Разговор о «прогрессивном», негосударственном патриотизме, или «патриотизме снизу», — это попытка описать идею гражданственности, способную объединить российское общество. Идею, дефицит которой не позволяет нам отвечать на многие вызовы. В первую очередь на вызовы со стороны власти. Сейчас, когда режим ведет агрессивную войну в Украине от лица российского народа, используя старые или обновленные патриотические клише, эта проблема особенно очевидна. Количество антивоенно настроенныx людей в России огромно, но у них нет общей платформы, общей истории, общего языка, с помощью которого можно было бы требовать прекращения войны, опознавать друг друга или хотя бы говорить о происходящем. Какие чувства по отношению к живущим с нами в одном дворе, районе, городе, регионе, стране, какой взгляд на историю, какой образ «воображенного сообщества» могли бы объединить большинство готовых бороться за новую, неимперскую Россию?
Два постсоветских нарратива
После распада СССР сложилось два основных доминирующих сегодня повествования об истории: либеральный и национал-сталинистский. В путинское правление возник еще один нарратив, синтетический, успешно используемый сегодня режимом для поддержания своего господства.
Либеральная версия национальной истории выстраивается вокруг идеи о вековом стремлении России — в лице своих «лучших представителей» — быть полноценной частью Европы. Стремлении, которое каждый раз трагически не реализуется. Этот нарратив зачастую фиксируется на кровавыx эпизодах русской истории, на фигураx рабства и подчинения, на консервативном восприятии Октябрьской революции как одновременно заговора преступников и бунта низов, на порожденном сталинской эпохой образе «нации палачей и жертв», на необходимости покаяния за грехи советского режима. В таком предельном варианте догматичный западоцентризм российской либеральной традиции также влечет за собой расизм по отношению к социальным низам и любым сообществам, которые воспринимаются как «неевропейские».
Второй доминирующий нарратив, также оформившийся на руинах СССР в 90-е годы, можно назвать национал-сталинистским. Он базируется на мифе о Сталине как аскетичном лидере пролетарской державы, воплощающей справедливость и порядок, победившей нацизм и успешно противостоявшей Западу. Эта история во многом вырастает из консервативного и патриотического поворота СССР 30-x годов. Поэтому, риторически апеллируя к «дружбе народов», адепты национал-сталинизма тем не менее нередко склонны к антисемитизму (ставшему частью низовой сталинистской традиции после «борьбы с космополитизмом») и прочим ксенофобским стереотипам. Во многом это обусловлено господствующим представлением о государствообразующей и цивилизующей роли русского народа в СССР. Можно вспомнить крайне популярный среди такой аудитории мем: «Русские варвары врывались в кишлаки, аулы и стойбища, оставляя после себя лишь библиотеки, театры и города».
Разумеется, среди «сталинистов» есть искренние приверженцы интернационализма, как и среди «либералов» есть люди, напрочь лишенные социального и иного расизма. Но именно эти две версии истории, отталкиваясь, карикатуризируя и гипертрофируя друг друга, оказались мейнстримом. Обе имеют по-разному выраженную колониальную составляющую. Обе восходят к ключевым событиям 90-х: победе над путчем ГКЧП в 91-м и расстрелу Парламента в 93-м.
1991-1993
Победа над ГКЧП в августе 1991-го обещала стать формирующим событием для новой гражданской нации. «Центральной мишенью, избранной путчистами, стала Россия, ее многонациональный народ, позиция России в отношении ее демократии и реформ», — говорил Борис Ельцин 22 августа, описывая возникающее политическое сообщество (т.е. демократичное, многонациональное и пр.). Однако подвели реформы — именно они вызвали раскол в обществе и во власти, апогеем которого стал разгром антиельцинского парламента в 1993-м. Победа Ельцина, которому удалось упразднить «просоветский» парламент, а вскоре частично маргинализировать, частично поставить под контроль мощное движение против либеральных реформ, стала в итоге поражением российской демократии. 1993 год оказался фатальным для формирования новой гражданской общности и задал авторитарный вектор постсоветской истории.
С тех пор идеологическое противостояние просоветских «патриотов» и антисоветских «либералов» превратилось в ключевой сюжет общественной дискуссии, препятствуя формированию сильного сплоченного общества, способного бороться за свои интересы, противопоставлять себя власти и элитам. Задача объединить расколотое общество досталась власти, чем она и стала заниматься — уже в собственных интересаx.
Путинский патриотизм
Владимир Путин прекрасно понимал эту миссию. Он оказался в Кремле, когда у россиян начал оформляться запрос на внятного лидера и новые достижения, на повод для национальной гордости. Отодвинув от власти или поставив под контроль выдвинувшее его либеральное лобби, Путин привлек на свою сторону большую часть ностальгирующей по СССР аудитории за счет жестов символического характера — вроде возвращения советского гимна.
Это происходило на фоне политической и идейной маргинализации как либерального, так и национал-сталинистского крыла. Либералы (впрочем, без особого сопротивления) были вытеснены в нишу оппозиционных антисоветчиков и частично кооптированы аппаратом управления (т.н. «системные либералы»). Сталинисты (также скорее добровольно) — вытеснены в нишу избирателей, которых циничные политтехнологи в электоральном контексте называют «бедные со Сталиным».
Начала формироваться путинская версия истории, основанная на идее преемственности между Древней Русью, Российской империей, СССР и современной РФ. Суть ее в том, что, вопреки периодическим смутам и блужданиям, Россия всякий раз возвращалась к своим традиционным, и, что важно, неразделимым ценностям государственности, семьи и веры. Опасность для нее представляла большевистская революция и ее лидеры Ленин и Троцкий, о которых Путин, судя по всем его высказываниям, знает немного, хоть и обеспокоен их возможным влиянием на современность. Сквозной мотив путинской версии истории — собирание земель: от московских князей через Ивана Грозного, Петра I, Екатерину II, покорение Кавказа — к советскому государственному строительству. Смута и распад в 90-е, затем присоединение Крыма и сегодняшняя война за присоединение украинских территорий — очередные вехи на этом тысячелетнем пути.
Итак, «традиционные ценности», приращение территорий, счастливое развитие народов и культур под русским началом, знак равенства между народом и государством — такова основа государственнического патриотизма, который сформировался за последние 20 лет. От национал-сталинизма он позаимствовал державность, антизападничество, нежелание признавать исторические ошибки и преступления, а от либерализма 90-х — неприязнь к радикализму низов, «популистскому» противопоставлению богатых и бедных.
Прогрессивный патриотизм?
Хочется поддержать и развить другой взгляд. У народа и элит — разная история и разная страна. Сплоченность общества и элит — верный способ удерживать под контролем большинство. А вот обществу сплоченность нужна, чтобы держать под контролем политическую власть и менять ее силой в критических ситуациях.
Патриотизм колонизированных наций традиционно восходит к гражданскому национализму и национально-освободительной борьбе. Что касается наций имперских, то основанием для солидарности против элит сегодня может служить идея антиимперской истории народа и народов — правда, в этой идее нет ничего нового.
«Я узнал, что свобода, которой я наслаждаюсь, завоевывалась столетиями – начиная от крестьянского восстания Уота Тайлера до диггеров и левеллеров Английской революции, от капитана Свинга до Неда Лудда, чартистов и суфражисток», — пишет английский рок-певец Билли Брэгг в книге «Прогрессивный патриот», выстраивая канву английской истории через этапы создания демократических механизмов и включения в них разных слоев и групп — плебса, рабочих, женщин, мигрантов. — «Я впервые услышал о Томе Пейне и Толппаддльских мучениках, Филантропах в рваных штанах и битве на Кэйбл стрит. Я начал понимать, какую огромную роль в моей жизни сыграла победа лейбористов на выборах в 1945 и создание государства всеобщего благоденствия. В этом состоит наша радикальная традиция и, солидаризировавшись с забастовщиками, я стал частью этой традиции».
Суть того, что Брэгг назовет прогрессивным патриотизмом, почти за сто лет до него объяснил Ленин в статье 1914 года: «Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! […] Мы любим свой язык и свою родину […] Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великорусов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов».
Новый запрос на патриотизм слева
В 70-е марксистский универсализм вместе со своей интернационалистской программой входит в кризис. «Политика идентичности» предлагает новые формы солидарности и сопротивления с упором на активизм, борьбу за культурные и образовательные механизмы в большей степени, чем за представительство демократического большинства нации в органах власти. Начинается неолиберальная эпоха, свободный рынок берет реванш, который в итоге повлечет за собой ответный запрос на усиление национального государства. Экспансивная политика США, триумф британских и американских консерваторов требуют от левого движения бороться на их поле, а значит, опираться на национальную историю.
В 1980 году выxодит «Народная история США» Говарда Зинна. Акцент историка — на борьбе рабочих, женщин, расовых и этнических меньшинств. Его модель патриотизма — ответ на милитаристскую и имперскую политику его страны. «[Н]есогласие — это высшая форма патриотизма. […] Если правительство не защищает наши свободы, а уничтожает их, если правительство посылает молодых людей на войну, несправедливую войну, что ж, значит, оно не следует принципам — не заботится о жизни, свободе и счастье. […] Тот момент, когда правительство ведет себя таким образом, самое патриотичное, что можно сделать, — не подчиняться ему».
Одно из достижений Зинна в том, что он включает борьбу групп в широкую рамку национальной и классовой истории, по-своему отвечая на вопрос о том, как взаимодействовать левым с политикой идентичности в эпоху кризиса традиционного рабочего движения и связанной с ним интернационалистской перспективы. Эрик Xобсбаум в статье 1996 года поднимает тот же вопрос: «Почему же левым, особенно в англоязычных странах, так трудно видеть себя представителями всей нации? (Я, конечно, говорю о нации как о сообществе всех людей в стране, а не как об этнической общности.) […] Ведь еще Маркс предвидел такое преобразование в “Коммунистическом манифесте”. Тодд Гитлин резко выразился в своей книге “Сумерки общих мечтаний”: “Кто такие левые, если […] не выразители всего народа?”…Если нет народа, а есть только народы, то нет и левых».
Хобсбаум также пишет о «сочетании патриотизма и социальных преобразований», которое доминировало в европейской политике сразу после 1945 года. Не случайно левый популизм, сочетающий классовую и патриотическую повестки, популярен в мире сегодня, когда снова очевидно, что те, кто беден и лишен средств производства — это и есть большинство нации.
Может ли феминизм быть патриотичным?
Некоторые феминистки предлагают свою версию того, как разговор об идентичностях может сочетаться не только с глобальной, но и с патриотической повесткой. «Протест — тоже “традиционная ценность”, и в республике, которая была основана революцией, эта ценность укоренена гораздо больше, чем чванливый консерватизм», — пишет в эссе «Семейные ценности» (1988) американская феминистка Барбара Эренрайх. — «Феминизм был, можно сказать, изобретен здесь, и его стоит считать одним из наших лучших предметов экспорта. […] Не важно, что патриотизм слишком часто оказывается прибежищем негодяев. Протест, восстание и всяческое буйство по-прежнему настоящий долг патриота!»
К теме патриотизма обращалась еще одна феминистка первого ряда, поэтесса Адриенна (Эдриен) Рич. В 1991 году, в связи с войной в Персидском заливе, Рич работает над поэтическим циклом «Атлас сложного мира». Она ищет противоядие от имперской и корпоративной пропаганды в частных историях солидарности и взаимопомощи, в личном переживании политики, в разнообразии американской природы и стилей жизни.
…Патриот это не оружие. Патриотка –
та, что борется за душу своей страны
борясь за собственную душу,
вспомнить свою настоящую страну,
вспомнить страдающую землю: вспомнить,
что благословение и проклятие рождены близнецами
и разлучены при рождении
чтобы снова встретиться на похоронах
что внутренний эмигрант больше, чем кто-либо из людей,
страдает о доме
что любой флаг, реющий сегодня, это крик боли.
«Бросить вызов монополии правых на патриотизм»
Все процитированные выше авторы принадлежат к большим имперским традициям: британской, американской и российской. Имперские машины этих стран принесли много зла народам, культуры этих стран внесли свой вклад в прогресс человечества. Можно ли отделить одно от другого? Мы явно не можем отнести Достоевского, Толкина или Хемингуэя к антиимперской традиции, но мы можем принимать их, критически, во всей противоречивости как часть мировой культуры и как часть национальныx культур, с которыми себя ассоциируем. Особым образом это касается советского проекта с его уникальным и еще плохо осмысленным сочетанием освободительного и колониального.
Когда я слышу, как некто говорит нечто вроде «Россия — страна палачей, стукачей и жертв», я отвечаю, что мой прапрадед не был ни палачом, ни жертвой, а участвовал в революции 1905 года, прадед, венгерский коммунист, боролся за циммервальдскую программу мира, а потом стал советским человеком и чудом избежал репрессий. Другой прадед воевал за красных в гражданскую, потом работал над реактивным топливом, потом трудился в «шарашке», с академиком Королевым, а его дочь, моя бабушка, позже проектировала советские шахты. Да, мои гипотетические родственники могли бы работать в НКВД. Да, мои реальные родственники могли совершать неприглядные общественные поступки, о которых умалчивает семейная история. Но по большому счету это бы ничего не изменило — ведь мы говорим о коллективном, а не только о частном опыте. О коллективном опыте освобождения и закрепощения, архаизации и прогресса.
Считать великим освободительным событием Октябрь 17-го не значит поддерживать беспредел ЧК, разгром многопартийности, огосударствление профсоюзов и отказ большевиков от многих обещаний. Признавать прогрессивную роль СССР во многих сферах — от освоения космоса до поддержки антиколониальной борьбы по всему миру — не значит закрывать глаза на Большой террор, «борьбу с космополитизмом», разгром Пражской весны и карательную психиатрию для диссидентов. Признавать, что советская армия освобождала Европу от нацизма, не значит отрицать послевоенный захват Восточной Европы и право ее наций на свои версии истории.
«Мы должны бросить вызов монополии правых на патриотизм, но не клянясь в слепой преданности своей стране, а повествуя о том, каким образом мы оказались здесь все вместе, каким образом многие и многие поколения исключенных из общества начали чувствовать свою принадлежность к нему», — пишет Брэгг. — «Последние тридцать лет левые боролись с фашизмом со связанными руками. Наши эгалитарные, интернационалистские ценности не позволяли нам нормальным образом вести разговор об идентичности. Борясь лоб в лоб с реакционным национализмом, мы автоматически создавали вакуум, оставляя его BNP или Дейли Мейл — и именно они решали все это время, кто здесь свой, а кто нет». Брэгг — патриот Англии, имеющей вполне четкие исторические границы. В России имперская проблема осложняется тем, что разные национальные сообщества сосуществуют на одних территориях. Это в том числе наследие СССР. Вопрос о том, в какой степени СССР был империей, интересует не только ученых — сегодня это еще и важная политическая ставка.
Патриотизм империй, границ и регионов
Я учился в школе в 80-х, когда идеологические тренды разных советских периодов складывались в довольно эклектичную картину. Из школы я вынес славную историю социальной и классовой борьбы, восстаний и революций, а также позитивный смысл слова «патриот», отсылающего к итальянскому Рисорджименто, к Великой Отечественной войне, к Сопротивлению, к антиколониальной борьбе народов Африки и Азии, к Кубинской революции. Я также вынес из школы печально известное представление о том, что «Россия никогда ни на кого не нападала», очевидно, восходящее к госпатриотическому повороту второй половины 30-х и 40-х годов.
Рудименты старого имперства, догматически усвоенные идеи классиков марксизма о том, что централизация исторически прогрессивнее раздробленности, а общий язык предпочтительнее для рабочего класса, чем множество языков; неизжитая логика противостояния лагерей времен Xолодной войны — все это привело часть «советских патриотов» к поддержке агрессии РФ в Украине. Агрессии, которая сознательно подается целевой аудитории как шаг к восстановлению СССР. Бывают более сложные сочетания. Так Владимир Степанов, новосибирский ветеран ВОВ, который участвовал в Курильской операции и пару лет назад высказывался против возвращения островов Японии, выступил против СВО. Вероятно, эта позиция по-своему последовательна. Включение Курил в состав СССР воспринимается как справедливый итог войны с агрессором, тогда как нападение на Украину, да еще и под лозунгами Великой Отечественной войны, этой справедливости противоречит.
В качестве альтернативы по отношению к некритичному советскому патриотизму Сергей Абашин предлагает «увидеть и принять противоречивый, неоднозначный, сложный характер советского — сложный и в смысле его временной этапности, и пространственного разнообразия, и сосуществования конкурирующих проектов, личных опытов и тенденций. В этой неоднозначности было место и неравенству вместе с попытками его преодоления, и колониальности вместе с антиколониальными практиками». Такой подход противоречит линейному антиколониальному нарративу, представляющей Москву безусловным эксплуататором. Тем более он противоречит ностальгической картинке счастливого равноправия и дружбы народов под началом русского как якобы «первого среди равных».
Альтернатива тому и другому — повествование, в котором история имперских захватов идет рука об руку с историей сосуществования и соразвития разных народов и культур: от многовекового соседства мусульманского и православного сообществ и многонационального восстания Пугачева до элементов модернизации в национальных республиках СССР. Именно так российский «прогрессивный патриотизм» мог бы противостоять как патриотизму государственному, так и русскому этническому национализму, который неизбежно, по всем ультраправым лекалам, строится на стигматизации русского большинства как жертвы и в столкновении с другими национализмами грозит кровавым переделом разнообразных «исконных» территорий. Признавая и поддерживая право народов на любое самоопределение, российским левым и демократам сегодня стоило бы думать как о модели инклюзивного общества с иммунитетом к любой ксенофобии, так и о новой федерации, по-настоящему преодолевающей имперское наследие, добровольной и равноправной для территорий и сообществ. Возможность приступить к реализации такой идеи может выпасть в любой момент.
И это тоже глобальный вызов. Вопреки обещаниям скорой отмены границ в результате мирового шествия глобального капитализма, мы видим не только новый спрос на национальное государство, но и все более кровавые противостояния за границы и «исконные» территории по всему миру. Интервенция РФ в Украину многократно усиливает эту тенденцию.
Сегодня нет единой политической рамки, в которой могли бы быть разрешены проблемы Донбасса, Карабаха, Косово, Крыма, Каталонии, Тайваня, Абxазии, Палестины, другиx аннексированных или спорныx территорий, самопровозглашенныx или частично признанных республик. Случай Донбасса показывает, как имперские амбиции крупныx государств не позволяют соседям решать внутренние проблемы через федерализацию. Слово «федерализация» в итоге вообще становится синонимом уступки геополитическим амбициям агрессора. Ради них же в марионеточныx республиках конструировалась пророссийская история сверху, использующая действительно существующие элементы советской — пролетарской и антифашистской — идентичности.
И все же, возможен ли из этой ситуации выход, предполагающий не логику национальных государств, а идею наднациональных федераций или конфедераций? Остается только надеяться. Не сказал своего последнего слова и патриотизм региональный, противостоящий не только этническому национализму, но порой и гражданским нациестроительным проектам. Он отсылает как к опытам прошлого (Югославия, СССР), которые оставили, помимо прочего, море позитивных ассоциаций, так и к континентальным объединительным проектам с сильной антиимпериалистической составляющей (боливарианство, панафриканизм). Есть такая составляющая и в идее сильной, объединенной, независимой от США Европы.
Патриотизм малых дел и местных сообществ
Но дело не только в истории. Как мне уже доводилось говорить, патриотизм — это еще и ответ на кризис больших идеологий и идеологических нарративов как таковых. Когда люди больше не верят «громким словам», они объединяются вокруг «конкретных дел» и «общих пространств».
Включаясь в борьбу за леса, парки, городскую застройку, люди снимают или откладывают в сторону «большие» политические разногласия, мешающие действовать сообща. Однако потребность в больших политических программах и исторических повествованиях никуда не девается. Если активисты не будут вооружены своей историей, то их повестка будет рано или поздно присвоена властью, либо пропаганда расколет их по привычным линиям — тем же линиям советского/антисоветского противостояния 1991-93 годов. Нужен нарратив, способный преодолеть этот разлом, встраивающий локальный активизм в большую историю низовой демократии и сопротивления, которая продолжалась и в СССР.
Но такой нарратив нельзя сконструировать с нуля, он может родиться только из борьбы снизу. Мои наблюдения за локальным активизмом последних лет подсказывают: те, кто всерьез занимается защитой местной природы, историческиx ландшафтов, культур, неизбежно, хоть и не сразу, приходят к тому, что для такой защиты необходима общенациональная, а в итоге и глобальная перспектива. «Действуй локально, мысли глобально» — здесь уместно вспомнить лозунг альтерглобалистского движения, которое зашло в тупик именно потому, что попыталось с помощью интернациональных механизмов, таких как социальные форумы, перепрыгнуть вполне устойчивую национальную повестку.
Интересна траектория движения в защиту Шиеса. Эта местная инициатива в Архангельской области на границе с республикой Коми, направленная против мусорного полигона, запланированного Москвой, мобилизовала не только экологическую и правозащитную, но и регионалистскую этнокультурную повестку. Она привлекла людей самых разных взглядов и верований, превратившись фактически в общенациональный феномен (процесс сильно усложненный начавшейся войной, но не прекратившийся). Возможно, по этой модели будет развиваться и новый интернационалистский проект снизу, исходящий от защиты родныx мест и сообществ. Новый интернационализм сегодня необходим как никогда. Но к нему невозможно прийти, минуя локальные, региональные, а в каких-то случаях и национальные уровни.
Государственный и низовой патриотизм: время встречи и расставания
В своей недавней книге «Патриотизм снизу» Карин Клеман пишет о том, что в путинскую эпоху, с удовлетворением ощутив некоторое повышение уровня жизни, восстановление «порядка», сокращение зависимости от Запада и вернув себе некоторую гордость за страну, люди начали испытывать новую потребность в солидарности и задаваться вопросом: почему мы живем так бедно в такой богатой стране?
Итак, в какой-то исторический момент государственный и негосударственный патриотизм соединились. Но этот баланс не может удерживаться долго. Его подрывают либо мощное социальное недовольство, либо…маленькая победоносная война, которая теперь уже не маленькая и явно не будет победоносной. Она ведь была развязана в том числе с целью подавить формирование гражданской альтернативы снизу.
Один из теx, кто разрабатывает программу для такой альтернативы, проект нового большинства, объединяющего людей 91-го и 93-го с новым поколением активныx граждан, — Алексей Навальный. Совместив либеральную, националистическую и антикоррупционную повестки, он пытается привлечь новые аудитории, используя в том числе левопопулистские, перераспределительные требования. Власть, судя по ее реакции (попытка отравления и тюремный срок), высоко оценивает его политические достижения.
Самая успешная и перспективная попытка создания нового большинства слева — работа штаба Миxаила Лобанова и ассоциированных с этим штабом проектов. «У большинства из нас с вами нет «в запасе еще одной Родины» — нам некуда уехать. Необходимо узнать или вспомнить, что такое солидарность и коллективное действие. Чтобы защитить свою семью, свой район и свой город, свой коллектив», — пишет Михаил. Совмещение повестки прав и свобод, местного самоуправления, борьбы с классовым неравенством, признание как удач, так и пороков СССР, а главное, успешная работа с низовыми инициативами — все это помогает новому поколению демократическиx социалистов мобилизовывать широкую коалицию людей самыx разныx взглядов (пожалуй, за исключением ультралибералов и ксенофобныx националистов).
***
«Прогрессивный патриотизм», о котором шла речь в этом тексте, не является ни научным методом, ни политической программой. Это именно идеология, которая, соединяя личный и коллективный исторический опыт, политические убеждения, любовь к своим языкам и культурам, к родственникам и друзьям, солидарность с соседями и согражданами, может дать опору в такие моменты как сейчас — критические для каждого гражданина и всех граждан вместе. Защитить низовое движение от раскола и идеологической узурпации со стороны власти. Предложить общую платформу — сегодня в первую очередь антивоенную — тем, кто разбросан, растерян, склонен к личному и национальному самоуничижению, к поиску виноватых среди тех, кто ближе. Ко всему тому, что лишь деморализует, не принося никакой пользы сопротивлению.
Если наша страна — априори светоч нравственности или филиал ада, то от нас ничего не зависит. Если нас «нет как нации», то мы не можем ни за что ответить и ничего предпринять.
Но мы есть, и нам, как и всем, есть, чем вдохновляться и есть, за что нести ответственность в прошлом и настоящем. Ответственность подразумевает действие. Политическое действие, меняющее баланс между великолепными и ужасающими страницами нашей истории и способное в итоге создать новую страну.
