«Я думаю, лучшее, что мы можем сделать, — это надеяться, что у президента есть достаточно информации, чтобы принять правильное решение. А дальше нужно просто довериться ему, чтобы он сделал то, что нужно, и как страна мы должны это поддерживать».
По форме и содержанию это высказывание похоже на то, как многие россияне описывают свое отношение к войне в Украине. Данные 213 интервью, собранных командой PS Lab с февраля по июнь 2022 года, показывают, что для многих из них сам факт начала боевых действий в Украине послужил достаточным основанием считать, что у происходящего должна быть причина — даже если узнать, в чем она заключается, невозможно. Однако «правильное решение» из цитаты выше относится не к приказу Владимира Путина о начале «специальной военной операции» 24 февраля 2022 года, а к решению Джорджа Буша-младшего начать вторжение в Ирак 20 марта 2003 года. Эту цитату американская социальная исследовательница Моника Прасад и ее соавторы приводят в статье о социально-психологических механизмах сопротивления новой информации, входящей в противоречие с политическими убеждениями людей. Убежденность в том, что Саддам Хусейн был причастен к организации терактов 11 сентября 2001 года, стала для многих американцев аргументом в поддержку вторжения в Ирак. Буш никогда напрямую не утверждал, что Хусейн несет ответственность за теракты, однако в его политической риторике последовательно проводилась мысль о связи режима Хусейна и «Аль-Каиды». Хотя комиссия по расследованию атак 11 сентября не нашла подтверждений участия Хусейна в подготовке атаки на башни-близнецы, сторонники Буша продолжали считать войну оправданной, ведь президент не мог ее начать без достаточных оснований.
Авторы статьи назвали такой способ рассуждения «подразумеваемым оправданием» (inferred justification). Оправдывая свою политическую позицию или моральную оценку, люди не апеллируют к конкретным фактам, которые считают достоверными, чтобы с их помощью переубедить оппонента. Для них достаточно утверждения, что такие факты в принципе существуют или должны существовать, даже если невозможно узнать, в чем они заключаются. С точки зрения Прасад и ее соавторов, это явление объясняется универсальными социально-психологическими причинами, которые не связаны с конкретной политической позицией. Интерпретируя окружающую политическую реальность, мы редко располагаем временем и ресурсами для рационального анализа всей совокупности релевантной информации. В этих условиях приходится полагаться на эвристики — мыслительные приемы, которые облегчают и ускоряют формирование суждений и принятие решений. Например, выбирая, за кого голосовать, избиратели ориентируются на идеологические позиции или партийную принадлежность кандидатов, и оценивают их, исходя из собственных политических предпочтений. Кроме предпочтений, источником эвристик может выступать сама политическая ситуация — например, расстановка сил в парламенте или состав будущих коалиций, которые порой оказываются важнее идеологии. Ситуационные эвристики играют бóльшую роль, когда человек сталкивается с масштабными событиями, имеющими далеко идущие последствия, — это может быть судьбоносный референдум, пандемия или начало войны. Для некоторых сторонников Республиканской партии, голосовавших за Буша на выборах 2000 года, таким событием стало американское вторжение в Ирак: сама ситуация войны оказалась достаточным основанием для вывода о ее оправданности.
«Подразумеваемое оправдание» — не единственная стратегия, к которой люди прибегают, сопротивляясь информации, противоречащей их политическим убеждениям. Во время интервью с республиканцами-избирателями Буша, придерживающимися теории о связи Хусейна с терактами 11 сентября, исследователи показывали им выступление самого Буша, в котором он отрицает причастность Хусейна к атакам на башни-близнецы. Однако лишь одного из 49 респондентов это заставило изменить свое мнение. Большинство из них попытались отстоять свою позицию вопреки противоречащей ей новой информации, полученной от исследователей (41), а некоторые стали отрицать, что вообще когда-либо верили в причастность Хусейна (7). Респонденты высказывали сомнение относительно самой возможности доказать или опровергнуть связь иракского режима и Аль-Каиды, игнорировали или отказывались обсуждать слова Буша, настаивали на том, что вообще не обязаны как-либо обосновывать свое мнение. Часто они переводили разговор на другие оправдания вторжения в Ирак, не связанные с атаками 11 сентября. Например, они ссылались на заявления американской разведки, что режим Хусейна может вести разработку ядерного оружия. Это предположение впоследствии также не подтвердилось.
Особенностью «подразумеваемого оправдания» является его устойчивость к новой информации. Люди, проголосовавшие за Буша на выборах, были уверены в том, что политический лидер, которого они сами избрали, не может принять столь радикальное решение, как вторжение в другую страну, не имея на это оснований. Эта уверенность оказалась для них более значимой, чем содержательные предположения о том, в чем эти основания могли бы заключаться. Иначе говоря, в оценке решения о начале войны важны были не сами факты, а вера в их существование. Эта вера не зависит ни от убедительности конкретных версий, ни от возможности их опровержения с помощью новой информации. Респонденты Прасад и соавторов, голосовавшие за Буша, продолжили оправдывать войну в Ираке, несмотря на то что сам Буш поставил под сомнение собственную идею о причастности Хусейна к терактам 11 сентября.
В интервью, собранных в рамках проекта PS Lab, мы обнаружили многочисленные примеры «подразумеваемого оправдания». К этому способу рассуждения прибегали не только и не столько убежденные сторонники так называемой «спецоперации», сколько «сомневающиеся» люди, которые воздерживаются от оценок и подчеркивают приоритет частной жизни над политикой. Характерная цитата:
«То есть я не понимаю, в принципе, что там происходит, потому что, во-первых, возможно, правительство поступило правильно, может, просто другого выбора у них не было, или это будет лучше для нашей страны, это будет лучше для нашего народа. Но мне хочется верить в то, что именно этими фактами руководствовалось наше правительство, когда создавало вот эту вот спецоперацию, так называемую».
А вот слова другого респондента:
«А почему эта война происходит? А может быть, если этой войны не будет, то нам будет еще хуже. То есть, ну, они же этого не знают. Но я все-таки верю в адекватность и здравомыслие нашего правительства, что, наверняка, там не глупые люди сидят. И у них <были свои> предпосылки».
Рассуждая о том, что у президента должна была быть причина для того, чтобы начать «спецоперацию», некоторые респонденты признаются, что с таким «убеждением» им просто «легче жить»:
«Есть ли у нее <войны> обоснование? Нет, ну, наверное, любой худой мир лучше, чем хорошая война… Но у меня было твердое убеждение — и мне с этим легче жить, — что, наверное, действительно у нашего президента другого выбора не было».
Подобные цитаты указывают на то, что для части россиян начало военных действий в Украине стало глубоким потрясением. Чтобы с ним справиться, нужно допустить, что событие такого масштаба не могло произойти по ошибке или прихоти, просто из чьих-то корыстных побуждений, и это допущение делает жизнь «легче». Как и в случае, который изучали американские исследователи, важной особенностью такого типа аргументации является ее «подразумеваемый» (inferred) характер. В приведенной цитате «твердое убеждение» не вытекает из анализа фактов, а предшествует ему. В основе оправдания лежит не наличие или отсутствие информации, которая позволила бы оценить правильность решения президента, но убежденность, что у него не было другого выбора.
Вместе с тем российский и американский варианты «подразумеваемого оправдания» не являются полностью идентичными. Респонденты Прасад и соавторов голосовали за Буша, поэтому вопрос оправданности вторжения в Ирак стал для них вопросом доверия к собственному политическому выбору. Как выразился один из респондентов: «Я не могу судить, сделал ли он [Хусейн] то, в чем его обвиняют, но если Буш считает, что он виноват, значит, он виноват». Участники исследования PS Lab высказываются об «адекватности и здравомыслии» правительства гораздо менее уверенно — для них это скорее вопрос веры или надежды, на что указывают модальные слова «наверное», «может быть», «возможно». Для избирателей Буша начало войны в Ираке хотя бы отчасти связано с их собственным выбором и ответственностью. Респонденты PS Lab из России рассматривают «спецоперацию» как событие, произошедшее помимо (хотя и не обязательно вопреки) их воли и желания. Событие, на которое они никак не могут повлиять. Это заметно даже в наиболее уверенных формулировках «подразумеваемого оправдания»:
«Но, как я понимаю, либо выхода не было, либо есть какие-то другие моменты, о которых мы не знаем и никогда не узнаем, предпосылки к этому были. Поэтому это так и произошло. Я к этому сейчас отношусь спокойно — да, это есть. <…> Я не сторонник военных действий, вот этих насильственных мер. Но раз случилось, то случилось, я никак повлиять на это не смогу».
Сторонники войны чаще высказывают уверенность в безальтернативности решения о ее начале, в то время как «сомневающиеся» респонденты только надеются, что это решение не было произвольным. Однако и те и другие подчеркивают дистанцию, отделяющую их от субъекта принятия решения, президента и правительства РФ, в отличие от американцев, которые осознанно сделали политический выбор в пользу Буша. Как выражается один из «сомневающихся» респондентов:
«Знаете, у меня какое-то чувство, что у нас есть определенная дистанция между властью и между людьми, которыми она управляет. Всегда было ощущение, что это два параллельных мира. Оно и сейчас такое, и всегда было такое. Для меня это просто две параллельные прямые. <…> Все решения, которые они принимают, — я на них не влияю. Я понимаю, что ни выборы, ни какие-то другие моменты, они не могут это изменить».
С одной стороны, указание на неизвестные объективные предпосылки снимает сам вопрос о субъекте решения: если у президента и правительства «не было выхода», то не было и выбора, как поступить. С другой стороны, использование российскими респондентами рефлексивных конструкций вроде «мне хочется верить» показывает, что они сомневаются не только в том, что президент располагает достаточной информацией для «принятия правильного решения», но и в самой его способности такое решение принимать.
Оправдывая войну в Ираке, избиратели Буша не ставили под сомнение его способность принимать правильные решения, то есть делать выбор в пользу одной из имеющихся альтернатив. Провоенно настроенные россияне могут позволить себе такую уверенность в своей позиции, только интерпретируя ситуацию принятия решений президентом и правительством как безвыходную, в которой альтернативы отсутствуют. Между двумя этими полюсами находятся россияне, не занявшие отчетливой позиции. Они допускают, что у президента и правительства был выбор, однако, не будучи в состоянии на него повлиять, ведут себя так, как если бы этот выбор можно было обосновать.
По данным опросов, поддержка россиянами военных действий в Украине остается сравнительно высокой — составляя, по разным оценкам, от 50% до 70%. Однако для того, чтобы корректно интерпретировать эти данные, учитывая сомнительную достоверность подобных опросов в условиях войны и цензуры, от исследователей требуется методическая изобретательность. Так, исследователи Russian Field в дополнение к прямому вопросу о поддержке «военной операции российских войск на территории Украины» (тоже показавшему 69% поддержки), спрашивали респондентов о готовности поддержать два гипотетических решения Путина: о начале нового наступления на Киев и о подписании мирного соглашения. Чтобы ответить на этот вопрос, респондентам не нужно представлять себя на месте президента, как будто они сами принимают решение. Формулировка вопроса снимает с них бремя ответственности, пусть и воображаемой, и предлагает выразить отношение к уже свершившемуся факту. Такой подход позволяет отделить убежденных сторонников и противников «спецоперации» от людей, чья позиция определяется общим доверием президенту Путину.
Результаты опроса (проводившегося 29 сентября–1 октября) показывают, что 60% россиян готовы поддержать решение о новом наступлении, но при этом 75% поддержали бы и решение о мире. Обе цифры включают как убежденных сторонников или противников войны, так и людей, готовых поддержать любое решение Путина. По расчетам исследователей, 16.1% россиян убеждены в необходимости продолжения боевых действий и нового наступления на Киев, тогда как 26.8% выступают за подписание мирного соглашения. Если суммировать доли таких респондентов — убежденных сторонников продолжения «спецоперации» и убежденных сторонников мира, — получится 42.9%. При этом доля россиян, готовых поддержать любое решение Путина, лишь немногим меньше: она составляет 39.2%. Сейчас эти люди высказываются в поддержку войны, однако эта поддержка является «пассивной» или «инерционной» — она отражает лишь готовность одобрить решение Путина, каким бы это решение ни было.
Мы полагаем, что логика «подразумеваемого оправдания» представляет собой наиболее выпуклый образец того, как осмысляют происходящее «пассивные» сторонники войны. Эти люди выступают в ее поддержку просто потому, что таков нынешний курс президента Путина. Можно предположить, что некоторые из них попали в выборку PS Lab в качестве «сомневающихся» респондентов. В свою очередь, некоторые из «сомневающихся» респондентов аргументируют свою позицию с помощью «подразумеваемого оправдания». Такой тип оправдания не является самым распространенным, однако выражает смысл пассивного одобрения войны в наиболее концентрированной форме. Анализ логики «подразумеваемого оправдания» позволяет дать обобщенную характеристику этой поддержки, но не в статистическом, а в смысловом отношении.
В медиа часто можно встретить попытки объяснить массовую поддержку войны особенностями русской культуры — как, например, это сделал политолог Владимир Пастухов в недавнем интервью, назвав «фатализм» элементом «русского культурного кода». Сравнение с американским случаем позволяет усложнить эту интерпретацию. Само появление «подразумеваемого оправдания» в России объясняется теми же механизмами, что и в США — ситуационными эвристиками. Однако различия двух случаев имеют политический характер: мы связываем их с наличием у американских респондентов по крайней мере теоретической возможности повлиять на решения, принимаемые от их имени политическими лидерами. Апелляции к надежде и вере, к которым прибегают россияне, рассуждая об «адекватности и здравомыслии» людей, принимавших решение о начале вторжения в Украину, скорее свидетельствуют о глубине политического отчуждения, а не о дефектности «русского культурного кода».
Исследования социально-психологических механизмов «подразумеваемого оправдания» позволяют предположить, что апелляция к фактам не сможет изменить точку зрения людей, одобряющих войну по инерции, просто потому, что они поддерживают Путина. Как пишут Прасад и соавторы, склонность к «подразумеваемому оправданию» усиливается по мере того, как повышаются ставки. Люди склонны делать вывод об оправданности решения на основании оценки масштабов и серьезности его последствий. Если ситуация обостряется и начинает вызывать еще больший эмоциональный отклик, как, например, в случае объявление частичной мобилизации и введения военного положения в отдельных регионах РФ, ситуационные эвристики не только не перестают работать, но и становятся более убедительными. По той же причине эмоциональные образы, акцентирующие внимание на масштабах последствий боевых действий (количество жертв и разрушений, экономический ущерб и т. д.), вероятно, не переубедят пассивных сторонников российской агрессии. Попытка представить ситуацию более «серьезной» не сможет их переубедить именно потому, что источником уверенности в необходимости происходящего для них является сама эта «серьезность».
Как видно из нашего анализа, ключевым элементом поддержки войны «по инерции» является не уверенность в том, что ее начало было обоснованным, а лишь надежда на это. Многие респонденты оценивают происходящее, как если бы оно имело веские причины. Поколебать такую позицию смогут не столько отдельные факты, сколько демонстрация несостоятельности самой рамки их интерпретации. Исследования общественного мнения о войнах США — Второй Мировой войне, а также войнах в Корее, во Вьетнаме и Ираке — показывают, что ключевую роль в восприятии публикой хода боевых действий играют «сигналы», которые ей подают представители политической элиты, занимая ту или иную позицию по отношению к войне. Эти «сигналы» формируют восприятие публикой информации о событиях на фронтах, потерях и поражениях. Такие факты начнут играть роль, лишь когда дискурс элит перестанет быть консолидированным и в нем появляются разные позиции по поводу войны. В условиях фактического запрета на критику военно-политического руководства в России, к подобному эффекту может привести непоследовательность официальной позиции. Недавние высказывания Дмитрия Пескова и Тихона Шевкунова о возможности достичь цели вторжения мирными средствами могут свидетельствовать о начале такого раскола.
Ключевое значение для переубеждения «пассивных» сторонников войны имеет вопрос идентичности. Желание верить в то, что у происходящего должна быть причина заставляет их интерпретировать ситуацию, как если бы война была оправданной. Эти процессы тесно связаны с представлениями людей о самих себе и о том, как должны строиться их отношения с государством. Согласно исследованиям, если признание новой информации и коррекция своих убеждений воспринимается как угроза мировоззрению и идентичности, то есть ставит под сомнение то, как человек видит мир и самого себя, эта информация либо отторгается, либо не убеждает. Для изменения своей позиции людям нужны не факты, а убедительный проект пересборки собственной идентичности.
24 февраля стало шоком для большинства россиян. Часть из них либо поддержали войну, либо выступили против нее, однако огромное количество людей заняли позицию, которую исследователи PS Lab называют позицией «сомневающихся». Сам масштаб событий заставляет их допустить, что у происходящего должна быть причина, запуская механизм «подразумеваемого оправдания». Не имея возможности повлиять на решение начать войну или изменить его, они ведут себя так, как если бы это решение было оправданным. Надежда на то, что такое оправдание в принципе возможно, позволяет им приглушить голос собственных сомнений и делает жизнь «легче». Эта надежда не обязательно связана с моральным характером или культурными особенностями россиян, но является отражением социально-политической ситуации, в которой они оказались. Чтобы окончательно расстаться с этой надеждой, людям необходим новый способ ориентироваться в истории, без опоры на сомнительную веру в адекватность и здравомыслие своих правителей. Речь идет о том, чтобы предложить убедительный образ будущего России после окончания войны и краха путинского режима — страны, взявшей на себя ответственность за последствия рокового февраля 2022 года, а потому способной переучредить себя на новых основаниях.
