— Гендерные исследования периодически подвергались нападкам российской консервативной публики как «западные веяния», враждебные традиционным ценностям. Какова ситуация сейчас?
— Гендерные исследования — это не только определение предмета, но и набор теорий и методов, и они могут применяться для изучения широкого круга проблем. Конечно, их можно использовать, и никто не может это запретить. С другой стороны, институциализировать эти исследования, открыто озвучивать свою позицию и аффилиацию становится сложнее и опаснее. Это, конечно, связано с неоконсервативным поворотом в политике и в правовом измерении. Во-первых, существует ряд ограничительных законов. Например, закон, устанавливающий ответственность за «пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних», принятый в 2013 году, накладывает ограничения, если ты пишешь на ЛГБТ+ тематику. Во-вторых, не просто взаимодействовать с академическими институциями, когда необходимо защищать диссертацию или публиковать тексты. Здесь возникают сложности с тем, как может называться работа или какой язык может в ней использоваться, и автору приходится лавировать. Что касается просветительских проектов и открытых мероприятий, то с ними всегда нужно соблюдать меры безопасности и перестраховываться. В связи с новым законопроектом о пропаганде, скорее всего, их вообще невозможно будет проводить, потому что правоприменительная практика очень размыта.
— Как в последние годы развивалась и менялась репродуктивная политика в России?
— Политическую озабоченность низким уровнем рождаемости в России можно зафиксировать уже в середине нулевых. В 2006 году в своем «Послании Федеральному Собранию» Владимир Путин сказал, что самая острая проблема страны — демографическая. С этого момента исследователи отмечают усиление «пронаталистской» политики, то есть политики, направленной на рост рождаемости. Стали выделяться дополнительные бюджетные средства на улучшение системы родовспоможения и введена программа «родовых сертификатов», что позволило женщинам выбирать родильные дома и врачей. Были построены перинатальные центры, разработана система маршрутизации при необходимости обращения за специальной перинатальной помощью, и таким образом в особо сложных случаях можно было рассчитывать на медпомощь почти в любом бюджетном учреждении страны вне зависимости от места жительства.
“Политическую озабоченность низким уровнем рождаемости в России можно зафиксировать уже в середине нулевых”
В 2007 году государство также ввело программу финансовой поддержки молодых семей — материнский капитал, и впоследствии условия его получения сильно упростились, а сумма честно индексировалась. Это ощутимая сумма, а в некоторых регионах страны к нему полагаются еще и дополнительные выплаты. На вопрос, выросла ли в результате работы этой программы рождаемость, социологи и демографы отвечают по-разному. Мы, социологи, считаем, что нет, но у тех людей, которые и так планировали завести детей, появился повод сделать это раньше. Демографы же говорят, что уровень рождаемости стал несколько выше, хотя все равно остается довольно низким.
Государство стало также уделять много внимания «профилактике абортов». С 2011-2012 годов сильно сократилось число социальных показаний, по которым можно прерывать беременность. Раньше аборт после 12 недель можно было сделать по нескольким социальным показаниям: если беременность случилась в результате доказанного изнасилования, если отец ребенка имеет инвалидность или погиб,если есть решение суда о лишении или об ограничении родительских прав или женщина находится в местах лишения свободы. Сейчас осталось только одно показание — изнасилование. Кроме того, теперь перед абортом обязательны консультация психолога, и сама процедура может быть проведена не менее чем через 48 часов после обращения (в зависимости от срока). Медицинским работникам также разрешили отказываться от проведения этой процедуры по религиозным соображениям. В больших городах это не такая большая проблема, но если вы живете в маленьком населенном пункте, где один участковый акушер-гинеколог, стеснены в средствах, имеете других детей, которым требуется уход, то все это может создавать серьезные сложности.
Тогда же стали закрываться многопрофильные центры планирования семьи и репродукции. Они были основаны в 90-е годы и включены в систему государственной медицинской помощи. Там можно было проконсультироваться у специалистов о методах контрацепции и аборте. Закрытие центров обосновывали их экономической неэффективностью. В результате часть врачей перешла в женскую консультацию, но тот факт, что отдельное подразделение, в котором вам могли бы рассказать о контрацепции и, например, бесплатно выдать презервативы, перестало существовать, значителен.
— Проводилась ли какая-то идеологическая работа для форсирования рождаемости и ограничения репродуктивных прав?
— Большинство упомянутых мной мер начали приниматься во второй президентский срок Путина. В 2008 году был придуман «День любви, семьи и верности» 8 июля. Во время президенства Медведева возникла фигура его супруги Светланы. Она основала благотворительный фонд, нацеленный на укрепление «традиционных ценностей». Одной из задач фонда Медведевой как раз была «профилактика абортов». В 2014 году я собирала для своего исследования данные в небольших городах, и районные акушер-гинекологи рассказывали, что им выдавали буклеты, пособия, а также фигурки эмбриона на сроке 12 недель. Эти фигурки предлагалось показывать женщинам, заявившим о желании сделать аборт. Одна из врачей, которая заведовала абортарием, с гордостью рассказывала, что за год ей удалось отговорить от аборта 10 женщин. Были и те, кто по своим религиозным или моральным убеждениям хотел отказать в проведении процедуры.
“Врач, которая заведовала абортарием, с гордостью рассказывала, что за год ей удалось отговорить от аборта 10 женщин”
Риторика власти по поводу репродуктивной политики с каждым годом становилась более консервативной и даже традиционалистской. Это в том числе выражается в сближении с религиозными институтами. В Госдуме есть комитет по вопросам семьи, женщин и детей — его название меняется чуть ли не каждый созыв, но суть остается той же. Этот комитет проводит круглые столы, инициирует общественные дискуссии, приглашает экспертов, проводит мониторинг репродуктивной ситуации в различных уголках страны. Показательно, что на мероприятиях, которые они организуют, все чаще в качестве приглашенных экспертов можно увидеть представителей РПЦ.
Каждый год то члены Совета Федерации, то депутаты Госдумы, то некие инициативные граждане заговаривают о необходимости внести поправки в законодательство об абортах, например, вывести их из системы ОМС, ввести налог на бездетность или принять какие-то еще меры в поддержку «духовных скреп». Пока все эти идеи не получили законодательного оформления, но риторически они все более заметны, и люди как будто начали привыкать к тому, что «сделать что-то с абортами» — важная часть общей политической повестки.
Сейчас мы и вправду погружаемся на дно демографической ямы, но по поводу интерпретации этого факта идет идейное противостояние. Некоторые консервативные политики объясняют низкие показатели рождаемости появлением феминисток, чайлд-фри, гомосексуалов, навязыванием западных ценностей, разрушающих традиционный институт семьи. Ученые же видят в этих показателях демографическую и социальную закономерность. На 90-е годы пришелся экономический кризис, и рождалось очень мало детей. Сегодня эти дети 90-х сами вошли в репродуктивный возраст, но их численно меньше, чем представителей более ранних поколений. Этот тренд будет только усиливаться из-за экономической и социальной нестабильности: два года продолжалась пандемия COVID-19, а теперь наше государство ведет войну.
— В июне Верховный суд США постановил, что аборт более не является конституционным правом. Можно предположить, что из-за войны в России тоже произойдут какие-то законодательные изменения или усилится риторика о необходимости восстанавливать численность нации. Как менялась репродуктивная политика начиная с 2014 года и какие у вас прогнозы?
— Как я уже говорила, Российское государство озаботилось этими вопросами задолго до начала войны. Конечно, этот тренд никуда не денется и будет только усиливаться. Милитаризация способствует его обоснованию: «Вокруг враги, а нас же некому защищать!» Однако вопрос упирается в то, действенна ли эта риторическая фигура? Люди стали более образованными, и чаще используют контрацепцию, что как раз и приводит к сокращению числа абортов. И вот здесь уже есть проблема: война и ухудшение общей экономической ситуации могут повлиять на доступность контрацепции — стоимость презервативов, к примеру, будет расти. Возможно, из-за роста цен и сбоя в поставках некоторых товаров мы вскоре сможем говорить о гуманитарном кризисе в области контрацепции. Однако будет ли это на руку пронаталисткому госаппарату — большой вопрос, потому что, скорее всего, приведет не к росту рождаемости, а к росту заболеваний и абортов. Если же государство сильнее ограничит доступ к медицинской помощи по прерыванию нежелательной беременности, возрастет количество нелегальных абортов. К сожалению, в этом случае мы не увидим феминистскую протестную мобилизацию, как, например, в Польше и Аргентине, поскольку любое политическое участие сейчас ограничено.
“Люди как будто начали привыкать к тому, что «сделать что-то с абортами» — важная часть общей политической повестки”
С другой стороны, мы еще можем полагаться на здравый смысл медицинского сообщества. Пока большинство экспертов и акушеров-гинекологов хоть и признают, что аборт представляет некоторый риск для женского здоровья, все же понимают, что запрещать аборты нельзя, потому что этим можно сделать только хуже. Например, в СССР аборт был запрещен с 1936 по 1955 год, и этот запрет в том числе обосновывался необходимостью увеличивать численность солдат, граждан и налогоплательщиков. Такая политика привела лишь к небольшому росту рождаемости в самое первое время после введения этого запрета, когда людям резко перекрыли доступ к процедурам, на которые они рассчитывали. А дальше рождаемость уже не росла. Увеличивая число нелегальных абортов, мы увеличиваем уровень материнской смертности: для государства это плохой показатель.
— Может ли война с ее неизбежным культом маскулинности сделать положение женщин более уязвимым? Например, вернувшиеся с фронта служащие, а также патриархальная пропаганда могут повлечь за собой еще большее гендерное и домашнее насилие.
— Российское общество крайне патриархально, и сама поддержка военной агрессии, которую мы пока не можем точно оценить, является следствием того, что в России насилие нормализовано. Причем не только гендерное, но еще и в отношении детей: в ходе дискуссии о необходимости криминализации побоев представители госвласти вполне серьезно говорили, что нельзя воспитать «нормального человека», не прибегая к физическим наказаниям. Однако все это характерно не только для России: сейчас исследователи отмечают явление под названием «гендерный backlash» — откат предыдущих достижений борьбы за гендерное равенство — во многих странах, в том числе в США. К сожалению, гендерное насилие существует в любом обществе, и хотя в России есть способствующие ему факторы, это не значит, что где-то с этой проблемой полностью справились. Хотя, конечно, в некоторых странах гендерное насилие чаще обсуждается и вырабатываются институциональные стратегии борьбы с ним, государство принимает те или иные меры, общественные организации вовлечены в его профилактику.
В России же деятельность таких институтов ограничена, а также отсутствуют программы гуманистического и сексуального просвещения. На всех этапах своего взросления и во всех институтах, с которыми человек сталкивается на протяжении своей жизни и куда обращается за помощью, он не видит инструментов, направленных на диагностику и решение проблемы насилия. Сейчас заниматься профилактикой домашнего насилия будет все сложнее, не говоря уже о лоббировании соответствующих законопроектов. В Госдуме не осталось ни одного человека, который мог бы их лоббировать. Никто не сможет инициировать соответствующую общественную кампанию или дискуссию, потому что люди сегодня боятся высказываться. Все усилия, которые различные НКО и инициативы десятилетиями направляли на то, чтобы сделать проблему гендерного насилия видимой, схлопываются.
Более того, мы видим, что некоторые институты насилие как раз культивируют — например, силовые структуры. Политический язык сегодня также этому скорее способствует, нормализуя насилие на уровне речи. Так, с началом войны «пацанская» риторика стала привычным делом. В государственных СМИ или разговорах тех, кто поддерживает войну, нередко можно встретить тезис о том, что жертвы среди мирных жителей — это необходимые издержки. Я думаю, что такая риторика будет распространяться и на другие сферы жизни, в том числе и на проблему домашнего насилия.
