12 апреля 2014 года отряд российских боевиков захватил украинский город Слов’янськ, который на протяжении нескольких следующих месяцев служил центром т.н. донецкого сепаратизма — и центром военных расправ. Руководил операцией Игорь Стрелков, российский военный, любитель исторических реконструкций и активный участник захвата Крыма, оккупированного месяцем ранее. 6 мая начались ожесточенные бои за Донецкий аэропорт, которые продолжались 242 дня — к концу января 2015 года аэропорт был полностью уничтожен. 11 мая сепаратисты, подконтрольные российским властям, провели постановочные референдумы и провозгласили независимость «ДНР» и «ЛНР». 12 мая военное руководство Украины развернуло антитеррористическую операцию (АТО). Восток Украины погрузился во тьму, став ареной беспрерывных боевых действий: на территории орудовали пророссийские формирования, добровольческие отряды, спецподразделения и вооруженные силы Украины.
Война принесла с собой разрушение, страх, постоянную ложь — и жертвы среди гражданского населения. В первые два года боевых действий на Донбассе они составили больше 3000 человек; следующий пик гражданских жертв придется уже на 2022 и полномасштабное вторжение России в Украину. Российское руководство отрицало присутствие своих военных на территориях самопровозглашенных республик, несмотря на множество свидетельств. Россия также осуществляла поставки техники и боеприпасов, не говоря уже о живой силе. Несмотря на Минские соглашения, нацеленные на деэскалацию вооруженного конфликта, на украинских территориях продолжались взаимные обстрелы группировок и бои пророссийских сил с украинскими военными. И хотя самые ожесточенные столкновения и бомбардировки пришлись на первые два годы войны, восток страны превратился в пространство бесправия, произвола и вооруженного насилия.
Российские официальные лица, отрицавшие причастность России к военизированному беспределу на Донбассе, возлагали ответственность за конфликт на украинских националистов и политических лидеров, враждебно настроенных по отношению к России. Украинские военные оборонялись, наступали и отвоевывали отдельные зоны оккупированных территорий. Несмотря на постоянные вспышки напряжения и столкновения боевых отрядов, масштаб военного конфликта, как и масштаб человеческой трагедии, был недооценен. Его политический смысл — борьба Украины за самоопределение на фоне прогрессирующей мутации российского авторитаризма в диктатуру — окончательно прояснился лишь много позже.
Сегодня, спустя 10 лет после начала войны на востоке Украины, мы публикуем статью Станислава Васина, написанную в 2016 году и опубликованную тогда же в украинском издании «Зеркало недели». На фоне неутихающей российской агрессии этот текст, основанный на личных наблюдениях за ходом конфликта на Донбассе, представляет собой ценное свидетельство. Это не только статья, но и документ эпохи, позволяющий сквозь время ясно увидеть, на что похожа настоящая война и как она начиналась.
Напрашивается вопрос: quid prodest, кому это выгодно? Кто в очередной раз обстрелял Донецк и Макеевку, намеренно целясь по мирным кварталам? Казалось бы, это вопрос, который даже не стоит себе задавать: в зависимости от вашей политической окраски ответ на него очевиден. Но те, кто все еще считают себя здесь украинцами, знают, что за более чем два года оккупации ответ на него — своеобразный экзамен на понимание этой войны.
Вспоминается один из моих немногочисленных выездов на контролируемую территорию. Это было еще осенью 2015-го, когда я приехал в столицу. В столичном метро, на какой-то станции, спросил, как мне добраться до одной из точек города, после чего мой собеседник вежливо поинтересовался, откуда я сам. Ответ «из Донецка» явно его удивил, но лично меня куда сильнее удивила следующая его ремарка: «И как там — в Донецке, постреливают или тихо сейчас?». Помню, в тот момент я подумал, что мы действительно с ним из разной страны. И речь не идет об Украине. Эта страна — страна здравого смысла. Кто-то из нас — я так и не ответил себе, кто — явно за гранью этого «государства».
Это были первые сутки моего пребывания в Киеве. Еще вчера я покидал Донецк под оглушительный гром ночной канонады, раздававшейся у аэропорта, а четыре часа перед рассветом в очереди у блокпоста то и дело сопровождались треском пулеметов. Окраины Донецка в тот день в очередной раз были обстреляны, а мы снова потеряли бойцов, — но и боевики сообщили о трех погибших. Просидев несколько часов в морозной ночной очереди посреди поля, многие так и не решились выйти из автомобиля в туалет, потому что вместо уборных вокруг были редкие проржавевшие таблички — «мины». Все это пронеслось перед моими глазами буквально за секунду, пока я обдумывал, что же ответить человеку, который искренне спрашивает, «постреливают» ли в Донецке сейчас.
Мысль о войне так и не просочилась в национальное сознание. И, как ни странно, ее диффузия обеспечивается именно «той» стороной. Ярким примером этому стали последние события, начиная с 8 июня, когда произошла одна из самых существенных эскалаций за этот год. На следующий день, 9 июня, мне позвонили с одного из киевских телеканалов, и девушка наивно спросила: «А почему такой шум вокруг сегодняшней ночи в сепаратистских сетях? У вас там действительно что-то существенное?».
Накануне ночью в Донецке стоял сплошной шумовой занавес: на окраинах разрывались снаряды, в центре воздух пружинил от тяжелых орудий, а небо сверкало от вспышек зениток, которыми прямо над моим домом пытались сбивать беспилотники ВСУ. То и дело гас свет. Когда все это закончилось, наутро выяснилось, что досталось не только Донецку: на окраинах Макеевки были разрушены или повреждены более десятка домов; железные столбы во дворах были насквозь прошиты осколками, словно чем-то горячим просто прожгли мягкую ткань; 15 гражданских получили ранения и одна женщина погибла; мы потеряли несколько бойцов, а через пару дней — еще шестерых, часть которых выгребали из-под бетонных завалов. В следующие ночи канонада только усилилась, а за Донецком камеры местных снимали огромный пожар. В последнее время так здесь проходит почти каждая ночь. Существенно ли это? Думаю, да.
Но тут же напрашивается и еще один, не менее существенный вопрос: quid prodest, кому это выгодно? Кто в очередной раз обстрелял Донецк и Макеевку, намеренно целясь по мирным кварталам? Казалось бы, это вопрос, который даже не стоит себе задавать: в зависимости от вашей политической окраски ответ на него очевиден. Но те, кто все еще считают себя здесь украинцами, знают, что за более чем два года оккупации ответ на него — своеобразный экзамен на понимание этой войны.
Ни для кого не секрет, что военные базы боевиков располагаются преимущественно в жилых кварталах. Как однажды остроумно заметил Александр Невзоров, эти люди действительно прячутся за продавцами крыжовника и торговками в фартуках. В конце 2014-го по Горняцкому району Макеевки был нанесен самый тяжелый удар. При том что Макеевка, как здесь любят иногда говорить, находится в центре урагана, в котором всегда тишина, — удар «Градом» был настолько существенным, что на фоне и без того гремящего фронта обсуждался больше недели. Но дело было еще и в том, что сам я находился буквально в километре от упавших ракет.
В то время я зарабатывал на жизнь тем, что грузил мороженую рыбу в одном из магазинов Макеевки. Вставать мне нужно было в 5.30 утра, но всех разбудили чуть раньше. В начале второго ночи в моей комнате стало светло, как днем. Старые, не пластиковые окна лоджии открылись настежь, а на улице стоял такой грохот, что в полусне я подумал, будто снаряды падают просто у моего окна. Буквально в считанные секунды я выскочил из кровати в прихожую, лег на пол, за стену, и пролежал так до тех пор, пока не утих страшный грохот. Следующие четыре часа я пролежал в кровати одетым на случай, если вдруг обстрел повторится, и придется выбегать на мороз. Но с этого день лишь начинался.
Макеевчане знают, что недалеко от места обстрела еще до недавнего времени у нас располагался блокпост боевиков, известный как «4/13» — это развилка на Харцызск и поселок Ханженково. Так вот, уже выехав на работу и проехав блокпост, я попал еще и под минометный обстрел: на улице было темно, и все, что можно было разобрать за окном, — это яркие вспышки и глухие хлопки. Ничего нельзя было сделать: вокруг — степь с терриконом, и маршрутка ехала дальше, останавливаясь и подбирая пассажиров, которые просто молча заходили в салон. Единственное, что я заметил, — это какой-то стыд на лицах, т.к. приходилось чувствовать себя сумасшедшими, не замечающими вообще ничего.
Для чего я привел оба эти примера? Уже днем «республиканские» СМИ раструбили об очередном обстреле «республики» со стороны ВСУ [прим. имеются в виду СМИ самопровозглашенных республик — пророссийских «ДНР» и «ЛНР»]. И они были правы. Все дело в том, что удар «Градом» пришелся по одной из баз боевиков, где сейчас располагается ангар с техникой. А целью мин был как раз тот самый блокпост, который мы миновали. Но в итоге «Град» лишь зацепил базу, частично разрушив жилой дом, а мины просто упали на поле, не навредив никому.
И нечто похожее здесь происходит регулярно. Просто потому, что по-другому — никак. Кладбище «Лесное» изрыто украинскими снарядами лишь потому, что в ста метрах вот уже две недели — «республиканская» САУ, бьющая в сторону Ясиноватой и забирающая жизни наших бойцов. Обстрелянный поселок Октябрьский в Макеевке, в котором еще недавно пропаганда сообщала о «маячках украинской ДРГ», артиллерии важен не больше, чем деревни Китая, но именно здесь, среди домов, находится база, с которой подвозят БК [прим. боекомплект]. И весь вопрос в том, как вы смотрите на эту войну.
Пытаюсь ли я этим сказать, что данные примеры исчерпывают ситуацию? Разумеется, нет. Есть и более худшие вещи. И они есть с обеих сторон. Все в том же 2014-м с поля, просто за моим окном, постоянно работали «Грады» — они били в сторону аэропорта, и мне достаточно было выйти на балкон, чтобы стоять буквально в 200 метрах от них. Но иногда заходили и гаубицы и били ровно в другую сторону, просто вглубь города. Буквально через минуту после одного из таких обстрелов мне позвонил друг и сказал, что дом рядом с ним разрушен, а сам он лежит на полу в бронежилете, который купил себе еще в начале войны. Я сказал, что орудие работает с нашего поля, и что бьет «ДНР», но было уже бесполезно: он был убежден, что обстреливают его ВСУ. В ту ночь на его улице погиб гражданский, а днем начался высочайший цинизм.
Смерть — лучшая пропаганда. И в Москве это знают. Пока мы всей страной силимся дать хоть какую-то «чесну відповідь брехні із Кремля», здесь просто складируют трупы. А больше ничего и не требуется. Стоит кому-то в оккупированном Донецке, Макеевке или Торезе уснуть все еще безразличным ко всем и всему, а проснуться на улице, с осколками «Града» на кухонном столе, — и в мире адептов «русской весны» опять прибавление. Особенно, если речь идет о смерти близкого вам человека. Нет никаких шансов убедить кого-то, потерявшего за ночь дочь или мать, что это дело рук «ДНР».
Да и что перевесит этот бронежилет? Выпуск «ТСН» на «плюсах» [прим. программа новостей на украинском канале 1+1], где улыбчивая девочка с дорогим макияжем скромно и сдержанно скажет о том, что «боевики в очередной раз обстреляли жилые кварталы Макеевки»? Вряд ли. Ее здесь никто не услышит. Будем реалистами: этот опыт — опыт ночей на полу — будет подхвачен и отточен Россией, ее лучшими пропагандистами, которые даже не позволят вам усомниться, что направление обстрела — это глубокий тыл «ДНР». Если будет надо, вас убедят, что снаряды упали из Космоса, но ни за что не позволят забыть эту ночь и чью-то смерть. И это совсем не ирония, я знаю, о чем говорю. Человек, спавший в ту ночь в бронежилете, до сих пор перечисляет деньги «ВС ДНР» — тем самым «ВС», которые едва не отправили его на тот свет. И это лишь ночь — без смерти отца или сына и со счастливым билетом в виде целого дома, тогда как в ста метрах лежала груда камней.
Случалось ли нечто похожее со стороны ВСУ? Да, такое бывало. Год назад я говорил по телефону с человеком, который прошел Зеленополье: тогда наших ребят «Градами» просто смешали с землей [прим. имеется в виду ракетная атака в Луганской области, осуществленная российскими войсками]. Этот человек все еще приходил в себя после увиденного и спросил, все ли верят в Донецке, что их обстреливают ВСУ. Я ответил, что таких большинство, и иногда они бывают правы, — но ведь наши бойцы не стреляют без точек и целей. Я был поражен, когда услышал в ответ: «Да ты знаешь, Стас, бывает и так». Поражен честностью и откровенностью офицера, а не тем, что такое случается. Он сказал, что после пережитого психика у многих сдает — и часто не ждут координат из Генштаба.
На каких весах можно взвесить эту войну? «Республиканца» [прим. пророссийского сепаратиста], который разворачивает гаубицу в сторону «родного города», одним залпом сжигая чей-то дом и одновременно обеспечивая «пожертвование» от того, кто лежит рядом в бронежилете? Или бойца ВСУ, на чьих глазах только что разорвало на части его побратима? Когда отдираешь своего лучшего друга от расплавленного БТРа, никто не может сказать, что можно считать аморальным после такого. Выстрел по Донецку из гаубицы без координат? Возможно. Но нас не было там, не было рядом с этими трупами и запахом, который, говорят, не выветривается даже через годы войны. Но так скажут и те, рядом с кем через минуту в Донецке упадет этот снаряд…
На любой войне смерть неизбежна. Но не на многих ей устанавливают памятник и каждый день приносят цветы. В «ДНР» — именно так. Каждая смерть здесь становится гостем эфира: как и покойника, ее омывают, приводят в порядок и делают готовый телевизионный продукт. А потом вспоминают. Изо дня в день, круглосуточно, неделями по каналам LifeNews и «Оплот.ТВ» [прим. российский и донецкий телеканалы соответственно] кружат сюжеты с крупным планом детей в донецкой травматологии, с их матерями, в слезах проклинающими «украинских нацистов», с трупами в сожженных прифронтовых городах. И на этом все не заканчивается. «Аллея ангелов», посвященная погибшим детям Донбасса, расклеенные по всему Донецку плакаты с улыбчивыми молодыми парнями с гитарой из «бессмертного полка» батальона «Восток», даже березы, высаженные в центральном парке Донецка в память о «павших защитниках Новороссии», о чем говорят гранитные книги-таблички у каждой из них…[прим. «Аллея ангелов» — монумент, созданный в рамках пророссийской политики памяти, который использовался в начале полномасштабного вторжения для пропаганды ответа за «убийства детей на Донбассе»; батальон «Восток» — добровольческий батальон донецких ополченцев, сформированный в мае 2014 и вошедший в Росгвардию в 2023 году]. Все это — уже готовый ответ. Ответ на вопрос, кто в следующий раз лишит вас квартиры, дома, работы, любимых людей. Здесь, в «ДНР», ответ уже знают. Знаем его и мы, те, кто «остался» среди тех, кто «и был».
Возвращаясь к последним, июньским обстрелам, так уж случайно вышло, что они совпали с митингом против нарушения Минских соглашений и вооруженной миссии ОБСЕ. Такие «совпадения» здесь не редкость. Двухлетняя традиция сбора «пожертвований» не изменилась, и их все еще собирают, подливая масла в огонь. И тем, кому известно о предстоящих встречах в белорусской столице или очередных шествиях в центре Донецка, остается лишь сложить два и два и набрать побольше воды, потому что завтра ее снова не будет. Завтра снова повредят станцию, снова сровняют с землей пару домов, снова распнут очередного младенца [прим. имеются в виду как реальные жертвы и повреждения, так и российские пропагандистские штампы о детских смертях на Донбассе; автор подчеркивает, что вооруженное насилие в регионе настраивает местных жителей против сил Украины и играет на руку российскому режиму]. Потому что именно это — топливо, которым питается эта война. Здесь все четко и ясно. Впрочем, тонкая грань между тем, кому это выгодно, и тем, кто виноват, видна не всегда. Но даже здесь за чертой остается главный вопрос войны.Иногда меня спрашивают, что бы сказал я, если бы в одном из обстрелов погибла моя мать, которая сейчас работает недалеко от базы «Сомали» [прим. имеется в виду штурмовой батальон «Сомали», который сейчас является частью вооруженных сил РФ]? Что, если бы стреляли по базе, а попали в нее, и ее тело в буквальном смысле пришлось бы собирать по частям? Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Но одно знаю точно: я бы предпочел, чтобы в этот момент меня не спросили.
