Сейчас Ксении 27 лет, она родилась в Перми, но большую часть жизни прожила в Москве. Она пять лет проработала в сети «Старбакс» и два года — в KFC. В 2021 году она баллотировалась в кандидатки на выборах в Москве в Госдуму по 205-му округу как самоводвиженка, но не сумела собрать достаточное количество подписей. После 24 февраля 2022 года молодая политикесса была вынуждена переехать в Германию и устроиться на работу в Amazon. 

— Как ты пришла в активизм и политику? 

— Я политизировалась в 2019 году на фоне так называемых летних протестов. В это же время проходили громкие феминистские кампании, к которым я присоединялась и ходила на различные их мероприятия, — например, в поддержку сестер Хачатурян. Летом 2020 года Социалистическая Феминистская Альтернатива [прим. крыло Социалистической Альтернативы] проводила активные кампании: например, о законе против домашнего насилия, против ковидных ограничении и их следствий, против стерилизации женщин в психоневрологических интернатах (ПНИ). В это же время шли протесты в Беларуси, был отравлен Навальный, и происходило многое другое. В 2020 году на одной из акций в честь 8 марта ко мне подошли активисты Социалистической Альтернативы, и мы познакомились. Так начался мой активизм: я стала присоединяться к акциям товарищей и бегать от ментов уже не в одиночестве.

— Ты считаешь себя социалисткой? Как ты обозначаешь свои политические взгляды? 

— Обычно я говорю, что я коммунистка. Но поскольку это всегда требует пояснений, то в России я говорила, что я соцфемактивистка, социалистка, троцкистка. Это точная характеристика, при этом коммунизм вполне соответствует моей политической идентичности. 

— В 2021 году ты баллотировалась на выборах в Госдуму как самовыдвиженка с лозунгом «Правительство Путина в отставку!». Как ты пришла к такому решению?

— Выдвинуть меня как кандидатку было решением Соцальтернативы, принятое на съезде. Соцальтернатива всегда стремилась использовать легальные пути агитации и пропаганды, даже понимая все ограничения электоральных кампаний. У нас была достаточно широкая программа, включающая в себя много пунктов, в том числе о социалистическом феминизме, о минимальной заработной плате. Идея состояла в том, чтобы после моего избрания вместе бороться за выполнение поставленных требований. Но мы понимали, в каких условиях живем.

— Сколько получилось привлечь людей и волонтеров по результатам твой кампании? 

—  Люди стали писать, что хотят безвозмездно помогать — например, собирать подписи и расклеивать плакаты. Участвовали примерно 30 человек, значительная часть из которых были активистами и активистками Соцальтернативы и СФА. У нас была даже отдельная группа для несовершеннолетних, которые принимали участие в расклейке агитации, хотя мы старались не рисковать, зная, как могут действовать законы. Многие специально приезжали к агитационным кубам, чтобы общаться с избирателями. 

У нас было два агитационных куба. Первый украли полицейские. За него мне вменили митинговую статью и назначили штраф: якобы я была организатором незаконного митинга, хотя это очевидно был предвыборный пункт сбора подписей за кандидата в депутаты. Куб был создан согласно законодательству, его макеты мы заранее отправляли в избирательную комиссию и согласовывали. Полицейские отвезли меня в участок, а пока я была там, приехал второй патруль и забрал куб. Я в ответ написала заявление в полицию о краже. Потом мы заказали второй куб, с которым постоянно перемещались по району и общались с гражданами. Однажды к нашему кубу приезжали либертарианцы, чтобы подискутировать об экономике и о Ленине.

— С какими трудностями ты столкнулась во время кампании? 

— Полиция и ультраправые, которые действовали сообща, были главной трудностью. Сложно было и без достаточного бюджета для работы сборщиков подписей, ведь люди помогали в свое свободное от работы время и стояли по 5–6 часов у куба. К тому же бывало трудно убедить людей, что мы можем победить, хотя в первые недели агитации не было проблем с сторонниками: у куба собиралось много людей, мы агитировали и организовывали собрания. 

По закону кандидату нужно собрать определенное число подписей от людей, которые проживают и прописаны в том районе, от которого он выдвигается. Но трудность в том, что, например, в Москве многие люди снимают жилье, а зарегистрированы в других городах. 

Сложно, когда ты не профессиональный политик. Ты не можешь полноценно заниматься политикой, потому что тебе нужно работать, чтобы себя прокормить. Единственный путь — присоединиться к сильному и независимому политическому движению. При этом в своей кампании я чувствовала себя независимо: никто не диктовал мне политические взгляды и программу, которую я должна была транслировать. Для меня это было очень важно. Ставить себе задачу избраться в Госдуму, Мосгордуму или в муниципальные органы власти — это одно. Участие в выборах как этап в построении движения — другое.

— Каково быть женщиной-кандидаткой? 

— Это было интересно. Конечно, во время агитации я сталкивалась с оскорблениями на улице. Но в целом люди положительно реагировали, когда видели у куба именно кандидатку, с которой можно поговорить. Тем более когда это девчонка ростом 1.58 метра с кепкой. Я вспоминаю нашу кампанию с большой теплотой. Я тогда получила ценный навык общения с согражданами, участия в дискуссиях. Например, у нас были дебаты с Аленой Поповой, которая проводила свою предвыборную кампанию в том же округе, о подходе к борьбе за закон о домашнем насилии

“Единственный путь — присоединиться к сильному и независимому политическому движению”

Одна наша активистка столкнулась с агрессивным проявлением трансфобии: возле куба мужчина собирал толпу, чтобы пойти драться, но  не нашел сторонников. В некоторые моменты мы были готовы к тому, что может начаться физическое столкновение, но, думаю, это просто издержки политической работы в России.

— Параллельно с избирательной кампанией ты начала кампанию «Труд Фастфуд» в ресторанах KFC. Эта была кампания по защите трудовых прав. Она как-то была связана с твоей предвыборной кампанией?

— Нет, это были разные вещи. Кампания «Труд Фастфуд» началась спонтанно. Я видела, что происходит на моем рабочем месте, и меня это не устраивало [прим. Ксения тогда сама работала в KFC]. В сфере фастфуда тяжелая ситуация с трудовыми правами, особенно среди мигрантов. Их обычно трудоустраивают через серые фирмы, они перерабатывают, бывает, и по 170 часов в месяц, трудятся без выходных, погибая на рабочих местах. Мы пытались выстроить [агитационную] кампанию внутри KFC, взаимодействуя с менеджерами, работниками и директорами ресторанов. Никто не хотел работать в таких условиях, а те три человека, которые оставались, были просто серые, работали без выходных, мало спали, плохо питались, получали маленькие зарплаты. Тогда, к сожалению, не получилось провести долгосрочную и успешную кампанию. 

— Как ты думаешь, почему не удалось это сделать?

— На это повлияло много факторов. Я многое лучше понимаю сейчас, на фоне недавнего опыта работы в Amazon. Ты сильно угнетен: только эта работа позволяет тебе оплатить простую еду и крышу над головой, то есть закрыть минимальные жизненные потребности, и ты держишься за эту работу, какой бы плохой она ни была. Бороться из положения, когда у тебя нет никакой «страховки», профсоюза, очень сложно. В KFC мы опирались на работников, которые находились именно в положении, из-за которого им трудно было начать действовать политически. Всегда легче присоединиться к тем, кто уже борется за улучшение условий труда, например, вступить в профсоюз, чем делать что-то с нуля.

Организуя кампанию в KFC, мы старались рассматривать ситуацию в целом: смотрели на положение работников в связке с проблемами путинского режима, включая ксенофобию и мигрантофобию. Конечно же, огромное влияние на ситуацию оказывает то, как работает компания, какие подходы она использует в рекрутинге. Рабочие места, которые предполагают неквалифицированный труд, часто держатся на текучке кадров, работники быстро сгорают. Об этом мы с товарищами делали видеоролик — интервью об условиях труда с работниками и менеджерами различных ресторанов фастфуда вроде «Макдоналдс» и «Бургер Кинг». Их положение ужасает.

— В Москве скоро пройдут выборы в Мосгордуму. Что ты думаешь об электоральной и муниципальной политике во время войны? 

— Все зависит от предвыборной кампании и от того, как она организована. Главная цель — понять, что происходит, и привлечь новых сторонников. В 2021 году мы проводили кампанию в Госдуму под лозунгами борьбы с ксенофобией, гомофобией, сексизмом, а также требовали отставки правительства Путина и выступали за освобождение политзаключенных. Сейчас, после вступления в силу новых репрессивных законов, вести кампанию и агитацию таким же способом — самоубийство. Но можно действовать по-другому: просто разговаривать с людьми и заявлять свою позицию настолько, насколько это будет безопасно для кандидата и агитаторов. 

“Бороться из положения, когда у тебя нет никакой «страховки», профсоюза, очень сложно”

Я знаю, что в России такие политические кампании сейчас проходят подпольно. Кандидаты, в том числе и антивоенные, ведут политическую работу, общаются с людьми в различных регионах страны, продолжают строить движение,  участвовать в борьбе. Это невероятно важно. 

— В 2021 году твоя кандидатура не прошла на выборах. Если бы ты тогда выиграла, то что бы сделала в первую очередь в качестве депутатки Госдумы?

— Я бы использовала парламент как трибуну — например, высказалась бы против войны. Но именно поэтому в России тогда не допускали независимых кандидатов до участия в думских выборах. Мне близок опыт Кшамы Савант [прим. американская социалистка индийского происхождения, экономистка и программистка], хотя ее есть за что критиковать. Это активистка Социалистической альтернативы в США, которая несколько лет назад была избрана в городской совет Сиэтла, не являющийся муниципальным органом, но все же обладающий некоторыми полномочиями. Например, во время протестов BLM она пустила протестующих в здание городской администрации и присоединилась к оккупационной автономной зоне в центре города. Она призывала приходить в городской совет Сиэтла, чтобы бороться  [с полицейским произволом] не только на улицах, но и изнутри административных органов. 

После того как в 2022 году было отменено решение «Роу против Уэйда» [прим. историческое решение Верховного Суда США относительно законности абортов, которое постановило, что женщина имеет право прервать беременность по собственному желанию до тех пор, пока плод не станет жизнеспособным], Савант взяла на себя обязательство сделать Сиэтл городом-убежищем: не выдавать врачей и женщин, на которых распространяется антиабортное законодательство. Она использовала городской совет именно как трибуну, но главное — использовала свои полномочия и ресурсы в институциях, на улицах и рабочих местах для поддержки профсоюзных, городских и общественных кампаний. 

Еще одну идею я бы заимствовала у Савант: все деньги, которые получает госслужащая за работу сверх средней заработной платы, передавать в фонд помощи политическим и социальным организациям.

— В 2021 году тебя оштрафовали на 200 тысяч рублей за пикет солидарности с женщинами Афганистана. С какими последствиями тебе пришлось столкнуться после попытки участия в выборах?

— Я не думаю, что все, что произошло дальше, было связано именно с выборами в Госдуму, но вот что случилось. В 2021 году я пошла на акцию протеста против результатов ДЭГа и фальсификации выборов. Я пробыла на митинге недолго, но успела попасть на запись камеры «эшника» [прим. сотрудника центра по борьбе с экстремизмом]. На следующее утро в 7 часов меня вытащили из дома, после чего я семь суток провела в спецприемнике в Сахарово. Осенью того же года началась активная деятельность Центра «Э» против Соцальтернативы. В этот период мне достаточно часто приходилось иметь дело с полицией, раз в неделю точно. Они приходили домой, устраивали облавы на собрания. «Поздняковцы» тоже присоединялись. Так, на одну из активисток Соцфемальтернативы ночью на улице напали ультраправые. Они вообще активно нападали на наиболее угнетенных, руководствуясь трансфобией и ксенофобией. К зиме 2022 года все успокоилось, нападения прекратились, но сразу началась война, которая, в свою очередь, запустила волну новых нападений на активистов .  

— Как ты отреагировала на полномасштабное вторжение российских войск в Украину?

— Я уволилась с работы, потому что думала, что нужно сосредоточиться на политике. Весь 2022 год я занималась антивоенным активизмом. Вместе с товарищами, сторонниками и другими инициативами я пыталась организовать всероссийскую акцию 6 марта 2022 года. За неделю до этого правые стали нападать на квартиры активистов Соцальтернативы: они изрисовывали все дверь «зетками». Сам митинг в итоге не удалось провести, потому что начались массовые задержания и усугубилось полицейское насилие. Спустя неделю после акций я уехала из страны. В эмиграции я писала тексты, занималась коммуникацией внутри нашей кампании. 

— Сейчас ты следишь сейчас за российской политикой и за выборами? Что изменилось?

— Война изменила все. Появилось много политических заключенных, которые могли бы участвовать в избирательных кампаниях. Произошла массовая эмиграция активистов. В 2021 году мы на ощупь пытались понять, где для режима пролегают красные линии. Сейчас их просто нет: людей сажают за совершенно разные вещи, даже совсем безобидные. Тогда мне казалось, что отсидеть 2–3 года по «дадинской статье» для меня не проблема. Другое дело, как сейчас, получить 8–9 лет. Все это сильно повысило ставки для тех, кто хочет быть политически активным, иметь возможность действовать, не цензурируя себя. Те, кто сейчас берут на себя эти риски, — абсолютные герои. Я могу не соглашаться с ними в политических вопросах, но они вызывают у меня уважение и гордость. Наверное, сейчас в России не нужно действовать открыто, потому что это может быть слишком опасно. 

— В Германии ты работала сортировщицей в Amazon. Как так вышло?

— Когда я оказалась в Германии, передо мной встала проблема срочного поиска работы. Обычно тех, кто, как я, получил гумвизу, отправляют жить и учить язык в различные немецкие деревни. Я же выбрала Кёльн, большой город, что означало отказаться от временного пособия и самой оплачивать себе жилье и жизнь. Amazon был единственным рабочим местом, на которое я могла рассчитывать, не зная немецкого языка и не имея квалификации, со слабым английским. 

“Война изменила все”

Там я встретила очень много людей в похожей ситуации: учителей, медсестер, биохимимков. Я работала в сортировочном центре, который занимается перераспределением коробок, пакетов, конвертов, посылок, Они могут включать в себя как открытки, так и холодильники и стиральные машины. Задача рабочих сортировочного центра — раскладывать все это типу и размеру, распределять посылки по конвейерам в разные части склада, сортировать по группам и адресам для дальнейшего отправления, разгружать фуры. Так я проработала в Amazon 6 месяцев. 

— Как эта работа отразилась на тебе?

— Это тяжелый физический труд. Одна моя коллежанка из Бразилии, которая работала на складе два года, в пик праздников и большой нагрузки как-то сказала мне: «Ты можешь выбрать, что у тебя будет болеть сегодня: ноги, руки или спина». Так, я меняла станцию, чтобы отдохнула спина, но потом начинали болеть руки или ноги, и в итоге у меня болело абсолютно все. 

— Каковы были общие условия труда?

— Во-первых, в Amazon работают в основном временные работники. Там всегда огромная текучка, поскольку людей набирают под пиковые сезоны, праздники и маркетинговые акции. На постоянной основе там трудится немного сотрудников. Во-вторых, Amazon часто не заключает с работником постоянный трудовой договор и не устраивает его напрямую. Например, я была трудоустроена через рекрутинговую фирму. Согласно трудовому контракту, я получала 13 евро в час (это чуть выше минимальной оплаты труда, которая здесь составляет 12 евро в час) от рекрутинговой фирмы и один евро в час мне платил Amazon. Рекрутинговая фирма предоставляет отпуска, поскольку здесь соблюдается трудовое законодательство. 

Даже временные трудовые договоры предполагают обязательное медстрахование. Правда, за него и работник, и работодатель платят по 200 евро ежемесячно. На больничный ты тоже можешь уйти, но если у тебя очень много пропусков по болезни, то тебя могут уволить как неэффективного работника, поэтому никто не берет больничный. Отпуск 28 дней в году,  восьмичасовой рабочий день, рабочая неделя насчитывает 40 рабочих часов. Переработки и простои оплачиваются. 

Amazon наблюдает, как ты работаешь, выполняешь ли KPI, и может когда-нибудь предложить прямой и долгосрочный рабочий контракт. Однако нет никаких правил и метрик, которые гарантировали бы, что ты его получишь. Работник должен много и тяжело трудиться, чтобы попросту появился такой шанс. 

В-третьих, трудовой договор с прямым работодателем заключается только на один год, а далее продлевается, и только через какое-то время компания может предложить бессрочный договор. Он позволит претендовать на аренду нормального жилья: лендлорды обычно хотят видеть постоянный трудовой договор. 

Все эти условия сильно ограничивают возможности работника. Большинство сотрудников склада — мигранты. Так, в предрождественский период на работу приезжало огромное количество девушек из Индонезии, причем по студенческим визам. Каждой из них сдавали койку в общей комнате на 10 человек, за которую у них вычитали из зарплаты 600 евро в месяц. 

Мне кажется, что эта ситуация очень похожа на ситуацию с Wildberries в России. На складе все четко зарегулировано, и нет никаких передышек кроме тридцатиминутного перерыва на обед, за который ты должен пройти огромное расстояние от места сортировки до столовой или курилки. 

— Как рабочие сортировочного центра относились к защите своих трудовых прав, и к защите женских трудовых прав в частности? 

— Там работает очень много женщин, в основном с опытом беженства и эмиграции. Были, конечно, гнев и недовольство, особенно когда нас принудительно перевели на вечерне-ночные смены. Мы постоянно обсуждали друг с другом, как нас все бесит: правила, которые компания постоянно вводит, плохая работа менеджеров и логистика. Но в борьбу это недовольство так и не переросло. Многие боятся, что если будут уволены, то не найдут другую работу. Не зная языка, немного вариантов, на которые ты можешь претендовать: курьер или сортировочный центр. Я и сама, работая в сортировочном центре, не занималась активизмом, потому что он был для меня единственным рабочим местом, за которое я держалась. Понимала, что если начну что-то делать, то быстро вылечу с работы. 

С коллегами вы сначала учитесь общаться с друг другом, быть терпимыми, потому что у вас разный культурный и религиозный опыт. Но у всех тяжелый труд, и всех беспокоят одни и те же вещи: болят спина и ноги, вы ненавидите свою работу. Эти проблемы связывают, и ты чувствуешь классовую солидарность. На складе я подружилась с девушкой Фарой из Ирана, которая переехала в Германию полтора года назад, я выразила ей свою поддержку. Я узнала, что своим отъездом она выразила протест против политики Ирана и солидарность с протестным движением в стране последних лет. Однажды я также разговорилась с коллежанкой из Пакистана. Мы разговаривали о войне в секторе Газа, она делилась переживаниями за Палестину, а я рассказывала ей о войне в Украине и о том, как в России травят людей за их взгляды. Хотя она покрытая девушка, а я — с бритыми висками, нам было абсолютно комфортно общаться. 

Я всегда относила себя к рабочему классу, но к этому ощущению добавилось что-то еще. Опыт трудовой солидарности вселил в меня много надежд не только относительно политической борьбы и движения, но рабочих и человечества в целом. 

— Что стало самым важным и в политической работе, и в труде на складе?

— Если ты политический активист, особенно левый, то тебе необходим опыт взаимодействия с рабочими. Когда занимаешься активизмом удаленно, чувствуешь большой отрыв от людей и их повседневных забот. Поэтому важно разговаривать с разными людьми, ведь даже если вы не всегда согласны, то сможете найти что-то общее. 

“Но у всех тяжелый труд, и всех беспокоят одни и те же вещи: болят спина и ноги, вы ненавидите свою работу”

С этой точки зрения самым запоминающимся было мое общение с девушкой из Северной Македонии. Сперва она не выражала особую солидарность с Украиной, потому что ее страна, как и в случае большинства работников склада, пострадала от действий НАТО и США, от империализма и колониализма. Когда она упомянула, что ей нравится Путин, я рассказала, что он защищает только свои собственные интересы, интересы элиты и силовиков. Она не согласилась. Зато когда я рассказала ей, что в России атакуют право на аборт, это уже для нее было неприемлемо. В итоге точкой, из которой мы смогли начать [политический] разговор, стал вопрос о праве на легальное прерывание беременности и положение женщин.

Такого простого разговора, где вы не вступаете в конфликт по поводу всех позиций сразу, нам не хватает. Многие люди живут в информационном пузыре, поэтому надо использовать различные возможности для общения. 

—  Ты планируешь возвращаться в Россию? И если да, то будешь ли заниматься политикой? 

— Я бы очень хотела жить в России. Я бы хотела, чтобы у каждого человека была возможность жить там, где он хочет, чтобы не нужно было бежать или переезжать из своей страны. Думаю, что довольно скоро в России нас будет ждать много работы и каждый сможет найти себе то, что ему нравится. А пока мы можем расширять свой политический опыт. В эмиграции важно присоединяться к местным движениям, в том числе потому, что мы несем ответственность за происходящее в стране своего пребывания. У тех, кто приехал из России, есть политическая задача — остановить войну в Украине, а также поддерживать прогрессивное гражданское сообщество в тех странах, в которых мы сейчас живем. Это могут быть протесты в Грузии или выражение своей позиции к происходящему в Палестине. Когда ты работаешь в Amazon, то понимаешь, что проблема не только в путинском режиме, что есть целый комплекс мировых политико-экономических проблем. Поэтому нужно поддерживать существующие движения, организовываться и самоорганизовываться. Мы должны набраться опыта, чтобы затем применить его и в российской политике. Нам нужны силы, чтобы справиться со всем, с чем мы сталкиваемся в эти непростое историческое время. Я верю, что в России может случиться демократическая и социалистическая революция. Политическая революция — хороший старт для грядущих изменений к лучшему. 

“У тех, кто приехал из России, есть политическая задача — остановить войну в Украине, а также поддерживать прогрессивное гражданское сообщество в тех странах, в которых мы сейчас живем”