Прошел уже месяц с момента начала войны. 7 октября 2023 года отряды боевиков ХАМАС прорвали разделительную стену и вторглись в поселения и кибуцы на территории Израиля. Террористы убивали, пытали, насиловали и похищали мирных жителей — мужчин и женщин, детей, стариков. Израильская история не знала такого большого количества убитых и похищенных, особенно среди гражданского населения. В ответ государство Израиль начало массированную бомбардировку Газы. Израиль также ввел полную блокаду Газы и прекратил подачу в город продовольствия, воды, электричества и топлива. С тех пор ХАМАС не прекращает ракетные обстрелы израильских городов. Израиль в свою очередь начал наземную операцию, продолжая бомбардировки с воздуха. Десятки тысяч израильтян были эвакуированы из своих домов. Но сектор Газа также сильно пострадал. Как минимум северная часть города полностью разрушена. Тысячи погибших, сотни тысяч беженцев.
Правительство Израиля немедленно ввело в стране военное положение. Боевые действия Армии обороны Израиля были официально названы войной. Однако современная война, каковой мы привыкли ее воспринимать, это вооруженный конфликт прежде всего между двумя или более государствами. По (горькой) иронии судьбы, Израиль наконец признает другую сторону в качестве государства? Или враг не определен, и любую группу или человека можно включить под название «Хамас», как общее название терроризма и зла? Непонятно также, почему эта война носит одно из фаллических названий, которые в Израиле обычно дают спецоперациям. Как известно, все израильские войны получали названия ретроактивно, и эти названия обозначали либо период, либо географию боевых действий. Здесь почему-то сразу возникла необходимость дать звонкое, воинственное имя. «Железные мечи» (חרבות ברזל) — что это символизирует?
На иврите слова חרב («херев», то есть меч) и חורבןб («хурбан», то есть разрушение) — однокоренные. Кого должны уничтожить эти железные мечи? Должно ли это напоминать публике о библейских войнах, например о завоевании земли обетованной израильскими племенами под командованием Йешуа бин Нуна? Или Самсона, который, конечно, пал смертью храбрых, но в фелистимлянском плену? Или антиримское восстание Бар-Кохбы, которое было жестоко подавлено? Или историю Хануки, в которой неясно, была ли это борьба за независимость или гражданская война и была ли победа Макковеев победой над греками или над эллинизированными евреями? Пытается ли израильская пропаганда нарисовать нам и всему миру трагикомическую фигуру еврейского Дон Кихота — солдата в железной кипе (на иврите כיפת ברזל, «кипат барзель») с железным мечом или фанатичного и жестокого защитника Масады, готового в случае поражения убить себя и своих товарищей?
Об этой войне еще будут сложены песни, написаны книги, сняты фильмы, установлены памятники. Когда-нибудь в будущем. Вопрос в том, кто будет помнить, что и как? Память — это привилегия, которая не должна восприниматься как нечто само собой разумеющееся. Будущее зависит в том числе от образа прошлого, который нынешнее поколение создает для поколений грядущих. Ведь коллективная память — это не сумма воспоминаний каждого из людей, живущих в определенном месте в определенный период. Это совокупность мнений, чувств, убеждений и знаний о прошлом. Другими словами, это отношение к прошлому, по поводу которого (отношения) существует консенсус в определенном обществе. Эта отношение преобразуется в произведения искусства, учебные программы, ритуалы и памятники или, другими словами, принимает различные символические формы для сохранения и воспроизводства. Прошлое — это не то, что мы помним, а то, что мы знаем. Поэтому оно находится не в памяти, а в сознании. Следовательно, коллективная память более показательна для настоящего, чем для прошлого, и имеет большее влияние на будущее.
Неудивительно, что государство сразу же активировало механизм «анцаха» (הנצחה) — увековечивания. Словарное определение ивритского понятия «анцаха» — действие, направленное на сохранение памяти о событии, личности или группе людей. Семантика морфологической формы позволяет и буквальный перевод как «активацию, включение победы (в сознании)». Усилия пропаганды сосредоточены на трех вещах: 1) подчеркнуть боль и страдания группы принадлежности при одновременном преуменьшении уровня страданий с другой стороны; 2) представить военную деятельность как священную войну, как коллективный акт героизма; 3) сознательное использование в отношении происходящих событий исторического лексикона прошлого: «Шоа» или «Восстание Бар-Кохбы».
Интересно, что в иврите нет адекватного и емкого термина, обозначающего процесс создания памяти. Слово «анцаха» отсылает к вечности (נצח, «нецах») и победе (ניצחון, «ницахон»), а некоторые услышат здесь «цанханим» (צנחנים), то есть «десантники». Чудесным образом эта лакуна в языке раскрывает скрытый и пугающий аспект тезиса Вальтера Беньямина о том, что историю пишут победители. Это экзистенциальный аспект. Только те, кто выживет, смогут писать историю. Вечность и победа взаимосвязаны и определяют израильский этос. Победа запечатлена в историческом сознании израильтян как обещание вечности, то есть обещание продолжения существования. Чувство безопасности — это всегда ощущение победы. И наоборот. Тогда как поражение означает не только забвение, но и вымирание, смерть, физическое исчезновение. Однако факт в том, что много раз на протяжении истории уничтожались целые еврейские общины. Следовательно, к уравнению «Вечность=Победа» необходимо добавить третий элемент — травму. Травма питает каждую победу в сознании израильтян. Она оправдывает и двигает любую войну. Ведь каждая война Израиля по этой логике — это война за существование.
Зимой 1926–27 года, примерно через десять лет после Октябрьской революции, Вальтер Беньямин пишет в «Московском дневнике», что молодое поколение в Советской России, рожденное после революции, не переживает ее как живое событие, а усваивает ее из лозунгов: «[Р]еволюционную энергию стараются сохранить в молодежи, словно электроэнергию в батарее». Беньямин отмечает, что в результате у многих молодых людей развилось своего рода революционное чванство. Нечто подобное произошло и с израильтянами. Создание Государства Израиль в качестве основополагающего события больше не является живым событием. Ведь сионизм (по крайней мере в его левой версии, победившей на первых этапах становления государства) изначально был не просто национально-освободительным движением. Он был в прямом смысле утопией, которая должна была обрести свое место. Реализовать такой титанический проект можно было исключительно на новых демократических принципах равенства и социальной справедливости (разумеется, при полном игнорировании палестинского населения). Новым национальным домом должны были владеть все одинаково. Объединение в кибуцы подразумевало коллективное владение землей и равное распределение прав, обязанностей, благ и прибыли, и это объединение должно было стать основой нового государства (поэтому в Израиле до сих пор запрещена приватизация земли). Расовая эмансипация сопровождалась классовой.
К сожалению, довольно быстро на смену свободному коллективному труду пришел дешевый наемный труд поначалу новых иммигрантов с арабского востока, а после 1967 года — палестинских и иностранных рабочих. В 1990-е годы, с приездом большого количества квалифицированной рабочей силы из бывшего СССР, Израильская экономика окончательно встроилось в глобальный неолиберальный режим. Кибуцы с начала 90-х, по существу, превратились в капиталистические хозяйства, процветание которых обеспечивается эксплуатацией дешевого труда палестинцев и таиландских трудовых мигрантов. Неудивительно, что после начала войны, когда палестинцев заперли в Газе, а таиландские рабочие в ужасе разбежались, сельское хозяйство Израиля парализовало. Сионизм, возникший когда-то как революция сознания, как движение в его социальном и механическом значении, выродился в национально-религиозную государственную идеологию.
Тем не менее научно-техническое развитие, прежде всего медицины и армии, а также рост уровня и качества жизни израильтяне ошибочно принимают за победу сионизма. Возможно, именно в этом историческом конформизме с одной стороны и в застывшем воспоминании о революционных истоках сионизма с другой коренится типичное израильское высокомерие не только по отношению к врагу, но и по отношению ко всем, кто не принадлежит к израильскому этосу. Например, израильское общество как общество остается в значительной степени индифферентным к российскому вторжению в Украину, к военным преступлениям, совершенным там российской армией, и к судьбе беженцев. Такое безразличие неудивительно, поскольку израильское общество десятилетиями игнорирует оккупационный кризис.
Именно эта «тупая вера в прогресс», выражаясь словами Беньямина, стала причиной глубокого кризиса, в котором оказалось израильское общество. Поражение отбросило черную тень на лица израильтян. Каждый вдруг чувствует себя уязвимым, беспомощным, беженцем в своей стране. Еще в 1940 году в своих «Тезисах о понятии истории» Вальтер Беньямин писал: «Изумление по поводу того, что вещи, которые мы переживаем, “еще” возможны в двадцатом веке, не является философским. Оно не служит началом познания, разве что познания того, что представление об истории, от которого оно происходит, никуда не годится». Понятие победы включает не только военную победу, но и победу прогресса, демократии, человечности. Твердая вера в эту победу окружало сознание израильтян, как стена. Эта стена не только защищала, но и скрывала оккупированный мир, то есть скрывала за собой уже побежденную сторону — неравенство, бедность, насилие, ненависть, расизм, угнетение. Вот почему сейчас так больно пробивать эту стену.
Эти чувства шока, боли, растерянности, тревоги, утраты чувства защищенности, вполне понятные в нынешних обстоятельствах, могут повести израильское общество в двух противоположных направлениях. С одной стороны, они могут стать возможностью для национального пробуждения, для пересмотра израильской политики на протяжении поколений и для полного прекращения войны, оккупации, политики расового, политического и экономического угнетения. С другой стороны, эти чувства могут послужить топливом для ресентимента и разжечь огонь ненависти, который уже невозможно будет потушить. К сожалению, похоже, что израильское общество выбирает второй путь.
