принятых мер. Так, в середине ноября для подавления протестов были впервые использованы регулярные армейских части и системно применялось боевое огнестрельное оружие. До этого власти ограничивались слезоточивым газом, дубинками и стрельбой полиции дробью по активным участникам акций. В декабре в ход пошли другие методы: показательные смертные казни. К середине декабря 2022 года двоих протестующих казнили (одного из них публично), еще около десяти смертный приговор вынесен, но еще не приведен в исполнение.
Однако такой успех глубоко иллюзорен. Базовые причины протеста не только не исчерпаны, но и ощутимо усугубились. Так, экономическая ситуация на фоне нестабильности и оградительных действий властей, вроде ограничения интернета, только осложняется. Но главное то, что за это время еще больше углубилась пропасть между властью и большей частью общества.
Консервативная элита за три месяца беспрецедентных протестов так и не объявила о необходимости реформ. Вместо этого власти проводят кадровые перестановки (смещаются те кадры, в лояльности которых есть сомнения) и наращивают внутреннюю пропаганду и «работу с населением». Такие действия служат предотвращению раскола элит и сохранению нишевой поддержки среди базовых сторонников. Однако они лишь усугубляют кризис, который привел к нынешней ситуации.
В текущей ситуации Иран напоминает пороховую бочку. Учитывая глубину противоречий, пронизывающих все иранское общество, локальный протест никуда не денется. Вместе с этим даже незначительный повод может в любой момент взорвать обстановку: как в отдельных регионах, так и по всей стране.
