— Чем вы занимались до 24 февраля и как изменилась ваша жизнь после?
— До начала полномасштабного вторжения в Украину я работал художником перформанса в независимых театрах: ставил спектакли, делал звук для постановок. Вместе с коллегами мы сделали подкаст про перфоманс в России, про институциональную критику и правовые основы нашей деятельности. Еще до начала войны я постоянно сталкивался с преследованием своих знакомых, друзей и коллег. Тогда меня больше интересовало художественное поле и защита прав художни_ц. Теперь я помогаю политзаключенным и людям, преследуемым по политически мотивированным делам в России.
Для меня было важно напрямую влиять на происходящее, и, к сожалению, театральная деятельность для этого больше не подходила, потому что большая часть театров теперь поддерживают войну и Z-пропаганду, все независимые институции, которые можно было закрыть — закрыли, а низовые сообщества разъехались и растворились. Да и правового поля как такового больше не существует, потому что правовые нормы меняются каждый месяц.
Радикально моя деятельность не поменялась: я продолжаю заниматься перформансом. Искать дыры и правовые ямы внутри границ Российской Федерации, выходы и пути ухода от наружной слежки — это своего рода художественная задача. Здесь нельзя слепо следовать инструкциям. Пошаговое выстраивание маршрута и действий для выезда людей из страны, когда есть всего 5-10 минут до реакции спецслужб, структурно похоже на написание партитуры. Сейчас я делаю то же самое, только за компьютером, дистанционно и с помощью других инструментов.
— В чем специфика вашей работы и почему для вас важно ей заниматься?
— В России под разными мерами пресечения, которые не включают в себя СИЗО, находятся тысячи людей. Зачастую те, кто находится под домашним арестом или подпиской о невыезде, не знают, что можно выехать из страны и не имеют инструментов для этого. Им кажется, что выхода нет, и они просто ждут тюрьмы, ведь в России практически никогда не выносят оправдательных приговоров. Я могу вспомнить всего 4 таких решения по политическим делам, и то — только благодаря правозащитникам, адвокатам, волонтерам, огласке в медиа и т.д. Однако невозможно обеспечить 15 000 человек оглаской, медиа-капиталом и связями, особенно за пределами больших городов.
“Искать дыры и правовые ямы внутри границ Российской Федерации, выходы и пути ухода от наружной слежки — это своего рода художественная задача”
Специфика моей деятельности заключается в изучении работы спецслужб и применении этих знаний на практике: я помогаю вывозить политзаключенных, которые находятся под следствием. Каждый политзаключенный — это очень смелый человек, который, скорее всего, имеет активистский или правозащитный бэкграунд. Такие люди сейчас нужны на свободе и не должны оказаться в тюрьме на 5-10 лет по статье 207.3 за «дискредитацию ВС РФ». Я уверен, что каждый кому я и мои товарищ_ки помогли, продолжит свою деятельность. Под следствием такой возможности у них бы не было. Мне хотелось от лозунгов типа «Свободу политзаключенным» перейти к действиям, не только медийным, но и влияющим на жизнь и быт людей внутри страны. Во время войны такая работа оказалась максимально уместным и необходимым инструментом сопротивления.
Сейчас такого рода помощью не занимается ни одна большая правозащитная организация, ни европейская, ни российская — это совсем не подотчетно. Невозможно сделать, например, финансовый отчет по выезду, который полностью проходит по земле, через частных перевозчиков: нельзя покупать билеты, нельзя оставлять свои паспортные данные, нельзя останавливаться там, где требуется регистрация. И в такой ситуации нельзя просто взять и отправить заявку на помощь. Под следствием у обвиняемых нередко ограничен доступ к интернету и телефонной связи. У них может не быть правозащитника и знакомых среди других политзаключенных, которые прошли через похожий опыт. Поэтому со своими подопечными в большинстве случаев я связываюсь сам.
— Насколько масштабен российский силовой аппарат и как он работает?
— Российский силовой аппарат масштабен, но довольно примитивен. В последние 5 лет — это одна из самых больших статей расходов бюджета, на уровне оборонки. Однако количество кадров и ресурсов не перерастает в качество. Нужно понимать, что силовые структуры работают по очень жестким протоколам. Как только люди попадают в эту систему, они не могут проявлять свою волю. По большей части, они просто выполняют свой план на месяц: им нужно завести 30 уголовных дел, чтобы получить премию, потому что в прошлом месяце было 29. Если кадров становится в два раза больше, они просто заводят в два раза больше дел, но по тем же самым инструкциям.
Как эти дела появляются? Посмотрим на примере статьи 205.2 УК «Оправдание терроризма». Итак, сотрудник спецслужб открывает соцсеть Vkontakte, вбивает фамилию «Жлобицкий» (Михаил Жлобицкий — это анархист, который два года назад подорвал себя в здании ФСБ в Архангельске). Они ищут все посты, в которых так или иначе упоминается имя Жлобицкого или одобряется его поступок, и в итоге заводят дело. По этой статье очень легко посадить, здесь не нужны сложные экспертизы и отчетность.
“Нужно понимать, что силовые структуры работают по очень жестким протоколам. Как только люди попадают в эту систему, они не могут проявлять свою волю”
Что касается антивоенных дел, то их все еще не так много, как могло бы быть. Силовые структуры следуют по самому простому пути, через Vkontakte или Facebook по вводным словам ища тех, кто им нужен. При этом исполнителей партизанских акций не могут вычислить по полгода. Они, как правило, более подготовлены и осведомлены о правилах безопасности и стратегиях прямого действия, поэтому здесь требуется гораздо более сложная следственная работа.
— Как менялся силовой аппарат с начала 2000-х? Какие события на это повлияли?
— Все основные системы оперативно-розыскной работы, которыми пользуется ФСБ, были разработаны еще в 1999 году. Тогда была введена база «Розыск-магистраль», которая собирает данные про все купленные билеты на все виды транспорта по паспортным данным. Система «Каскад-Поток» также стоит на таможенных пунктах с начала 2000-х. Эти системы используются в том числе и для этнического и политического профайлинга.
Мы знаем, что этнический профайлинг уже применялся в 2007 году, когда Россия вторглась на территорию Грузии. Тогда граждан Грузии останавливали в аэропортах, в метро, досматривали, допрашивали, увозили в ОВД. Сейчас все это применяется в отношении людей из Украины. Сверху бюджетным учреждениям спускается приказ предоставить всю информацию (место работы, регистрация по месту жительства, гражданство и паспортные данные, место рождения), потом она попадает в общие базы. После оккупации Крыма в 2014-м начали чаще использовать и политический профайлинг. На границе задерживали активист_ок, чтобы они не могли вылететь из страны. Кого-то намеренно не пускали в аэропорт, например, ловили сотрудники ДПС на въезде, тянули время, чтобы не улетел, скажем, на конференцию где-нибудь в Лондоне, которая касалась оппозиционного сообщества в России.
Во время протестов мы узнали, как вычисляют людей по видеокамерам. Даже если вы ушли от ОМОНа и полиции на митинге, вас могут найти через записи в метро. Сотрудники спецслужб анализируют данные, фотографии с митингов и закидывают все это в базу. Если вы туда попали, то все: теперь вы «неблагонадежный», вас нужно допрашивать, проверять, вешать на вас административку задним числом. Кроме того, добавился «Центр Э» [главное управление по противодействию экстремизму МВД РФ], но он использует те же самые инструменты.
Нельзя сказать, что эта система за 20 лет сильно улучшилась. В ней есть явные ошибки, которые легко исправляются, но никто этого не делает. Все проекты по улучшению оперативно-розыскной деятельности в итоге разворовывались, и их подрядчики садились в тюрьму за коррупцию. Так было, например, с электронными браслетами для домашнего ареста. Браслеты ФСИН внедрили в систему в 2010 году и сразу начали использовать для давления на политактивист_ок. Есть несколько типов браслетов, и сейчас они немногим отличаются от пластиковой игрушки. Обычно вам надевают браслет на ногу и ставят в квартире станцию ФСИН — приемник, который работает в пределах определенного радиуса (50-100 метров, если вам нельзя выходить из дома). Как только вы выходите за пределы этого радиуса, во ФСИН поступает сигнал. По идее, они должны сразу выехать на звонок, найти вас и либо вернуть на место, либо посадить в СИЗО за нарушение меры пресечения. Однако за пределами этого радиуса они не видят ваших перемещений, а значит браслет не выполняет своей основной функции. Есть другой тип браслета с отдельным трекером, который выдается если вам можно выходить из дома. Но этот трекер отделяется от браслета, и его можно просто оставить дома и уйти.
“Все проекты по улучшению оперативно-розыскной деятельности в итоге разворовывались, и их подрядчики садились в тюрьму за коррупцию”
Эти браслеты стали поводом для бесконечных коррупционных скандалов. В 2011 году, видимо, как раз после Болотной, когда количество политических дел и, соответственно, людей сидящих под домашним арестом резко увеличилось, они пытались их модифицировать. В итоге было разворовано более 1.3 млрд рублей, а экс-глава ФСИН Александр Реймер был приговорен к лишению свободы на 8 лет. В итоге браслеты откатили до прежней версии. Последнее, что пытались сделать в 2022 году до начала вторжения –– создать одну метабазу, которая должна была объединить разрозненные региональные и ведомственные базы данных («Паспорт», «Реестр задержанных» и «ЗАГС» и другие). Сейчас в каждой из них можно искать уязвимости и использовать их в свою пользу, но в единой системе это было бы гораздо сложнее. Год уже подходит к концу, и пока никто ничего не сделал, несмотря на то, сколько денег и сколько ресурсов на это было выделено.
— Насколько вездесуща система слежки за политическими активистами в России?
— Она довольно ограниченно и выборочно работает, и ее механизмы можно изучить. Возьмем пример с отравлением Навального. Сотрудники ФСБ смогли попасть на самолет, на котором летел Навальный, не потому что они целыми днями мониторят передвижения оппозиционных политиков. Если человек находится в сторожевом контроле, который активно используется против оппозиционер_ок и активист_ок с 2014 года, то из базы «Розыск-магистраль» информация о покупке билета автоматически попадает на стол ФСБ. Очень частая ошибка тех, кто выезжает сам под подпиской о невыезде –– купить билет на самолет или поезд. Когда следователь узнает об этом, он передает указание сотрудникам снять вас с поезда на выезде из региона [прим. Подписка о невыезде контролируется только в регионе регистрации, а не по всей стране].
Важно понимать, что спецслужбы в РФ очень разрозненны. Между ними существует конкуренция, а сообщаются они друг с другом плохо. Ваши публичные высказывания рассматривает один отдел, а физические действия — другой. Например, меня очень часто спрашивают: «Что будет со мной на приграничном сухопутном КПП, если я под своим именем публиковал_а антивоенные материалы?». Там никогда об этом не узнают. Сначала вашу статью найдут оперативники, которые в вас заинтересованы, и начнут следственные действия, о которых вы, скорее всего, узнаете. То есть даже если вы находитесь под подпиской о невыезде, ваш следователь получит информацию о том, что вы покинули страну, только постфактум.
“Важно понимать, что спецслужбы в РФ очень разрозненны. Между ними существует конкуренция, а сообщаются они друг с другом плохо”
Что касается наружней слежки по политически ангажированным делам, то она бывает демонстративной и скрытой. Первая применяется в качестве психологического давления. Сотрудники специально ходят за вами по пятам, ставят свои машины под окна, сопровождают вас в походах в магазин, во встречах в кафе с друзьями. Естественно, когда это происходит на протяжении долгого времени — человек начинает сходить с ума. Есть также профессиональная, скрытая слежка, и ее достаточно сложно вычислить. Она преследует другие задачи: чтобы вы не сбежали из под ареста, никуда не выехали, чтобы знать, с кем вы общаетесь и кто ваши сообщники. Таким образом спецслужбы собирают на вас и ваш круг общения полный профайл для дальнейшей раскрутки большого дела. Но это тоже не массовая история. Сколько бы не было ресурсов — нас 140 миллионов человек. Российская система прежде всего нацелена на запугивание. На массовые репрессии у нее нет ни денег, ни достаточного человеческого ресурса, ни инструментов для устранения уязвимостей, как мы поняли на вышеописанных примерах.
— Что собой представляют люди, работающие в МВД и ФСБ? Каков их психологический портрет?
— Я никогда с ними лично не контактировал, поэтому не знаю наверняка. Но есть, например, отдельная служба негласного наблюдения, которая занимается наружной слежкой за политактивист_ками и людьми под подпиской о невыезде. У них достаточно понятное требование к тому, как должен выглядеть сотрудник: ни чем не приметный человек в возрасте от 30 до 50 лет, мужчина или женщина. Среднего роста и телосложения, без видимых примет, родинок и татуировок, походка без видимых дефектов. То же самое касается одежды или макияжа. Такой усредненный человек может оставаться незамеченным в городском пространстве. Это не психологический портрет, но тоже о чем-то говорит.
В анкете о приеме на работу в любую спецслужбу ты должен записать всех родственников, бывших жен, нынешних жен, детей, внуков, родителей и так далее. Со всех сторон ты должен быть чист. Все данные они прогоняют по своим базам и проверяют, насколько ты и круг твоих знакомых благонадежны с точки зрения государства. С одной стороны, это метод проверки, но в то же время и метод психологического давления, чтобы ты не подумал что-то натворить. Такие люди и нужны РФ: максимально обычные, безыдейные, не имеющие склонности к самовыражению, работающие по протоколам и выполняющие задачи, спускаемые сверху, какими бы эти задачи ни были.
— Широко известно, что в Беларуси на сегодняшний день более 1400 политзаключенных. Чем отличаются сопротивление и машина политических репрессий в России и Беларуси?
— Силовой аппарат в России масштабнее и технологичнее, однако в Беларуси он жестче, в том числе из-за того, что у него не так много ресурсов. Например, у белорусских структур нет денег на домашний арест. В Беларуси либо ты превентивно успеваешь вытащить человека, зная что за ним ведут слежку, либо он сразу садится в СИЗО. У тебя нет коридора в несколько месяцев для того, чтобы связаться с человеком, проинструктировать по вопросам безопасности, подготовить к выезду. В России ситуация все еще достаточно гибкая и имеет много уязвимостей. Здесь так много людей, что всех в СИЗО не посадишь, по многим статьям максимальная мера пресечения — домашний арест. То же самое мы знаем по митинговым делам: 10 000 человек в масштабе Москвы — это не так много, но временных изоляторов на всех не хватает.
“Российская система прежде всего нацелена на запугивание. На массовые репрессии у нее нет ни денег, ни достаточного человеческого ресурса, ни инструментов”
В России все еще широко распространена идея ненасильственного протеста. Однако граница между «насилием» и «ненасилием» определяется государством исходя из собственных интересов. Поэтому в дискуссиях о методах протеста стоит переосмысливать понятия, сконструированные государством, против которого этот протест и направлен. Да, ненасильственный протест имеет медийный эффект и способствует росту солидарности, но в реальности мало чего достигает. При этом он очень удобен силовикам, которые вычисляют всех неблагонадежных людей с помощью системы распознавания лиц во время митингов, пикетов и по высказываниям в соцсетях. В Беларуси какое-то время тоже была такая идея, в том числе во время протестов в 2020 году, но с усилением репрессий протест перерос в партизанское сопротивление. И когда началось полномасштабное вторжение в Украину, первыми начали нарушать снабжение российских войск по железной дороге рельсовые партизаны из Беларуси. Сейчас в России мы тоже начинаем наблюдать подобный процесс. Например, с начала войны образовалось большое сообщество «Останови вагоны».
— Как вообще возможен протест в условиях репрессивного законодательства и жесткого давления силовых структур?
— Сегодня нужно менять стратегии и находить способы нарушать работу государства, а не просто заявлять о своем несогласии. Необходим такой протест, который уходит в подполье, осуществляется децентрализованно, низовыми методами и с соблюдением техники безопасности. Печально, что мы все еще полагаем, что выйти с плакатом — это подвиг, а взорвать рельсы — экстремизм. Все антивоенные инициативы сейчас работают над одной задачей, и мы должны быть товарищами друг другу. Если мы будем бесконечно дифференцироваться, отделять «хорошие» движения от «плохих», это ни к чему не приведет. У медийного протеста есть ресурсы повлиять на ситуацию и обеспечить партизанское сопротивление оглаской и поддержкой.
“В дискуссиях о методах протеста стоит переосмысливать понятия, сконструированные государством, против которого этот протест и направлен”
Конечно, в России всегда были активист_ки, устраивающие акции прямого действия. Они наконец-то стали более видимыми, но даже сейчас их поддерживают немногие. Антивоенные инициативы зачастую отказываются делать сборы для тех, кто поджег военкомат или повредил рельсы, потому что это слишком радикально, слишком сложно собирать деньги на поддержку «плохих политзеков». Недавно появилась «Зона солидарности», которую вместе с командой делает Иван Асташин, отсидевший 10 лет в сибирских колониях и правозащитница Анна Курбатова. Такие организации нужно поддерживать, распространять информацию, помогать политзаключенным, рассказывать их истории, чтобы они не терялись на фоне тысяч уголовных дел. Можно, например, завести привычку писать письма. Через «ФСИН-письмо» это можно сделать онлайн.
Кроме того, сегодня имеет смысл массовый саботаж и бойкот, и если делать это аккуратно, то он не опасен и может как максимум грозить увольнением. Например, в начале войны доставка вооружения в Украину не пошла по плану именно из-за саботажа. Когда учитель отказывается проводить пропагандистские уроки, а почтальон разносить повестки — это очень важные и эффективные способы сопротивления. Есть еще другие методы, например, «телефонный терроризм». В России и так много дел, заведенных по статье о телефонном терроризме (ст. 207 УК РФ). Обычно это сфабрикованные дела, которые помогают давить на активист_ок. Однако этим действительно можно заниматься, особенно тем, кто находится в эмиграции (в России это большой риск), и при должной осторожности достаточно безопасно и эффективно. Любое успешное ложное сообщение о минировании как минимум на день останавливает работу какой-либо провластной институции или государственного органа.
Стоит уточнить, что я много говорю о протесте, который ставит вас под угрозу, когда вы находитесь в России, пока сам нахожусь в эмиграции. Но мне кажется важным проговаривать, что наша деятельность — это создание подушки безопасности для всех тех, кто продолжает свой протест в России, вне зависимости от выбранных стратегий. Единственный способ существовать в реальности репрессий — работать сообща: знать друг о друге, обеспечивать физическую безопасность тем, кто выходит на акции и быть готовым помочь, увезти из под преследования, уйти от сотрудников ФСБ. Для этого нужны как люди внутри России, так и те, кто может координировать и консультировать по вопросам безопасности извне.
“Сегодня имеет смысл массовый саботаж и бойкот, и если делать это аккуратно, то он не опасен и может как максимум грозить увольнением”
Нельзя недооценивать своих врагов, потому что можно в какой-то момент попасться просто по неосторожности. Мы не можем залезть к каждому фсбшнику или сотруднику МВД в голову и понять, какой у него план на следующий месяц. Итак, основные меры предосторожности: загранпаспорт дома хранить нельзя. Если у вас его еще нет, его нужно сделать. Хранить в таком месте, где его не найдут при обыске — у знакомых, которые никак не связаны с политикой. Жить по месту прописки, если вы занимаетесь любым политическим активизмом, тоже нельзя. Если к вам придут с обыском, в ваших интересах узнать об этом дистанционно, а не постфактум. Если вы идете на уличные акции, соблюдайте меры личной безопасности, скрывайте свое лицо и меняйте одежду. Необходимо тщательно следовать инструкциям по кибербезопасности: Telegram’ом для передачи конфиденциальной информации не пользоваться, компьютер и приложения запаролить, зашифровать жесткий диск. Только так мы и сможем помочь вам, если что-то случится. И помнить, что следствие — это еще не приговор.
