«Братские народы» — давняя ритуальная формула в российском идеологическом языке, популярная, часто употребительная, но одновременно и весьма раcплывчатая, что позволяет использовать ее в разных контекстах и с разными смыслами. Она содержит в себе противоречивые траектории своего развертывания: с одной стороны, разнообразие и партнерство, с другой — единство и подчинение. В разные периоды новейшей истории политики акцентируют то один, то другой смыслы, сохраняя в то же время удобную для манипуляции аморфность.
Еще в XIX веке антропологи обнаружили, что термины родства обозначают не столько биологические, сколько определенным образом организованные социальные отношения. Некоторые такие термины называют не конкретного родственника, кровную или брачную связь с которым можно точно проследить, а целый класс людей, знания о кровной/брачной близости с которым уже утеряны (или даже никогда не существовали), но в отношении которых сохраняется определенный набор правил поведения и нормативных обязательств. «Братьями» в таких, как говорят антропологи, классификационных системах родства являются не только дети общих родителей, но и дети дальних родственников, без приставки «двоюродные, троюродные и т.д.», а иногда все мужчины одного поколения в данном сообществе.
Со временем термины родства перестали выполнять роль основных инструментов регулирования социальных отношений, но за пределами сугубо частной жизни сохранились в качестве метафор в публичных речах и ритуалах, с помощью которых политики и публицисты оформляют планы и действия государства для массовой аудитории. Эти метафоры отсылают к древним родовым и патриархальным образам, что должно, видимо, эффективнее убеждать население, часто все еще в своей повседневности ими пользующихся, и подчеркивать естественный, укорененный в истории и традициях, характер политических решений. Одной из таких метафор стал термин «брат», который используется для указания на близость стран и народов, легитимируя дипломатические переговоры, образование международных союзов, объясняя претензии на политическое покровительство и захваты территорий. «Братские отношения», «братский союз», «братская дружба», «братские страны» и «братские народы» превратились в риторический знак обозначения особой роли тех или иных складывающихся или возможных политических альянсов.
Во второй половине XIX века и начале XX метафора родства активно использовалась в европейской политике: от имени немцев, поляков, итальянцев и других народов активисты и государственные лидеры требовали привести политические границы в соответствие с кровным (языковым) принципом. Выражение «братья-славяне» было популярным в Российской империи: оно использовалось для обоснования легитимного права на вмешательство в дела Османской империи, защиту или даже «освобождение» славянских народов, которые находились под «османским игом». Идея славянского родства, которая соединяла в себе и националистический аргумент крови, и имперские амбиции расширения территории, была важным идеологическим инструментом в борьбе России за усиление своего влияния на Европейском континенте. Одновременно та же идея «родства» и «братства», но не всего общеславянского, а лишь восточнославянского, использовалась для консолидации внутри самой империи «большой русской нации», состоящей из великороссов, малороссов и белорусов. Эта идея возводила историю трех народов к общим предкам в Киевской Руси и искала общие корни в их культуре. Она служила задаче как более плотной интеграции и унификации славянско-православного большинства в империи, создания из нее своеобразной метрополии, имперского национального ядра, так и уменьшения влияния конкурирующих идей национального строительства, которые рождались на самих окраинах и/или поддерживались извне.
Советские правители и идеологи, разорвав прямую преемственность Советского Союза с Российской империей, тем не менее сохранили метафору «братства народов» и включили ее в свой пропагандистский язык, переосмыслив из этнической в идейную. Задачей нового государства, провозгласившего равенство народов, стало не выделение имперского славянского «братского» ядра, а объединение всех народов, независимо от их принадлежности к расам и языкам, в одной «братской семье». «Братская семья советских народов» в советском идеологическом словаре означала теперь не родственную, а духовную или, точнее, политическую близость. Отсылка к «брату», какой она была в классификационных системах родства, в данном случае уже подразумевала не столько общее происхождение, не кровную (языковую) близость, а скорее общность политической и экономической жизни, общую судьбу, общие цели, набор общих правил поведения и взаимных нормативных обязательств. Возможно, что патриархальный оттенок, который тем не менее сохранялся в слове «братский», все же смущал идеологических чиновников, поэтому основной формулой, зафиксированной и в гимне СССР, в итоге стала «дружба народов», а не «братство», а в публичных образах союзных и автономных республик часто фигурировали женщины, а не одни лишь мужчины. Впрочем, эти тонкие различия в смысловых оттенках были не особенно принципиальными и не бросались в глаза населению страны, которое к позднесоветскому периоду в массе своей воспринимало эти риторические приемы как формальный официозный ритуал. Выражение «братский народ» употреблялось также в отношении любых стран, которые принадлежали к социалистическому лагерю союзников СССР, или к тем, которые, как предполагалось, могут к нему принадлежать. В том числе это выражение подчеркнуто использовалось при вводе советских войск в Венгрию в 1956 году, в Чехословакию в 1968 году или в Афганистан в 1979 году, указывая на особое право СССР вмешиваться в дела перечисленных государств.
Советская риторическая конструкция «братской семьи», несмотря на свой пафос равенства, оказалась несвободной от имперской иерархии. В какой-то момент в нее было введено дополнение о «старшем брате», чья роль отводилась русскому народу. «Первому среди равных», как выразился в 1945 году Сталин, «наиболее выдающейся нации из всех наций», русскому народу принадлежала, по мысли советских идеологов, заслуга решающей силы в революции, в создании СССР и в войне, а значит, он был «руководящим народом», чья культура и язык становились образцом для всех остальных. За этими выражениями — «руководящий народ» и «старший брат» — не было какого-то ясного содержания, кроме русского языка, обязательного для всех советских граждан. По этой причине они быстро превратились в ритуальные формулы, вскоре вытесненные из первых рядов пропаганды выражением «советский народ». И все-таки эти формулы, оставшиеся в идеологическом словаре, обозначили связь советских идеологем с позднеимперскими проектами, для которых была характерна идея национальной славянской/русской общности как ядра многонациональной империи.
После распада СССР выражение «братский народ» осталось в публичном языке, сохранив свой ритуальный характер. Оно даже вошло в новый текст гимна Российской Федерации (в обновленной фразе «братских народов союз вековой»), который был принят при Путине, но создан на основе прежнего советского гимна. Это зафиксировало преемственность советской концепции «многонационального общества», которая вошла в новую конституцию Российской Федерации. Однако в нулевые годы тема братства постепенно стала уходить из внутриполитического дискурса: ее постепенно заменяла тема единства «российского народа» или «российской цивилизации» с русским народом как государствообразующим в центре этой конструкции. Идеологов политического режима стало больше интересовать не равенство русского и других народов, а интеграция последних, или даже их ассимиляция, в это ядро, которое стоило теперь беречь от размывания. По отношению к тем, кто не желает интегрироваться, стала неофициально действовать формула, озвученная героем фильма «Брат». Так Данила Багров, обращаясь к условному «кавказцу», выразил общее чувство русского национализма, сказав, что «не брат» тот ему вовсе, а «г… ч….».
Выражение «братские народы» по-прежнему регулярно официально используется при обращении к странам, с которыми у России сохраняются или устанавливаются особо близкие дружеские отношения. Однако используется эта риторика несколько иначе, чем в советское время. Само выражение стало употребляться более избирательно и редко. В официальных текстах, подписанных Владимиром Путиным, «братский народ» чаще всего встречается применительно к Беларуси, намного реже — по отношению к другим странам и народам. Высказываясь об Украине, Путин предпочитает говорить «мы единый народ», а не «братский», правда, в ответ на недоумение журналистов о разнице между этими выражениями, кремлевский пресс-секретарь пояснил, что это синонимы. В «Стратегии национальной безопасности Российской Федерации», подписанной в 2021 году, в отдельном пункте 101(20) специально сказано о необходимости «укрепления братских связей между русским, белорусским и украинским народами». Сам же Путин в статье «Об историческом единстве русских и украинцев» опять назвал все три восточнославянских народа «триединым народом». Другими словами, нынешняя официальная идеология пытается копировать язык конца XIX века и использует слово «братский» преимущественно для обозначения именно восточнославянского «единства». Впрочем, уклоняясь от таких «братских объятий» как претензии на прежнее доминирование, Владимир Зеленский, отвечая на заявление Путина о прямом родстве украинцев и русских, иронично обыграл эту тему в обратную сторону, назвав последних «двоюродными племянниками».
