Весной 2024 года «Команда Навального» выпустила свой первый фильм-расследование с момента гибели ее основателя. Цикл «Предатели» посвящен истории приватизации советской промышленности и недр в 1990-е годы. В центре внимания оказался сложившийся в ходе этой приватизации альянс либеральных экономистов в правительстве, членов (в том числе неформальных) президентской администрации и новоиспеченных «олигархов». Каждую из трех серий цикла посмотрели миллионы зрителей, а в российской публичной сфере фильму предъявили длинный ряд обвинений — в неполноте, несвоевременности, политической нецелесообразности. Насколько актуален пересмотр 1990-х сегодня, когда на смену духу либерального реформаторства тех лет пришел имперский милитаризм, а большинство антигероев фильма находятся в эмиграции или на пенсии?
Этот вопрос неразрывно связан с другим — кого и как могли предать Борис Березовский, Роман Абрамович или Михаил Ходорковский, сколотившие миллиардные состояния на приватизации? В какой момент и в каком контексте эти люди, которых не зря принято называть олигархами, могли присутствовать на одной стороне с оппозиционными политиками или рядовыми зрителями российского YouTube? За идеей «предательства» стоит миф о трагическом поражении освободительной революции 1990-х. Согласно этому мифу, победителями из хаоса тех лет вышли государственники, сторонники «твердой руки», среди которых принято выделять силовиков и номенклатуру. Проигравшими в таком случае оказываются не только граждане Российской Федерации, лишившиеся демократических свобод, но и крупные предприниматели, демонстративно принужденные к субординации в начале 2000-х.
В последующие десятилетия эти предприниматели будут финансировать негосударственные проекты: от оппозиционных масс-медиа и академического книгоиздания до музеев современного искусства и кинопроизводства. По мере расширения и укрепления Кремлем контроля над всеми ветвями власти, газетами, телеканалами и промышленными корпорациями, либеральная критика неэффективности госуправления окончательно сомкнется с пафосом утраты гражданских свобод.
Миф о политическом провале либерального проекта 90-х поддерживают в первую очередь сами представители ельцинской элиты. Чтобы оценить силу этой идеологической конструкции, достаточно почитать их тексты. В них и горечь поражения, и попытки работы над ошибками, и, конечно, поиски виноватых — в первую очередь предателей в собственных рядах. По написанным ими мемуарам, манифестам и даже романам можно составить представление о том, к какому именно политическому проекту тянулись бизнесмены, реформаторы и чиновники 1990-х.
Березовский, Наполеон и советские академики
В первой части «Предателей» одна из авторок фильма, Мария Певчих, цитирует книгу «Время Березовского». Этот текст — амбициозная попытка миллиардера Петра Авена резюмировать первые два десятилетия российской истории в диалогах с двумя десятками свидетелей и действующих лиц эпохи. Книга, составленная в основном из доверительных разговоров между старыми знакомыми, распадается на два сюжета,. С одной стороны, это биографический нарратив о Борисе Березовском, воплотившем собой аномальную вертикальную мобильность первых постсоветских предпринимателей; с другой — рефлексия самого Авена о приватизации и маневрах, обеспечивших тогдашнему президенту Борису Ельцину, его окружению и лояльной ему бизнес-элите преемственность власти.
Как заметила Элизабет Шимпфессль, представители крупной российской буржуазии предпочитают мыслить себя талантливыми и волевыми self-made men, хотя их невероятному обогащению после распада СССР способствовали уровень образования, символический капитал и связи их привилегированных семей. Березовский в этом смысле оказывается вполне рядовым примером. Он родился в Москве в семье главного инженера Бутовского газосиликатного завода и сотрудницы Института педиатрии Академии наук, окончил спецшколу с углубленным изучением английского языка и мехмат МГУ. Захватить контроль над крупнейшим автомобильным заводом «АвтоВАЗ» будущему олигарху удалось благодаря его личным связям с руководством завода и московского Института проблем управления, в котором он писал докторскую диссертацию. В этом же Институте, кстати, возглавлял лабораторию и отец автора книги, Олег Авен.
Однако Петр Авен и его собеседники не размышляют над классовыми обстоятельствами становления Березовского, предпочитая фокусироваться на индивидуальных чертах его характера. Они постоянно вспоминают о его энергичности, смелости, умении убеждать, безответственном бесстрашии и эмоциональной глухоте в сочетании с неутомимой коммуникабельностью. Авен даже приходит к хрестоматийному определению предпринимательской добродетели, которое словно перекочевало из классических трудов по экономической социологии в неолиберальный здравый смысл российского олигархата: «У него [Березовского] были качества харизматичного лидера […] То же самое было, конечно, у Наполеона». Подобных сравнений в книге немало, пафос помогают сбить отрывочные свидетельства о скорее комической, нежели героической самоуверенности бизнесмена — чего стоят истории о том, как тот заснул на встрече с мэром Санкт-Петербурга или дал газете Guardian интервью о подготовке военного переворота.
Классические теоретики предпринимательства признавали, что необходимость быстро распоряжаться людьми и ресурсами (и людьми как ресурсами) неизбежно дистанцирует предпринимателя от общепринятых этических норм — на этом компромиссе во имя эффективности держится неолиберальная теория. Запрос на такую моральную автономию Авен трактует не экономически, а философски — как элемент zeitgeist, с которым удачно срезонировала личная аморальность Березовского: «Что-то было в той эпохе, что поощряло отсутствие принципов, давало абсолютно беспринципным людям возможность развиваться».
Автор предпринимает попытку проследить причины беспринципности Березовского в диалоге с другим экс-сотрудником Института проблем управления, инвестором-миллиардером Леонидом Богуславским. В нем Авен говорит о позднесоветской академической среде, из которой вышел Березовский. По его мнению, среди советских академиков культивировались «двойная мораль», «непрямая связь карьеры с усидчивостью и талантом», «уважение к грубой силе» и специфическая предприимчивость. Вынужденная конкуренция за дефицитные ресурсы (квоты на поездки в университетские санатории, заграничные командировки) и продвижение по карьерной лестнице (в отсутствие академического рынка) коррумпировали советских ученых. Вместо того чтобы заниматься исключительно наукой, многие из них учились правильно выстраивать связи и обмениваться ресурсами. Можно было бы с гордостью отметить, что советская академия взрастила кадры для перехода к рыночной экономике, однако парадоксальным образом один из архитекторов рыночных реформ Авен дает этому процессу негативную оценку. Так и не выработав морального иммунитета, именно научные сотрудники, чья молодость пришлась на эпоху застоя, позже займутся, по выражению Авена, «циничным раздербаниванием страны».
В этом подозрении Авен сильно расходится с другим бывшим научным сотрудником, заместителем Березовского в «ЛогоВАЗе» Юлием Дубовым. В 1999 году Дубов опубликовал роман «Большая пайка», в котором описал историю становления «ЛогоВАЗа» (чуть позже режиссер Павел Лунгин снимет по нему драму «Олигарх» на деньги самого Березовского). Задорный разбор схем обогащения Березовского и экшн с погонями в тексте книги лишь подчеркивают меланхолическую интонацию автора. Рост империи Березовского для него сопряжен с неизбежным распадом дружеского коллектива коллег-академиков (роман открывается сценой-приквелом с университетской загородной школы конца 1970-х). Непригодность советских ученых к управлению большим бизнесом эпизод за эпизодом оборачивается личными трагедиями. В финале книги растерявший всех друзей-партнеров персонаж Березовского, Платон, выслушивает лекцию «о политике и бизнесе» от помогающего ему выходца из КГБ. Ключевой, но сумбурный монолог по-макиавеллиански мудрого силовика можно свести к одной идее. Как в политике, так и в бизнесе работает лишь вертикальная модель управления, к которой совершенно не приспособлены интеллектуалы с их привычкой к самостоятельному мышлению и недостатком «знания жизни».
Через несколько десятилетий после выхода книги Дубов признается, что сам считает сцену разговора между чекистом и предпринимателем ключевой: «[…] книга про то, как эта бизнес-товарищеская веселая вольница […] оказывается […] не очень жизнеспособна. И ей на смену приходит угроза другого времени, где самодеятельность и инициатива не слишком-то поощряются». Такая меланхолическая интерпретация вполне укладывается в миф о победе советской номенклатуры над идеалистами-демократами в 1990-е и силовиков — над независимой бизнес-элитой в 2000-е. В этой версии постсоветской истории ее первое десятилетие ностальгически эстетизируется как время свободы, «пусть бесшабашной и даже опасной», культурных открытий и «невероятной энергии».
Моральная ревизия против государственнического прагматизма
В отличие от Дубова, вынужденно эмигрировавшего в Лондон в 2000-х, преуспевший и в путинскую эпоху Авен избегает как меланхоличных, так и триумфаторских интонаций. Скорее он предлагает осторожную моральную ревизию 90-х, приглашая своих собеседников к работе над ошибками — совершенными не по незнанию, но из спешки реформировать страну как можно скорее и основательнее. Фигура Березовского тут оказывается очень кстати, позволяя хроникеру признать некоторую долю коллективной вины бизнес-элиты, но оставить наиболее неприглядные поступки на совести покойного предпринимателя. Авен то и дело указывает на неизбывную аморальность и иррациональную экспансивность Березовского («Березовский повторял Сахарова, который повторял Ницше»). Эти личные качества в сочетании с презрением к демократии раз за разом приводили его к трансгрессии: в ходе приватизации он пытался захватить слишком много и слишком малой ценой, а в борьбе за сохранение режима Ельцина на выборах 1996 и 1999 годов не стеснялся прибегать к откровенным манипуляциям. «Это глубокое непонимание того, что средства ломают цель», — сокрушается Авен.
Далеко не все собеседники Авена готовы поддержать затеянную им ревизию средств и целей. Миллиардер Юрий Шефлер, в 90-е завладевший правами на водочные бренды «Столичная» и «Московская», в разговоре с автором вспоминает, что только самые смелые не боялись «брать предприятия» в отсутствие функционирующего рынка. «Это было позитивно для страны, когда на короткий период сплотились люди, которые действительно могут принимать решения», — так Андрей Васильев, тогдашний заместитель генерального продюсера ОРТ, оценивает внезапный альянс Березовского и медиамагната Владимира Гусинского. Соперники в борьбе за активы и влияние на политическую элиту, Березовский и Гусинский объединили свои усилия (первый фактически владел главным государственным телеканалом, ОРТ; второму принадлежал другой популярнейший телеканал, НТВ) перед президентскими выборами 1996 года, чтобы не допустить на них победы лидера КПРФ Геннадия Зюганова, по результатам опросов на момент выдвижения обходившего уже непопулярного Ельцина. Как и скоординированная владельцами двух главных телеканалов федерального вещания кампания в поддержку Ельцина, залоговые аукционы 1995 года, в ходе которых узкий круг предпринимателей скупил основные промышленные, нефтегазовые и инфраструктурные компании у государства по нерыночным ценам при чисто номинальном участии населения, были тактической жертвой, чтобы не отдать власть Зюганову, напоминает координировавший их со стороны правительства Анатолий Чубайс.
Чубайс, курировавший приватизацию в команде реформаторов Егора Гайдара и возглавлявший избирательный штаб Ельцина на выборах 1996 года, становится главным антагонистом автора. Ближе к финалу книги Авен вступает с Чубайсом в диалог о целях и средствах, обвиняя того в грехах 90-х , несправедливостях, сознательно допущенных при приватизации, попытках централизованного контроля над крупными медиа и готовности ограничить политические свободы граждан. На это Чубайс, на тот момент глава госкорпорации «Роснано», с позиции государственного мужа предлагает Авену в принципе отказаться от формальных универсалистских рецептов правильного либерализма, счастливого будущего страны и ориентироваться на ее уникальные культурные аспекты и геополитические интересы. Спор символично заканчивается выяснением того, кто из них по-настоящему русский.
Анатолий Чубайс никогда не отличался публичным обаянием, но на фоне собеседника его версия истории 1990-х по крайней мере не вступает в противоречие с его собственной практикой. С позиции почти тридцатилетнего опыта госуправления реформатор сообщает своему бывшему коллеге, что задача построения рыночной экономики была успешно достигнута. Правда, по его словам, «политическое и духовное переустройство страны» оказалось не по плечу «25 мальчикам-интеллектуалам», на это должно было уйти еще несколько эпох. Чубайсу вторит Александр Волошин, успевший поработать главой Администрации президента и при Ельцине, и при Путине. С его точки зрения, именно Путину, например, удалось завершить то, на что у предшественника уже не хватило бы общественной поддержки, — рыночную реформу обращения сельскохозяйственных земель в 2002 году («Что может быть круче изменения земельных отношений?»), а годом ранее принять новый, соответствующий рыночным реалиям Трудовой кодекс.
Политическое воображение реформаторов и олигархов
Из «Времени Березовского» мы так и не узнаем, какую именно альтернативу коррумпированной морали ее героев, замаравших свои цели средствами, предлагает автор. Разве что залоговые аукционы стоило проводить корректнее и не давать покупателям занижать стоимость активов, а свободу слова, павшую жертвой олигархических войн через принадлежащие им медиа-машины, можно было бы сохранить, отдав все основные СМИ во владение консорциуму крупных бизнесменов. Единственно верным вектором движения предприниматель считает «политические и экономические свободы», хотя избирательный ценз все же кажется ему скорее «рациональной» идеей.
Симптоматично чаще любых других политических ориентиров в книге фигурирует Аугусто Пиночет. Тот самый чилийский генерал, который свергнул демократически избранное правительство и отменил выборы ради эффективного перехода к рыночной экономике. Он же санкционировал репрессии политически неблагонадежных чилийцев — за время правления Пиночета было убито не менее трех тысяч человек, еще 40,000 побывали в тюрьмах, где сотрудники полиции и спецслужб широко применяли к ним пытки. Авен пишет о своем восхищении Пиночетом в прошедшем времени, однако то и дело отмечает принципиальность генерал-капитана в борьбе с коррупцией. Березовский, кстати, фанатом Пиночета никогда не был, вспоминают собеседники. Его больше вдохновлял пример Александра Квасневского, победившего на польских выборах под социал-демократическими лозунгами, но довершившего неолиберальные реформы в стране.
Гораздо более размашисто позитивную программу либерального развития России Авен описывал в своей статье для газеты «Коммерсантъ» от 29 февраля 2000 года. Номер вышел почти за месяц до президентских выборов, на которых Владимир Путин наберет 51,95 % голосов, однако в тексте бизнесмен уже называет того новым президентом и ставит перед ним несколько вопросов о преобразовании страны. Напутствие Авена сводится к тому, что России хронически не хватает морали, без которой никакие реформы не обеспечат ей устойчивого экономического роста. Уповать на Церковь поздно, интеллигенция продемонстрировала свою полную несостоятельность, а бизнесмены сыграли в постсоветской истории вредную роль «змея-искусителя». Так что, пишет Авен, «если кто и может быть нравственным авторитетом в современном российском обществе, то только верховная власть».
В том, чтобы задавать «нравственную планку больному обществу», по Авену, и состоит главная миссия президента. Задать эту планку можно, демонстрируя твердость принципов. Экономических, в первую очередь. К ним автор, бывший ученый и министр внешних экономических связей в правительстве Гайдара, относит строгую монетарную дисциплину — отказ от финансирования дефицита государственного бюджета за счет дополнительной эмиссии денег, а по возможности и вовсе недопущение этого дефицита. Так, Авен призывает будущего лидера отказаться от индексаций зарплат, средний уровень которых по стране на 1999 год колебался в районе $60 в месяц. И перестать препятствовать перемещениям капитала за границу. В этом тексте тоже есть Пиночет — как пример того, что порой в «молодых демократиях» правительству приходится «играть на грани фола» для защиты «базисных институтов». Вполне логично, учитывая, что описанные автором экономические принципы в наиболее полном виде были сформулированы как раз представителями Чикагской школы экономики, чьи ученики руководили реформами в Чили при военной хунте.
Статья Авена вышла в принадлежащей Березовскому газете на пике могущества последнего. Уже через несколько месяцев после инаугурации нового президента Березовский начнет публично критиковать его решения. В 2002 году, объявленный в розыск и лишенный акций «ОРТ» и «Сибнефти», он выпустит свой собственный «Манифест российского либерализма». Этот текст отличается от авеновского не только стилем (небольшой манифест напичкан эклектичными эпиграфами и вольными богословскими гипотезами). Он сосредоточен на политическом, а не экономическом устройстве страны, и предлагает определенное понимание баланса сил в либеральном обществе.
Обращаясь к «либералам России» с целью «выработать общий язык», Березовский сперва критикует указ Владимира Путина о создании семи федеральных округов. Он также критически реагирует на речи высших чиновников, в которых вдруг появились такие понятия, как «диктатура закона» и «вертикаль власти». Правда, уже в основном тексте манифеста автор переходит к диалогу с властью и формулирует для нее предложение — опереться на «патриотов-либералов», которые осознают отличие настоящей свободы — системы внутренних, этических ограничений — от безответственной «вольности». Государство не должно мешать этим сильным людям, ведь «сильный поможет слабому». В довесок к этому призыву Березовский предлагал переход России к конфедеративной модели, отказ от захватнических войн и постепенную замену представительной власти прямой демократией референдумов.
Манифест оказался лебединой песней российского либерализма 90-х. Вскоре после его публикации Березовского исключат из финансируемой им же партии «Либеральная Россия» (чуть позже оппонентов Березовского в руководстве партии, Владимира Головлева и Сергея Юшенкова, убьют). Либеральная парламентская фракция «Союз правых сил» не преодолеет пятипроцентный барьер на выборах в Госдуму IV созыва, а Михаила Ходорковского арестуют по «делу ЮКОСа». В 2003 году будет организована закрытая презентация книги «История либерализма в России», в которую вошли «Манифест» Березовского, тюремное послание Михаила Ходорковского о кризисе либерализма и ответ на него консервативного писателя Александра Проханова. Сборник, которого никто не видел, якобы был опубликован в виде подарочного издания тиражом в 300 экземпляров, переведенных на английский, старославянский и иврит, «отсылая к идее Вавилонской башни как первому либеральному опыту в мире».
В открытом доступе текст Ходорковского о кризисе либерализма появится только в марте 2004 года, в газете «Ведомости». В нем «находящийся под следствием заключенный СИЗО №4» констатирует капитуляцию либералов, «обманувших 90% народа» и проигнорировавших необходимость «социального мира». И предлагает таким же социально активным людям либеральных взглядов признать «моральную и историческую» вину и проанализировать ошибки. Ходорковский берет ответственность и за крупный бизнес, помогавший «либеральным правителям» ошибаться и лгать, взрастившим чиновничий беспредел и подавившим автономию судебной власти.
Говоря о своем уходе из бизнеса, он хулигански срывает идеологическую вуаль с предпринимательской элиты: «Бизнес […] не одержим манией свободы — он всегда сосуществует с тем государственным режимом, который есть. И хочет прежде всего, чтобы режим защитил его — от гражданского общества и наемных работников». Правда, от своих либеральных взглядов Ходорковский не отказывается. Просто призывает принять тот факт, что либеральный проект в России может состояться только в контексте национальных интересов. А также перестать сомневаться в легитимности президента, окончательно утвердить итоги приватизации через налоги или другие, «возможно, не очень приятные для крупных собственников» инструменты.
Уже после смерти Бориса Березовского его биограф Юрий Фельштинский опубликует «Записки повешенного» — результат почти 15 лет разговоров с предпринимателем, оформленных как автопортрет покойного. В тексте циничная откровенность сочетается все с тем же меланхолическим идеализмом. Березовский настаивает на том, что с момента покупки акций ОРТ в 1994 году он бросил бизнес ради политики. Так он взял на себя роль представителя интересов элиты, которые и определяют политический вектор страны: «Капитал нанимает на работу власть. Форма найма называется выборами».
Свою политическую миссию бизнесмен выполнил: к 1998 году в стране произошла «реальная революция», основной смысл которой, как в случае всякой революции, по мнению Березовского, состоял в перераспределении собственности. Проблема заключалась в неспособности реформаторов вовремя прекратить «дальнейшие преобразования России» и выработать национальную идею. Рецепты этой идеи и список шагов для ее реализации у Березовского сильно варьируются, но ограниченность будущего маневра проведенной элитами либеральной революции он видел вполне отчетливо: «Возврат может быть в имперскую идеологию, которая может базироваться на русском нацизме. Но не к коммунизму». Единственная альтернатива — продолжить либеральный путь.
В конкретных направлениях этого пути автор несколько путается, то призывая отказаться от идеи многополярного мира, то «обрести веру» и заняться просвещением с целью перевоспитать «вольных» людей в «свободных». В «Записках повешенного» тоже присутствует тема перехода России к конфедеративной модели — по-видимому, эта идея появилась в его арсенале раньше, чем увидел свет «Манифест российского либерализма». По иронии, политическое мышление грешного олигарха оказывается богаче, чем у банкира и экономиста Авена, посвятившего ему книгу. Это, впрочем, может быть обусловлено и вполне прагматическими мотивами. Когда-то Березовский методично выстраивал сеть отношений с региональными элитами и убеждал своих знакомых губернаторов поддержать Путина. Новоиспеченный президент, однако, поставил под удар позицию Березовского как переговорщика, почти сразу публично провозгласив курс на выстраивание «вертикали власти».
После революции
Постреволюционная меланхолия — общая интонация текстов героев 1990-х, написаны ли они в читинском СИЗО, лондонской ссылке, на французском курорте или в кабинете московского бизнес-центра. Ни Ходорковский, ни Авен, ни Березовский, ни даже Чубайс не отрицают характеризующих приватизацию или президентские выборы 96 года злоупотреблений, правда, предпочитая считать их частными ошибками на в общем верном пути. А антидемократический альянс крупного капитала и президентской администрации является ключевым поводом для гордости или моральной рефлексии его архитекторов. В этом смысле фильм «Команды Навального» действительно едва ли смог сообщить что-то принципиально новое, ведь большинство изложенных в нем фактов уже давно публично признаны даже теми, по чьей репутации предположительно бьют авторы фильма. Но почему даже критическая рефлексия инсайдеров так и не разрушила миф о поражении либералов в схватке с государством?
Возможно, ответ заключается в десятилетиях колоссальной зависимости российской публичной сферы от бенефициаров 90-х. Пока, начиная с первого путинского срока, государство было занято консолидацией в своих руках в первую очередь традиционных масс-медиа (телеканалы, радиостанции, газеты), бизнесмены и связанные с ними холдинги и фонды создавали новые цифровые медиа (Александр Мамут и «Афиша-Рамблер», Александр Винокуров и телеканал «Дождь», Михаил Прохоров и проект «Сноб»), толстые интеллектуальные журналы (Ирина Прохорова и «Новое литературное обозрение»), открывали музеи современного искусства (Роман Абрамович и «Гараж», Леонид Михельсон и V-A-C, Леонид Богуславский и Центр Вознесенского), поддерживали ВУЗы, запускали научные премии (Борис Зимин и его фонд «Династия») и образовательные проекты (Михаил Ходорковский и «Открытый университет»), спонсировали академическое книгоиздание (Издательство Института Гайдара), кино («Кинопрайм» Романа Абрамовича) и многие другие сферы интеллектуального производства. По разным причинам — можно назвать это эволюцией режима, а можно списать на его инерцию — эта автономная публичная сфера смогла просуществовать более 20 лет, за которые работники интеллектуального труда успели привыкнуть к тому, что их жизненные интересы совпадают с интересами крупного капитала.
Проблема с мифом о поражении 1990-х в том, что никакого поражения не было. Напротив, случилась оглушительная победа вполне конкретного политэкономического проекта. Его ключевые принципы Авен со схоластической ясностью обозначил в своем тексте об экономическом росте и общественной морали: отсутствие бюджетного дефицита (без оглядки на нужды граждан), свобода передвижения капитала (в основном в направлении оффшоров) и соблюдение международных долговых обязательств. В этот список можно добавить приватизацию госпредприятий, защиту прав работодателей, а не работников, сворачивание социальных гарантий и нормализацию неравенства — основной набор инструментов неолиберальной модели управления. Ровно этой модели, взятой на вооружение в 90-х, Россия и продолжила следовать в затянувшуюся путинскую эпоху: ввела плоскую шкалу НДФЛ в 13%, сводила бездефицитный бюджет при самом низком минимальном уровне оплаты труда в Европе, откладывала нефтяные сверхдоходы с тем, чтобы не спровоцировать инфляцию инвестициями в обветшалую инфраструктуру, полностью истребила трудовые протесты, приучила своих граждан думать о личных интересах и презирать политику. Кремль не сразу, но осознал, что для поддержания хоть какой-то демократической легитимности этого недемократичного проекта имеет смысл по крайней мере отказаться от абстрактной эстетизации глобального капитализма в пользу риторики социального консерватизма и геополитической вражды. Это вовсе не российская инновация — достаточно вспомнить Рональда Рейгана или Маргарет Тэтчер, первых «неолиберальных революционеров».
В публицистике, которая годами задействовала миф о поражении либерализма, консервативный поворот российского государства принято намертво связывать с фигурой Путина. Но романы, мемуары и манифесты представителей элиты 90-х позволяют по праву оценить произвольность этой фигуры, выбранной из пула непубличных бюрократов и утвержденной в должности ее представителями. Во всех этих текстах государство неизбежно возникает как единственный гарант революционных завоеваний — со своей вертикальной логикой управления и необходимостью порой действовать «на грани фола» ради «защиты базисных институтов». Горечь по поводу задавленных в ходе этой защиты гражданских свобод выражается исключительно языком морали — ее не хватило то ли отдельным олигархам, то ли реформаторам, и, совершенно точно, «народу». Политический горизонт слегка разочарованных героев 90-х упирается в поиски «национальной идеи», «соблюдение национальных интересов», педагогику личной ответственности и финансовой дисциплины и прочие техники из арсенала все того же государства. Никаких третьих сил в этом затянувшемся диалоге класса собственников и государственного аппарата не наблюдается.
Дискуссия о злоупотреблениях реформаторов и олигархов дает шанс на выход из мифологического тупика, в котором десятилетия пребывает российская публичная сфера. Чтобы воспользоваться им, необходимо преодолеть соблазн интерпретации, предложенной «Предателями». Детектив с разоблачением отдельных героев эпохи, их корыстных мотивов и кулуарных договоренностей — увлекательная форма. Но она все еще оставляет нас в пространстве морально-юридического дискурса, в котором уже давно обжились и сами герои фильма. По-настоящему понять либеральную революцию 1990-х и ее последствия для сегодняшней России можно только в ходе политической ревизии ее принципов и оснований. Перед этим всем нам, и в первую очередь оппозиционным политикам и комментаторам, стоит волевым усилием отказаться от иллюзии боевого товарищества с классом миллиардеров.
