«Нашей стране, России, больше тысячи лет. На протяжении всего этого невероятного отрезка времени, который непросто сопоставить с пределами отдельной человеческой жизни, поколения наших предков смогли создать неповторимую и уникальную цивилизацию, общество грандиозных свершений и достижений человеческого гения». Такими строчками открывается учебное пособие по «Основам российской государственности». Возможно, многие студенты закрыли учебник, даже не дочитав их. Сложно винить их в этом, поскольку он больше похож на выжимку из очередной речи Путина, чем на текст из учебника. Тем не менее мне кажется, что он достоин внимания, ведь с его помощью можно лучше понять, какими инструментами пользуется российская идеология и почему для некоторых людей она остается привлекательной.
СМИ, писавшие о выходе этого учебника, в основном освещали самые топорные пропагандистские штампы, которые оказались на страницах пособия, — как, например, раздувание антииммигрантской моральной паники из-за фотографии молящихся мусульман или обличение веганства как культа смерти. Но есть у этого учебника одна идея, которая проходит через самые разные темы и главы и отмечена уже во вступительных строчках, — идея отдельной российской цивилизации. В этой статье я постараюсь показать, как авторы учебника из РАНХиГС используют понятие «цивилизации» и какие противоречия это понятие призвано скрыть. Давайте разберемся вместе.
Цивилизации и нации
Цивилизационная теория исходит из того, что в мире существует некоторое количество локальных цивилизаций, которые обладают внутренней общностью и собственной, отдельной от других, судьбой. Эта теория противостоит идее о единстве человеческой цивилизации. У истоков теории цивилизаций стоит русский консервативный философ Николай Данилевский, который называл их «культурно-историческими типами». Данилевский противопоставлял Россию Западу, настаивал на ее принципиальной инаковости и приписывал ей особую мессианскую роль. Авторы учебника в целом следуют за мыслью Данилевского: сначала они пересказывают его идеи, а затем переходят к своему, далекому от первоисточника описанию российской цивилизации. Они достаточно поверхностно и бегло критикуют теории линейного цивилизационного развития, к которым, не делая серьезных различий, причисляют либерализм и марксизм, и сосредотачиваются на описании цивилизационной теории и конкретно на российской цивилизации.
Цивилизационная теория получила развитие и на Западе. Самыми известными авторами, которые ее разрабатывали, являются Освальд Шпенглер, Арнольд Тойнби и Сэмюэл Хантингтон. Все авторы, которые используют эту концепцию, указывают разное количество локальных цивилизаций, которые существовали и существуют, и разные критерии, по которым цивилизации определяются. Это говорит нам об одной из основных проблем цивилизационной теории, а именно — о невозможности четко определить, что же такое «цивилизация». На помощь приходит разве что навязчивая идеологема, что «Запад есть Запад, а Восток есть Восток». Впрочем, авторов учебника не сильно интересует определение цивилизации и еще меньше интересуют другие цивилизации, кроме российской.
В попытках определить российскую цивилизацию авторы приходят к противоречию, которое очень ярко свидетельствует об одной проблеме российской идеологии, — отношении к национальному вопросу. Они постоянно указывают, с одной стороны, на многонациональность России как на ее цивилизационный признак и даже преимущество. С другой стороны, постоянно подчеркивают доминирующую роль русского народа и иногда даже пишут, что между словами «русский» и «россиянин» нет никакой разницы.
В описании истории России авторы учебника, описывая завоевания, постоянно используют слова вроде «присоединение» и «прирастание землями». В какой-то момент, однако, авторы воздают дань реальности и соглашаются, что не всегда Россия землями прирастала мирно, они бегло перечисляют некоторые случаи сопротивления российскому империализму — русско-черемисские войны, войны с чукчами, восстания башкир и казахов, польские восстания, захват Центральной Азии, Кавказская война. Но авторы быстро находятся с оправданием и пишут следующее: «И все же присоединение к России чаще всего оказывалось спасительным. Так, Россия фактически спасла от исчезновения грузинский народ». В картине, которая дана в учебнике, роль нерусскоязычных народов — быть верными помощниками и благодарными подданными.
Идея о российской цивилизации выступает в качестве прикрытия для имперской политики. Русский народ, будучи доминирующей и действующей силой в рамках своей же цивилизации, имеет право присоединять к стране другие народы, которые только обогащают Россию своей многонациональностью и многоконфессиональностью, подчеркивая особенность российской цивилизации. То, что завоеванные народы были представителями иных культур, носителями иного языка и верили в другого Бога или богов, не является для авторов помехой. Они пишут о православии и русском языке как о столпах российской цивилизации. Вероятно, авторы имеют в виду, что не все культуры образуют цивилизации, а только некоторые, включая русскую. Однако это различие между создающими цивилизации культурами и остальными принимается по умолчанию и нигде не проговаривается.
Завоеванные народы предстают в качестве пассивной несубъектной силы. Многонациональность и многоконфессиональность российской цивилизации, которыми призывают гордиться, предстает в качестве мертвой коллекции разных наименований, которые русский народ собрал за свою историю. Единственный народ в истории, который обладал какой-то субъектностью, по версии учебника, — половцы, которые осуществляли набеги на Русь и были справедливо наказаны. Любые же национально-освободительные движения других народов объясняются иностранным заговором. По-видимому, это следы деятельности других цивилизаций или же некоей злой силы, проникнувшей на российскую территорию. Партия большевиков — основной пример такого зловредного влияния.
Цивилизация служит рамкой для существования особых народов, которым доступно вершить судьбы остальных. Русские оказываются не просто одной нацией из многих, населяющих Россию, как это можно было предположить из формулировки «многонациональный народ», а особой нацией, даже чем-то большим, чем просто нация. Тем не менее, как отмечают авторы учебника, русский народ не использует свою особую роль ради своей выгоды. Русский народ — самый пострадавший народ, который, принося себя в жертву, несет на своих плечах всю тяжесть российской цивилизации. Вопрос о том, хотели ли завоеванные народы такой жертвы ради себя, даже если она и была, авторов пособия не интересует.
Октябрьской Революции не было
Одной из других важнейших мыслей, на которой настаивают авторы, является единство тысячелетней российской истории и традиции, которая была за это время выработана. Русь, Московское Царство, Российская Империя, СССР и РФ — это просто разные названия одного и того же. Особенно интересно, как в связи с этим освещается история СССР и Октябрьской революции. В большинстве случаев Советский Союз считается еще одной частью истории, которая имеет те же черты, что и другие инкарнации России. Есть, конечно, некоторые шероховатости. Странный обрыв в 1917 году, после которого спустя время Россия восстановилась. В чем была причина обрыва, в чем суть Октябрьской революции и идей восставших, нигде не объясняется.
Зато можно узнать о том, что Ленин придумал Украину из ненависти к русскому народу. Но в этом тезисе нет ничего нового для российской идеологии. Некоторое новшество есть в том, что в этой версии событий Ленин к тому же придумал великорусский шовинизм, ради борьбы с которым и совершал свои злодеяния. Что относится к последующим годам СССР, то упоминается, что он носил такие важные черты российской цивилизации, как государственничество, культ служения и идею справедливости. Упоминается, что в Советском Союзе собственность была государственной — это, по мнению авторов, имело как свои плюсы, так и минусы. В девяностые же шоковая терапия была ошибочной и катастрофической политикой, поэтому в счастливом настоящем наконец найден правильный баланс между государственной и частной собственностью.
То есть история СССР — это такой эксцесс, который, несмотря на некоторые крайности, в общем, был все той же самой Россией. Крайности были устранены, и теперь обсуждать особо нечего. То, как учебник обходит вопрос причин Октябрьской революции и политические идеи большевиков, — симптом не столько их отношения конкретно к Ленину и большевистской партии, но к истории протестной традиции вообще. Вопросы традиции очень важны для авторов: собственно, все идеи, присущие российской цивилизации, они сводят к одной — к жизни по традиции. Традиция понимается достаточно просто: «жить, как предки жили». Однако этот простой ответ создает много проблем. Ведь предки жили не одинаково — предки восставали, убивали царей, следовали радикальным идеологиям.
Авторы признают, что в истории России кроме традиции служения была традиция народовластия. Этой традиции они уделяют достаточно мало внимания, она, по их мнению, несет вспомогательную функцию — поднимать уровень солидарности в обществе. Можно заметить общую тенденцию, которая проходит через учебник: российская цивилизация всегда едина внутри и находится в противостоянии с другими (в основном, с Западной) цивилизациями. Нарушение внутреннего единства, соответственно, — следствие внешнего вмешательства.
Есть способ, которым достигается единство внутри цивилизации, — историческая политика. В части, где она описывается, авторы, правда, случайно рассказывают читателю о поставленных перед ними задачах. Они пишут, что цель исторической памяти состоит в создании у граждан единой оценки исторических событий. Достигается это с помощью государственной политики в культуре и образовании, а также с помощью репрессивных методов. Учебник не рефлексирует свою роль в этом, но старается отделить правильную историческую политику от неправильной (которую в основном проводят западные страны). Правильная историческая политика — это та, которая основывается на народной памяти, которая якобы в себе хранит единую оценку истории и исторических деятелей. Например, Иван Грозный, утверждают они, в народной памяти является положительным персонажем, и все попытки его «очернить» встречают у людей сопротивление.
Учебник, который сам является частью государственной политики по унификации исторических оценок, пытается решить прямо вытекающую из их определения исторической политики проблему полной сконструированности исторического нарратива обращением к некоей единой народной памяти как к объективно существующему явлению. Думаю, излишне писать о том, что отношение любого общества к своей истории не может быть сведено к единой оценке, и Россия не является исключением. Авторы пытаются создать иллюзию, что отрицание единой государственной исторической политики — это отрицание народной памяти. Или, если совсем прямо, то отрицающий государственную пропаганду идет против народа. Логика такого хода в том, что авторы обосновывают один конструкт, государственную идеологию, другим, народной памятью, но выдают ее за нечто существующее само по себе.
Действительно, можно сказать, что народная память существует — в том смысле, что у людей, живущих в России, конечно, есть свои мнения по разным историческим эпизодам. Но чего точно нельзя сказать — что в этом вопросе есть какое-то единство (понять это можно даже по провластным социологическим опросам). Его нет ни для носителей разных идеологий, ни для разных национальностей. История захвата Казани для татар и для русских не оценивается одинаково, так же как история Октябрьской революции не оценивается схожим образом для левых и правых. Классовая и национальная солидарность, которую авторы пытаются выдать за свойство российской цивилизации, — это то, что они хотели бы видеть, а не то, что есть.
Цивилизация и цивилизации
И все же цивилизационная теория, несмотря на свою слабую обоснованность и ангажированность, имеет определенную привлекательность. Она заключается не в том, что теория утверждает, а в том, что отрицает. Не секрет, что Путин, обосновывая свою войну против Украины, часто говорит, что он представляет страны, которые недовольны однополярной мировой властью США. Цивилизационная теория — удобный инструмент, чтобы подвести идейное основание для своей инаковости по отношению к Западу. Она популярна не только в России, но и, например, в Индии и, с оговорками, в Китае. Поэтому очевидные проблемы с определением цивилизаций и выявлением общности внутри нее не сильно заботят ее сторонников. Вопрос о том, стоит ли считать, например, мезоамериканскую цивилизацию отдельной цивилизацией или нет, не очень заботит ни авторов учебника, ни большинство сторонников этой теории. Интересует их размежевание с Западом и, что более важно, с универсализмом.
В пособии несколько раз упоминаются универсалистские концепции, то есть те, согласно которым, существует одна цивилизация и законы, применимые к одним людям, должны быть применимы и к другим, что мир в принципе может быть измерен общим аршином. Основная хитрость здесь заключается в сведении всех универсалистских концепций в единое целое, которое при этом отождествляется с гегемонией Запада. Конечно, нельзя сказать, что учебник очень уж убедительно справляется с критикой «западного либерализма» — наоборот, пропагандистские штампы о вездесущих агентах и абортах как культе смерти едва ли кого-то убедят. Но все это служит другой цели — сведения мира к простой дихотомии: Западного либерального универсализма и российской «цветущей сложности» (термин другого сторонника цивилизационной теории, русского консервативного философа Константина Леонтьева). В случае если читатель не в восторге от политической системы XXI века — а на это есть много причин, — представленная авторами позиция может показаться убедительной. Даже не соглашаясь с глубоко консервативными и подчас мракобесными взглядами авторов, легко можно понять, почему в дихотомии Западной гегемонии и многообразия второе может показаться симпатичнее.
Поэтому мало просто разоблачить исторически неграмотные и политически ангажированные выпады авторов — таким образом можно лишь защитить устоявшийся мировой статус-кво. Задача лежит глубже — сломить монополию на универсальность, которая ассоциируется с капиталистическим либеральным порядком. Учебник, сводя все универсалистские концепции к нему, просто воспроизводит так часто критикуемую российской пропагандой идею «конца истории». Идею Фрэнсиса Фукуямы критиковали так много и так долго, что сложно, наверное, найти человека, который прямо объявит о том, что он ее сторонник. Но то, с какой стороны идет критика, имеет значение. Сэмюэл Хантингтон, с чьим именем связано возрождение интереса к цивилизационной теории в США, писал свою статью во многом в качестве ответа Фукуяме. Он настаивал, что история не закончилась, потому что есть цивилизационные различия, и поэтому неизбежно столкновение цивилизаций, а конкретнее — конфликт Запада с «исламской цивилизацией». Такое объяснение войн и конфликтов предполагает, что в мире существуют некие внеисторические цивилизационные идентичности, обреченные на вечное противостояние.
Материалистическое объяснение конфликтов не может строиться на таком предположении. Не существует никаких врожденных причин, почему люди должны быть в конфликте, — они являются следствием материальных условий существования. Левым ответом на такую критику либерализма должна быть не просто критика цивилизационной теории, но обоснование существования универсальности, которая предполагает иные политические требования. Глобальному неолиберальному капитализму должен быть противопоставлен не обскурантистский эссенциализм, а универсализм другого порядка. Из всех подмен, которые совершают авторы учебника, самая опасная заключается в том, что они отрицают возможность любой альтернативы.
Левое движение, исторически выступавшее на стороне угнетенных, тем не менее всегда отстаивало не только борьбу за отдельные идентичности, а за построение мира, в котором ни одной идентичности в принципе не должна грозить угроза. Противоречие, которое представляют нам авторы учебника — между местными локальными «традициями» и глобальной силой либерализма, — мнимое. Используя цивилизационную идентичность, пусть она и кажется совершенно неопределенной, авторы пародируют деколониальную повестку, стремясь выставить Россию в качестве борца за права других цивилизаций против глобальной Западной империи. Российская идеология проделывает сложный трюк, чтобы подать собственный империализм как борьбу против империй. И хоть я и разделяю идею борьбы с империализмом, такая постановка вопроса не выдерживает критики. Российская идеология призывает бороться против одного грешника, но не видит бревна в собственном глазу, задачей же должна быть борьба против самого греха, составной частью которого является современная Россия.
