Военная агрессия, которой сегодня противостоит Украина, и бесчеловечное отношение, с которым сталкиваются граждан_ки Украины на оккупированных территориях, не уникальны для истории постсоветской России. Замещение внешней политики прямым насилием лежит в основе путинского режима, становление которого пришлось на начало Второй чеченской войны. Уже тогда, в 1999 году, на фоне стареющего Ельцина, неспособного принимать политические решения, Путин предложил использовать военный захват, неизбирательные бомбардировки населенных пунктов и террор в отношении мирных житель_ниц для разрешения «чеченского кризиса».
Однако за пределами Ичкерии лишь немногие, в первую очередь правозащитни_цы и журналист_ки, заметили ужас тогдашних событий. Российское общество, которое, как кажется, в 90-е годы стремилось к демократизации и гуманизации, оставалось равнодушным к бесчеловечным методам ведения чеченской войны. Эта близорукость, подпитываемая верой в образ террориста-моджахеда, растиражированный в СМИ, вероятно, стала предтечей общего безразличия и к последующим военным действиям. В 2008 году не было массовых протестов против вторжения в Грузию, как и не было их в 2010-е — против российского участия в войнах в Сирии и ЮАР. А уже в 2014 году большинство населения страны восприняло оккупацию Крыма как признак возрождения величия родины.
Установление в Чеченской Республике авторитарного режима Кадырова, которым закончилась Вторая чеченская война, позволяет говорить о задачах путинского режима на оккупированных территориях Украины: полный контроль над публичной сферой, подавление оппозиции силовыми методами (фильтрационные лагеря, похищения, пытки, репрессии в отношении активисто_к и членов их семей), полная лояльность, отсутствие гражданских прав и свобод, использование жителей региона в качестве ресурса в вооруженных конфликтах (принудительная мобилизация).
Известно, что колониальное насилие работает как бумеранг: опробованное на территориях колоний, оно возвращается в метрополию. Мы можем видеть, как методы пыток, слежки, похищений, жестких задержаний и запугиваний, требований к авторам критики в адрес режима публичных извинений (их видео-запись) мигрируют из Чечни в другие регионы. Разрабатывая стратегии сопротивления и тактики неповиновения режиму, антивоенное движение может учитывать опыт людей, которые на протяжении последних 25 лет действовали в условиях пусть и не аналогичной, но структурно схожей чрезвычайности.
Российский колониализм и Кавказ
Утверждение о том, что в отличие от европейских государств Россия никогда не вела колониальных войн — важная частью современного российского идеологического нарратива. Однако долгая история завоевания Северного Кавказа и репрессий в отношении северокавказских народов, начавшаяся еще в 1801 году и доходящая вплоть до сегодняшнего дня, демонстрирует отчетливо колониальный характер нововременных форм российской государственности — будь то Российская империя, СССР или Российская Федерация.
Колониальный взгляд на историю Кавказа и кавказских войн глубоко пропитывает российское общество, проникая в образование и культуру. Произведения классиков русской литературы (Лермонтова, Бестужева-Марлинского, Пушкина, Толстого, Грибоедова и др.), которые входят в обязательную школьную программу, полны ориентализма и экзотизации. Народы Кавказа здесь изображаются как «гордые и непокорные горцы», требующие «усмирения», «покорения» и «христианизации». Война при этом рассматривается как «историческую необходимость», а офицеры и генералы российской армии (вроде Алексея Ермолова), известные своими жестокими методами ведения войны, порой и вовсе выступают в образе отважных полководцев и героев.
Стоит отметить, что некоторые из канонических авторов все-таки выражали свою антивоенную позицию и критиковали политику Российской империи на Кавказе, стремились создать поэтизированные, сложные образы «горцев». И все же большинство из них просто по факту своего происхождения вынуждены были стать офицерами российской армии. При этом точка зрения авторов кавказского происхождения (на Кавказскую войну, историю развития региона, его репрезентацию и пр.) в широком российском культурном поле практически не представлена, и этот факт никогда не становился предметом общественной дискуссии.
Литература Северного Кавказа была преимущественно арабоязычной (вследствие исламизации региона, завершившейся в XVI веке), а также существовала в качестве устного творчества на автохтонных языках. До нас дошло лишь небольшое количество как арабоязычных памятников, так и записанных фольклорных произведений на, к примеру, чеченском языке. Этот факт напрямую связан с репрессиями и депортацией народов Кавказа: таков результат буквального уничтожения носитель_ниц фольклорного знания, культурных объектов и текстов. Что касается имеющихся текстов, то они не попадают в образовательные программы и культурное поле ввиду наследия колониальной политики стирания памяти и знания о локальных культурах. Так, один из немногих сохранившихся историко-художественных памятников о Кавказской войне — хроника Мухаммеда Тахира ал-Карахи «Блеск дагестанских шашек в некоторых Шамилевских битвах» (написан на арабском в 1850-е, переведен на русский в 1941 году) — остается в поле интереса специалисто_к по российской арабистике (но не студенто_к исторических или филологических факультетов). Это системная проблема: более 180 языков, на которых говорят, пишут и мыслят в многонациональной России, не входят в историю ее литературы. «Русская литература», если обращаться к школьным и университетским программам, не совпадает ни с «российской», ни «русскоязычной». С одной стороны, она исключает произведения авторо_к из России, написанные на других языках; с другой, исключает пишущих на русском языке авторо_к из других стран. Это двойное исключение создает иллюзию гомогенности языкового и художественного пространства внутри России, а также относительного соответствия зон присутствия русского языка границам государства. Отсюда недалеко до идеи о том, что русскоязычные территории должны стать российскими.
Отсутствие рефлексии о том, как именно культура встроена в политику государства и является ее инструментом в том числе обязано расхожему представлению о литературе как об устойчивом эстетическом каноне, первостепенную важность в котором играют характеристики художественного плана. Такой некритический и деполитизирующий подход к литературе позволяет выносить за скобки историю и обстоятельства производства как самого канона, так и отдельных произведений — в т.ч. историю насилия и угнетения. Для понимания текущего этапа российского колониализма и солидаризации в политическом противодействии режиму нам необходимо пересмотреть историю завоевания Кавказа — увидеть в ней прежде всего историю сопротивления захвату, универсализации, стиранию идентичности, истории и языков региона. Это значит разглядеть его субъектность: военное сопротивление и прямое противостояние русским генералам во времена империи, сохранение религиозных, культурных и языковых народных традиций во времена раннесоветских репрессий, а также правозащитную, журналистскую и активистскую работу последних тридцати лет.
Чеченское сопротивление: 1991 год — настоящее время
После распада СССР у России был шанс признать ответственность за захват, колонизацию и репрессии в отношении коренных народов, чьи территории вошли в состав страны вследствие долгой истории имперской экспансии. Запрос как на эту критику, так и на национальное самоопределение в то время буквально витал в воздухе. Признание Ельциным Чеченской республики Ичкерия, заявившей о своей независимости, могло бы и вовсе стать началом процесса сепарации других национальных республик, что вызывало очевидные опасения представителей власти. Привело бы это к фактической федерализации страны или осталось уникальным прецедентом, мы уже никогда не узнаем. Однако шанс на деколонизацию страны и демократизацию в 1991 году был упущен, а вместо отказа от колониальной политики был взят курс на ее продолжение.
Еще до начала Первой чеченской кампании в Ичкерии возникли практики сопротивления новой российской власти. Их можно разделить на четыре условные группы: боевые, политические, правовые и этические. Боевое сопротивление предполагало вооруженные столкновения с представителями силовых структур федерального и регионального уровня (после установления кадыровского режима в регионе). Политические требования реализовывались в виде демонстраций, митингов, создания политических объединений и платформ. Сопротивлением в сфере защиты прав житель_ниц Чечни и фиксации их нарушений занимались и занимаются активистские и правозащитные группы, юрист_ки и адвокат_ки, журналист_ки блогер_ки. Этическое сопротивление, апеллирующие к категориям справедливости, достоинства, признания преступлений и права на горевание по их жертвам, включает в себя сохранение памяти о событиях в Чечне, сбор устных свидетельств людей, переживших войну и репрессии (и свидетельств членов их семей.)
Федеральные власти пытались представить военное сопротивление через единый образ сепаратиста (или террориста), в то время как это сопротивление не было однородным. За власть в Чечне и против российских войск боролись разные группы. В 1990-е годы это были войска Конфедерации горских народов Кавказа (в их составе был Шамиль Басаев, позже собравший собственный батальон и ставший лидером сепаратистских сил), пророссийские группировки и антидудаевская оппозиция, войска президентов республики Джохара Дудаева (1991-1996), Зелимхана Яндарбиева (1996-1997) и Аслана Масхадова (1997-2003), группировки Салмана Радуева, Турпал-Али Атгериева и Хункар-Паши Исрапилова и других. Их идеологии и политические стратегии отличались друг от друга и менялись с течением времени: от борьбы за независимость Чечни до создания на Северном Кавказе конфедерации исламистских государств или единого государства в границах Чечни, Дагестана и Ингушетии.
К началу нулевых, когда власть в Чечне фактически перешла к Ахмату Кадырову (с 2000 года занимал должность главы администрации республики, с 2003 — президента), он становится проводником федеральной политики, и оппозиция, противопоставляющая себя кадыровско-путинскому режиму, уходит в подполье. Боевые столкновения продолжаются вплоть до официального окончания «Контртеррористической операции» (так называют войну в Чечне большинство представителей российской власти) в 2009 году, но не прекращаются и позднее. Тем не менее они исчезают из повестки, да и интерес к происходящему в Чечне в российском обществе стремительно падает.
Так к середине-концу десятых годов столкновения с кадыровцами стали чаще, причем как с военными, так и с представителями полиции республики. Вероятно, именно силовики символизируют политику Кадырова. Отличает эти столкновения то, что в них участвуют молодые люди, выросшие в условиях войны и потерявшие из-за нее членов своих семей. К началу двадцатых годов сопротивление силовыми методами сходит на нет: в ходе «контртеррористических операций» были убиты или задержаны наиболее активные члены группировок. Согласно официальной позиции Кадырова, они были связаны с радикальной исламистской организацией ИГИЛ. Подтверждений этому представлено не было.
Помимо публичных выступлений и демонстраций против войны (политических протестов) в Чечне все это время велась правозащитная и связанная с ней журналистская работа, сбор свидетельств военных преступлений и злоупотреблений со стороны силового аппарата, пыток и похищений несогласных. И если из широкого общественного внимания события в Чечне уходят с начала нулевых, то правозащитная журналистика не перестает работать на протяжении всех последних 25 лет. Стоит отметить грозненское отделение центра «Мемориал» под началом правозащитницы Натальи Эстемировой. «Мемориал» собирал дела о пытках, убийствах и исчезновениях людей, материалы о незаконных действиях как местных, так и федеральных властей, писал о фильтрационных лагерях (1), документировал свидетельства людей, переживших насилие со стороны военных и силовиков. После убийства Эстемировой в 2009 году грозненское отделение «Мемориала» возглавил Оюб Титиев (2), но работать в прежнем режиме оно уже не могло из-за угроз, нападений на журналистов и погромов офисов. В 2018 против Титиева было возбуждено уголовное дело по ст. 228 (оно часто используется в Чечне для задержания активистов — незаконные приобретение, хранение, перевозка наркотиков), в том же году он был осужден на 4 года тюрьмы (в 2019 освобожден условно-досрочно). Грозненское отделение «Мемориала» прекратило свою работу, однако архивы данных о жертвах и исполнителях репрессий по-прежнему доступны для публичного ознакомления.
Несмотря на репрессии, оппозиционная журналистика и правозащитная деятельность продолжились с помощью телеграм-каналов и активистских аккаунтов в соцсетях, за счет взаимодействия низовых инициатив и групп взаимоподдержки. С 2003 года и по сей день продолжает работу независимый журнал «Дош» (в переводе с чеченского – «слово»), освещающий политическую и общественную жизнь в регионе. Телеграм-канал 1ADAT регулярно публикует списки пропавших без вести и проводит собственные расследования (3). Во время работы над этим текстом огласке были преданы пытки и убийство активиста канала Салмана Тепсуркаева. Канал продолжает освещать ситуацию в Чечне, несмотря ни на что. Показательный случай — репрессии в отношении семьи Янгулбагаевых (братьев Ибрагима и Абубакара, их родителей Сайди Янгулбаева и Заремы Мусаевой), которые начались в 2015 году и продолжаются до сих пор. Активист и юрист Абубакар Янгулбаев продолжает освещать это дело и другие случаи (несколько лет он также сотрудничал с проектом «Комитет против пыток»). Именно длинная история чеченских войн, по его мнению, стоит за сегодняшними репрессиями.
Сохранение памяти об исторических травмах и репрессиях — Крымских войнах, насильственной депортации народов Северного Кавказа в среднеазиатские республики в 1930-40-е годы, репрессиях в отношении языков, культур и религии региона — составляет ценностную основу, императив, питающий другие формы сопротивления. Это понимают и власти, пытаясь запретить собрания и шествия в дни скорби — годовщины начала сталинских депортаций чеченцев, ингушей, кабардинцев, балкарцев, карачаевцев.
Возможность назвать войну — войной, депортацию — депортацией, насилие — насилием в условиях, когда это называние находится под запретом, есть акт сопротивления — поступок, в котором формируется достоинство и политическая субъектность, личная и коллективная. Языковой активизм, изучение и бережное отношение к традициям народа позволяют сохранять исторические связи с предшествующими поколениями и традициями сопротивления, несогласия и реализации права быть свободными.
Чеченский опыт и солидарность
После начала полномасштабного вторжения в Украину в русскоязычной среде появились дискуссии о коллективной вине и ответственности, которые часто перерастали в самообвинения и взаимные упреки. Хотелось бы, чтобы мы — россияне, граждане России, люди с российским паспортом вне зависимости от этничности — перестали дискутировать об этом и приняли тот факт, что действия правительства и президента, согласны мы с ними или нет, не лишают нас возможности выбора и действия, а значит, и ответственности.
В этом смысле опыт сопротивления чечен_ок сегодня особенно актуален. Они находили и продолжают находить в себе силы бороться, когда возможности борьбы ограничены, риски высоки, а власть выстраивает образ единого народа, чьи интересы она якобы представляет. Режим Кадырова апеллирует к чеченским/вайнахским традициям и ценностям, пытаясь присвоить себе право репрезентировать чечен_ок. Тем же самым занимается и федеральная власть, изобретая интересы «русского мира», «традиционные ценности» и историю народов в составе Российской Федерации. С последним у кремлевской пропаганды все время возникают сложности: различные народы то появляются как самостоятельные субъекты, то сплавляются в фигуре обобщенного русского, а то и вовсе заявляют о себе в гибридных и химерических формах (к примеру, пропагандистский лозунг «Я калмык, но сегодня мы все русские!»).
У чеченского сопротивления есть стратегия противостояния образам пропаганды, которая опирается на знание собственной истории, религии, языка и культуры, героев и героинь, альтернативные образы достойных уважения представитель_ниц народа. Их можно противопоставить как создаваемых в СМИ образам боевиков и террористов, так и насаждаемым режимом Кадырова псевдотрадиционным социальным ролям чеченских мужчин и женщин.
Альтернативные образы нужны сопротивлению, основанному как на этничности, так и на гражданственности. После начала полномасштабного вторжения в Украину появилось множество инициатив, объединяющих антивоенную и антиколониальную повестки (4). Люди объединяются, потому что видят собственную историю, говорят на одном языке и могут представить себя частью общего, одного народа, образ которого можно отделить от создаваемого пропагандой, отделить от истории государства, русского языка и колониальной культуры. Без чувства общности устойчивое сопротивление невозможно.
Аналога такого альтернативного образа россиян в политическом поле пока не видно. Карикатурный и мгновенно превратившийся в мем образ «хорошего русского» как раз демонстрирует эту нехватку. Какими могли бы быть образы антивоенно, оппозиционно и антиколониально настроенного россиянина? Что могло бы стать общностью и позитивной программой общегражданского протеста? И какими могут быть политические альянсы в современной России, не стирающие этнические и культурные различия, а приветствующие их, не замалчивающие исторические и коллективные травмы, занятые не раздором, а солидаризацией вокруг общей цели?
История чеченского сопротивления может помочь в поиске ответов на эти вопросы — не из-за схожести ситуации, а в силу того, что длительное время игнорируемый опыт колониального насилия, переживаемый чечен_ками, требует пересмотра собственных позиций и выработки новых оснований для возникновения солидарности. Для народов, чьи земли были оккупированы и колонизированы, чья история и культура стираются, а земли и ресурсы выкачиваются Москвой, чеченское сопротивление — пример стойкости и возможных политических решений, самым радикальным из которых может быть сепаратизм и создание автономных политических субъектов. Для этнических русских и тех, чья этническая идентичность сложна или предана забвению это прежде всего вопрос о готовности признать колониальное насилие как неотъемлемую часть внутренней политики России. Это вопрос о том, как солидаризироваться поверх идентичности, отстаивая права и свободы других, как свои: бороться за политику как общее благо.
- С началом войны в 1994 г. в рамках «наведения конституционного порядка» федеральными структурами была создана особая система мест содержания задержанных. Статус этих «временных фильтрационных пунктов» не был определен законом, в отношении содержавшихся в них практиковались жестокое обращение, избиения и пытки. Задержанные также незаконно содержались и в расположении воинских частей, где совершались внесудебные казни и пытки.
- И Наталья Эстемирова, и Оюб Титиев родились не в Чечне, так как семьи обоих пережили депортацию (в Казахстан и Кыргызстан соответственно), но затем вернулись на историческую родину.
- «Адат» — народное движение, выступающее за прекращение геноцида чеченского народа, объединение чеченского народа и деоккупацию Чечни. Оно освещает нарушения прав человека в оккупированной Чечне, факты коррупции, преступления кадыровских наместников, публикует обращения жителей оккупированной Чечни, ведет работу по противодействию и разоблачению путинско-кадыровской пропаганды.
- Фонд «Свободная Бурятия», «Свободная Якутия», движение «Азиаты России», «Сердитая Чувашия», «Новая Тыва».
