— Как спецоперация изменила стратегию оппозиции в целом и левого движения в частности?
Михаил: После начала спецоперации часть оппозиции решила переждать, отказаться от своих планов. Многие группы, которые существовали до Невойны, исчезли из публичного пространства. Например, некоторые активисты, команды муниципальных депутатов, люди, которые хотели стать мундепами, ожидали, что в этом году появится платформа для муниципальных выборов от команды Максима Каца. Но Кац и его группа решили, что они не готовы действовать в условиях спецоперации.
Многие движения и отдельные люди пострадали от политических репрессий. И даже те, кто только сейчас активно включился в антивоенное движение, оказались под уголовным преследованием и попали в СИЗО. Этот процесс затронул не только крупные движения, но и небольшие региональные активистские группы. Например, в Уфе возбудили дело против левых активистов — это очевидная провокация спецслужб.
Есть политические силы, которые на протяжении многих лет говорили, что будет война, и могли бы сейчас извлечь политическую выгоду из своих предостережений. Пока мы этого не видим, и не факт, что они будут этим заниматься. Я имею в виду, например, партию «Яблоко», которая так и не проявила себя в антивоенном движении. Сильное влияние текущая ситуация оказала на муниципальную предвыборную кампанию: по сравнению с 2017 годом количество кандидатов на муниципальных выборах в Москве значительно сократилось.
— Михаил, на выборах в Госдуму в 2021 году ты выдвигался от КПРФ. Возможно ли сотрудничество с КПРФ сегодня? Как изменилась позиция и роль этой партии в связи с войной?
На примере КПРФ можно увидеть, как изменилась с началом Невойны политика парламентских партий и их подготовка к муниципальным выборам. Мы видели, как преследовали сторонников Навального, как разгромили группы внесистемной оппозиции. После этого разгрома люди оказались готовы голосовать за кандидатов от КПРФ в знак протеста. И сама КПРФ стала позиционировать себя как объединяющая оппозиционная платформа. Они продолжали участвовать в выборах, чтобы сохранить статус второй парламентской партии — его потеря могла бы привести к исчезновению КПРФ как таковой.
В какой-то момент представители партии начали привлекать интересных и независимых кандидатов к участию в выборах от КПРФ. Для этого они стали больше вкладываться в одномандатные округа. Реальная политическая борьба в этих округах вдохновляла кандидатов работать, чтобы добиться успеха на следующих выборах. Эта работа сказалась на многих: на членах КПРФ, на потенциальных кандидатах, на представителях оппозиции, которые стали рассматривать голосование за КПРФ как вариант участия в выборах. Такой опыт не проходит бесследно. Многие из тех, кто был в партии или около нее, поняли, что на самом деле вступили в борьбу с российским политическим режимом. Они видели, что некоторые их товарищи подвергаются арестам и репрессиям за политическую деятельность, но при этом и поддержка людей стала ощутимой.
“КПРФ стала заметно смещаться влево, наметился отход от право-консервативной риторики. Но актуальная внешнеполитическая ситуация в России поставила все эти изменения под вопрос”
В партию стала приходить молодежь. Начали меняться взгляды старых партийных активистов. Повестка КПРФ стала заметно смещаться влево, наметился отход от право-консервативной риторики. Но актуальная внешнеполитическая ситуация в России поставила все эти изменения под вопрос.
Сейчас мы видим, что многие депутаты региональных и местных парламентов, которые избирались от КПРФ, занимают антивоенную позицию. В Москве среди независимых кандидатов на муниципальных выборах антивоенная позиция преобладает. Однако руководство КПРФ с самого начала спецоперации без размышлений и каких-либо попыток разобраться в происходящем объявило о поддержке военных действий и политики Кремля. При этом члены партии, отдельные ячейки и даже некоторые региональные комсомольские организации отказались поддерживать позицию руководства.
Чтобы купировать риски возможного раскола, КПРФ начала давить тех, кто публично занимал антивоенную позицию. Одно время у них была договоренность о возможности высказываться против, но в частном порядке, не группой. Кроме того, за последние полгода КПРФ порвала все контакты с другими оппозиционными силами, выступающими против Невойны.
Мы организовали платформу «Выдвижение», которая может помочь кандидатам с антивоенной позицией добиться победы на муниципальных выборах. В этих выборах примет участие много активистов от КПРФ, и наша платформа может сильно повысить их шансы на успех. Но, кажется, внутри КПРФ не заинтересованы в хороших результатах своих выдвиженцев. Многие отказываются взаимодействовать с нами. Как оказалось, такое решение не принималось в партии официально — это ряд решений отдельных людей.
— Как вы видите перспективы электоральный политики сегодня?
Михаил: Мы используем выборы, чтобы мобилизовать участников предыдущих предвыборных кампаний. К сожалению, нет никакой гарантии, что мы получим мандаты, так как кандидаты снимаются с выборов через административные и уголовные дела, а также через избирательные комиссии. Тем не менее, я считаю, что выборами все равно нужно заниматься, поскольку смысл нашей деятельности — в организации команд и получении опыта, который потом трансформируется во что-то другое.
— Повлияла ли война на городской активизм и муниципальные выборы? Многих оппозиционных кандидатов до выборов не допустили. Какова здесь стратегия властей?
Михаил: Большую часть кандидатов, обратившихся в нашу платформу, уже зарегистрировали. Сейчас власть пытается разными способами кандидатов снимать. На нулевом этапе людей отсеяла сама спецоперация, шок, который в связи с ней претерпело российское общество. Кто-то отказался идти на выборы, кого-то сняли, а кто-то из потенциальных кандидатов покинул Москву. Следующим этапом было запугивание кандидатов административными делами по обвинению, например, в демонстрации экстремистской символики. Это затронуло несколько человек — в основном тех, в ком власть видела потенциальных лидеров районных команд. Поводом для обвинения сегодня может быть все что угодно: демонстрация экстремистской символики [прим. навальнистский восклицательный знак], упоминание «Умного голосования». Попав под такое обвинение, кандидат не сможет принимать участие в выборах в течение года.
“Некоторые представители партий, которые отказались помогать кандидатам, говорили: «Мы здесь занимаемся муниципальными выборами, а не политикой»”
На втором этапе происходит отсеивание кандидатов во время регистрации самовыдвиженцев и в течение десяти дней после нее. В этот период другой кандидат может оспорить регистрацию в суде. У мэрии были кандидаты-спойлеры: однофамильцы действующих муниципальных депутатов, которые перетягивали часть голосов из-за ошибок людей, и те, кто подавал иски против других кандидатов через юристов, незаконно получающих допуск к документам в избирательных комиссиях. Кроме того, молодых кандидатов часто отбраковывали по подписям — подчерковеды в нескольких районах выдумывали нарушения в подписных листах.
Все это довольно дорого обходится оппозиционным кандидатам, поскольку они теряют тех людей, на ком держится предвыборная кампания. Те, кого до сих пор не сняли, скорее всего, дойдут до выборов, ведь у власти остается не так много возможностей отстранить кого-то сейчас. Главным образом под угрозой находятся кандидаты от партий, потому что политические партии в России всегда испытывают давление власти. Третий этап отсева заключается в том, что партии могут отказаться помогать кандидатам. До спецоперации некоторые считали, что у партий будет свобода действий на этих выборах и они сами смогут отобрать кандидатов. Они обещали активистам помощь в выдвижении, но потом получили соответствующее распоряжение от власти и в этой помощи отказали. Это, в частности, произошло с несколькими кандидатами, решившими выдвигаться от партии «Новые люди». В последний момент им отказали в выдвижении, аргументировав это тем, что эти люди когда-то участвовали в каком-то митинге или выступали против фальсификации выборов.
Александра: Некоторые представители партий, которые отказались помогать кандидатам, говорили: «Мы здесь занимаемся муниципальными выборами, а не политикой». Для них муниципальная кампания — не место для политики.
Михаил: Власть настроена снизить явку на этих выборах. Эта ситуация отличается от подготовки к выборам в Государственную думу или к президентским выборам, когда чиновники были заинтересованы в конкретном результате. Платформа «Выдвижение» создавалась в том числе для того, чтобы повысить явку на муниципальных выборах. Мы также пытаемся связать кандидатов из разных районов общегородской повесткой. Это способствует повышению интереса к выборам.
— Михаил, тебе дали 15 суток за пост в VK о том, что плата за войну ложится на плечи наименее обеспеченных слоев населения. Почему ты так считаешь? Какое значение имеет социальное неравенство для хода этой войны?
Михаил: Мне дали административный арест за конкретные высказывания: за дискредитацию чиновников и членов Правительства РФ, и, как написала псевдо-экспертка в своем заключении, за разжигание классовой ненависти. В самом посте говорилось о том, что власть, президент и правительство заботятся об интересах абсолютного меньшинства. Я также описал меры, которые приняло правительство с начала спецоперации.
Во-первых, они отменили НДС на покупку золота в слитках. Очевидно, что этот запрос весьма обеспеченных людей не касается всего населения страны в целом. В том посте я писал, что если бы власти думали об интересах людей, сильно пострадавших с момента начала СВО из-за инфляции, роста цен на продукты, недоступности медикаментов, то они могли бы вместо НДС на золото отменить НДС на лекарства и продукты питания первой необходимости.
“На самом деле, Путин не знает никакой войны, кроме классовой. Невойну запрещено называть войной, но в реальности мы имеем дело с ней и с ее классовым аспектом”
Во-вторых, власть освободила от подоходного налога крупные банковские вклады. Долгие годы такие процентные доходы не облагались налогами, но в какой-то момент налог ввели, а с началом Невойны их сразу же отменили. Отмена этого налога позволяет финансово благополучным людям повысить свои доходы. Вместо этого власть могла бы отменить подоходный налог для людей с низким заработком и помочь тем, для кого каждые пять тысяч рублей налога имеют значение. В ситуации спецоперации чиновники думают только о своих интересах и о том, как приумножить свое богатство. Интересы народа не входят в эту повестку. На самом деле, Путин не знает никакой войны, кроме классовой. Невойну запрещено называть войной, но в реальности мы имеем дело с ней и с ее классовым аспектом.
— Люди, чей доход и так был мал, уже стали ощущать, что их экономическое положение ухудшается. Влияет ли этот фактор на настроения людей?
Михаил: Естественно, происходящее в первую очередь скажется на тех, кто живет от зарплаты до зарплаты. Вопрос в том, как именно это случится и какова будет реакция. По социологическим опросам (конечно, необходимо учитывать необъективность всех социологических опросов, проводимых в России, особенно во время СВО) видно, что для людей с низким доходом и не имеющих возможности откладывать сбережения чаще характерны антивоенные настроения, чем для тех, кто может пережить временное падение доходов, так как оно не слишком скажется на их уровне жизни и потребления. Однако положение обеспеченных провоенно настроенных людей может резко измениться. Они надеялись на быстрый исход СВО — от этого зависела их готовность перетерпеть трудности. Но затянувшиеся военные действия и долгосрочное ухудшение экономической ситуации может изменить их позицию. Надежду на рост антивоенных настроений дает и то, что первая реакция на начало Невойны в нашем обществе была все-таки антивоенной.
— Люди с низким доходом сейчас могут записаться на военную службу по контракту и получать за это большие по российским меркам деньги. Это решение — один из способов улучшить экономическое положение бедных слоев населения?
Михаил: Мы видим, что это не слишком хорошо работает. Нет огромного потока желающих идти на войну по контракту за очень высокую зарплату. Люди все же ищут другие способы выживания.
Александра: Есть опасения, что ухудшение социально-экономической ситуации не будет способствовать тому, что граждане России осознают весь ужас происходящего. Скорее, ухудшение их положения приведет к еще большему замыканию на собственной жизни и элементарном выживании. Если люди посвящают все свое время тому, чтобы свести концы с концами, то нет никакой гарантии, что у них будут силы и время протестовать против происходящего в стране.
Михаил: С другой стороны, ухудшение ситуации может привести к более решительным действиям в определенных сферах. Активисты могут начать выдвигать требования о своевременных выплатах зарплаты или об остановке ликвидации предприятий. Это, например, произошло на заводе «АвтоВАЗа» в Ижевске. Общество накопило определенный опыт коллективных действий, пусть его пока и недостаточно для возникновения массовых движений. Но в будущем этот опыт может способствовать появлению эпизодических или массовых организованных движений. Я вижу в этом повод для оптимизма. Впрочем, не стоит забывать, что политические репрессии могут распространиться и на эти движения.
— Вы оба работаете в университетах. Как СВО повлияла на вашу рабочую деятельность, есть ли какие-то ограничения?
Александра: Как ни странно преподавание во многом стало идти лучше, хотя преподавателям и студентам было намного тяжелее. Люди, что называется, «еле вывозили». Преподаватель по зуму включает камеру и видно, что лицо заплакано. Потом она ее выключает, переходит на комментирование слайдов. Но сам преподавательский процесс будто даже приобрел дополнительный смысл. Стало ясно, зачем и почему сегодня нужно обращаться к разным критическим и философским теориям, к социологическим исследованиям. Все это среди прочего помогает преподавателям и студентам справиться с ужасом через понимание. У самих студентов тоже возник запрос на эти темы, поскольку они осознали, что мир устроен сложно, но мы можем его улучшить или как минимум в нем разобраться. Рост студенческого интереса [к курсам по социальным наукам] отмечают и мои коллеги.
Но во всех остальных аспектах все стало гораздо сложнее. Нам, преподавателям, неформально сказали, чтобы мы были осторожны, поскольку студенты могут записывать наши слова на диктофон. Руководство университета не запретило говорить на занятиях то, что мы считаем нужным, но предупредило нас о возможной опасности. Студентам, в свою очередь, было рекомендовано обращаться в администрацию университета, если преподаватель постоянно занимает проукраинскую позицию. Между собой преподаватели пытались понять, что можно, а что нельзя говорить на занятиях. Часто обсуждались альтернативные практики выражения своего несогласия с происходящим.
“Нет сомнения в том, что продолжение спецоперации станет катастрофой для российского образования и науки”
В РАНХиГС, где я вела курс, произошло достаточно громкое увольнение преподавателя курса «Критическое мышление» Дениса Грекова: он высказал антивоенную позицию на своей странице в Facebook. На это отреагировала одна провластно настроенная преподавательница в своем телеграм-канале, после чего Грекова попросили уволиться по собственному желанию. Он уволился и уехал из России. Возможно, были и другие случаи подобного рода, но этот получил наибольшую огласку.
Михаил: Я работаю в МГУ и не заметил какого-то дополнительного давления, которое сделало бы университет более репрессивным, чем он был до этого. Всегда стоило опасаться провластных активистов, работающих на администрацию, или сотрудников спецслужб, прикрепленных к университету. За последние несколько лет мы сталкивались даже с большим, чем сейчас, давлением на студентов и сотрудников, в первую очередь из-за политических митингов.
Тем не менее была заметна общая гнетущая атмосфера. Произошло невиданное прежде событие, и лично мне в первое время было тяжело вообще чем-либо заниматься. В подавленном состоянии трудно было и преподавать, хотя я преподаю математику и на моих занятиях тема спецоперации не возникала. Из важного — уменьшилось количество контактов с зарубежными коллегами. Раньше у нас проходили научные семинары, на которых они периодически выступали. Теперь зарубежные ученые в этих семинарах не участвуют. Некоторых российских коллег исключили из оргкомитетов международных конференций. Думаю, в перспективе это приведет к оттоку молодежи из российской академии. Ученые будут отказываться от академической карьеры в России из-за отсутствия перспектив. Среди моих коллег много тех, кто после начала спецоперации уехал за рубеж или планирует отъезд. Нет сомнения в том, что продолжение спецоперации станет катастрофой для российского образования и науки.
— А как вы видите перспективы исследований и образования в условиях изоляции России?
Александра: Ученые и исследователи будут вынуждены уезжать. Речь не только об угрозе уголовного преследования, но и о финансовых причинах. Хороший специалист может заработать в зарубежном университете значительно больше, чем в российском. Думаю, многих также смутит закон об иностранных агентах: выступление на зарубежной конференции или стажировка могут быть рассмотрены как иностранное влияние. Занятие наукой предполагает тесное сотрудничество с международным академическим сообществом. Если это сотрудничество прекратится, то и наука в России просто исчезнет.
— Как жить и действовать в условия цензуры и репрессий? Как вам удается сохранять бодрость духа?
Михаил: По своему опыту могу сказать, что публичная позиция помогает переживать эти нелегкие времена. Есть немало примеров, как люди совершили невинное антивоенное действие и столкнулись с совершенно несоразмерными неприятностями. Но то, что они заняли твердую публичную позицию, помогало и помогает им переносить все это. Те, кто публично выступал в их защиту, таким образом также выразили свою антивоенную позицию.
После начала спецоперации многие находятся в растерянности, не понимают, как теперь с этим жить. Людям тяжело, что среди знакомых есть те, кто безразличен к происходящему, или те, кто занимает провоенную позицию. Но именно тем, кто растерян, нужно что-то делать. Деятельность и протест помогают не падать духом. Важны практики коллективного взаимодействия. Они не обязательно должны касаться Невойны и политической ситуации в целом. Сейчас любые коллективные усилия, действия и борьба очень ценны.
“Именно тем, кто растерян, нужно что-то делать. Деятельность и протест помогают не падать духом”
Александра: Соглашусь, любое коллективное действие может поддержать в этой ситуации. Например, мне помогало участие в ежемесячных акциях по сбору вторсырья, на которые в марте и апреле приходило существенно больше людей, чем в предыдущие месяцы. В эти месяцы люди приходили не только, чтобы сдать в сортировку мусор, но в первую очередь чтобы просто посмотреть на других и пообщаться с ними. Мы общались между собой и с волонтерами, делились своими переживаниями и мнениями, и, что очень важно, находили отклик.
— У вас не вызывает недоумения пассивность российских граждан, несмотря на то, что на повестке дня фактически угроза ядерной войны? Видите ли вы, что настроения меняются?
Александра: Когда я ловлю себя на мысли, что кто-то посмел сидеть в кафе в такое непростое время, то думаю, что я недавно, возможно, точно так же там сидела. Я стараюсь не осуждать, поскольку встреча с друзьями в кафе может служить психологической поддержкой, позволяющей не сойти с ума от происходящего. В Украине и России идет одна и та же война, но происходят разные катастрофы, и их невозможно сопоставить. В каждой из этих катастроф свой порядок действий для выживания.
Михаил: Я не знаю, чем себя успокаивают люди, но мне кажется, что если будет укрепляться убеждение, что война закончится не скоро, то это может привести к росту антивоенных настроений. Не нужно осуждать пассивность, поскольку взгляды людей не меняются моментально. Сейчас задача политиков и активистов состоит в том, чтобы искать варианты действий, которые можно предложить обществу. Наш вариант — поддержка сетей солидарности, помощь беженцам и участие в антивоенном движении.
Александра: Изменение настроений происходит очень медленно, поэтому оно не так очевидно. Чаще кажется, что между людьми разверзлась ужасная гуманитарная пропасть. Оказывается, мы по-разному воспринимаем происходящие события как катастрофу. Можно активно их проживать и, может быть, что-то делать, а можно пассивно ждать, когда это все закончится. Возможно, проблема в том, что многие не готовы делиться тем, что чувствуют и думают.
“Задача состоит в том, чтобы искать варианты действий, которые можно предложить обществу. Наш вариант — поддержка сетей солидарности, помощь беженцам и участие в антивоенном движении”
О состоянии людей можно было судить и по тому, с какими лицами они ездили в метро в марте и апреле, но тогда мало кто говорил друг с другом о том, что происходит. Активное обсуждение можно было наблюдать только в активистской среде. Но и у активистов в это время буквально не было сил, они морально и эмоционально заставляли себя что-то делать. Характерно, что были активисты, которые не стали занимать антивоенную позицию, и люди, которые никогда не были активистами, но выступили против войны.
— Как вы для себя решаете пресловутую проблему разделения российского общества на уехавших и оставшихся?
Михаил: Хотелось бы, чтобы люди в этих двух группах искали точки соприкосновения. Мы видим, что в активистских кампаниях участвуют как люди, находящиеся в России, так и те, кто уехал. Нужно, чтобы это разделение не привело к появлению дополнительных линий напряжения или расколам внутри активистских сообществ. У тех, кто уезжал в начале войны, были на то свои причины. События развивались совершенно непредсказуемым и стремительным образом. Осуждать и винить тех, кто уехал или, наоборот, остался в России — сомнительное занятие. Многие не могут уехать в силу различных причин, в том числе финансовых. Спорить с теми, кто уехал и занимает теперь довольно эксцентричную позицию вне России, по моему мнению, контрпродуктивно.
— Можно ли сформулировать программу минимум и программу максимум левого движения в России?
Александра: Программа минимум состоит в том, чтобы выжить. Но даже для этого нужно много и упорно работать. Перед левым движением сейчас стоит большая задача по сохранению тех сетей солидарности, что выстраивались годами. Чтобы просто сохранить их, нужно привлекать новых сторонников и создавать новые связи, способствовать росту движения.
Михаил: В последнее время интерес к левым идеям в российском обществе постоянно возрастает. Важно, что это происходит не только в академической среде, но затрагивает и среду правозащитных и политических активистов. Нам нужно не просто сохранить эту тенденцию, а постараться использовать ее для наращивания организационного потенциала левого движения. А это возможно в первую очередь через проведение массовых профсоюзных, общественных и политических кампаний. В том числе и через осмысленное участие в выборах.
Мне кажется, что задачей минимум на ближайшие годы для левых должно быть разворачивание гегемонии в политической и культурной жизни. Программа максимум — создание массовых социальных движений, направленных на политические изменения, и участие в разработке их программ.
