Я никогда не стремился покинуть Россию. На протяжении почти 20 лет политического активизма, как бы ни было трудно, я всегда находил надежду на изменения, на демократизацию. Я надеялся, что откроются возможности для рождения более справедливой России, страны людей, а не чиновников, олигархов и силовиков.

Несмотря на все тревожные новости, предшествующие вторжению в Украину, до 24 февраля, до последнего, не верилось, не хотелось верить, что Путин не блефует и что он действительно начнет эту войну. В первые дни была только одна мысль: если Путин не получит стремительной победы, то россияне скажут, что хватит, что теперь точно надо остановиться. Ведь практически у каждого россиянина в Украине есть родственники, друзья, близкие и дорогие люди. Было особенно страшно смотреть на первые прилеты ракет и первые городские бои, все казалось хорошо знакомым: здесь сталинская архитектура, а здесь хрущевки, а вот свежие элитные новостройки.  

Пассивность жителей России, как казалось в дальнейшем, определялась в первую очередь дистанцией — тем, что для многих россиян война шла «в телевизоре». К тому же воевали только контрактники и «добровольцы», то есть все, кто в силу обстоятельств решились погибать и убивать, уже находились на фронте. Учитывая этот факт, а также то, что недавние успехи российской армии ограничивались взятием одного-двух сел в месяц, Путин, как опять же казалось, скоро, уже очень скоро, будет вынужден пойти на компромисс и мирные переговоры. И да, в традиционных военных терминах это будет поражением, а значит, разразится политический кризис, и тогда, наконец, откроются возможности для изменений в стране.

21 сентября 2022 года перечеркнуло все эти надежды. «Частичная» мобилизация российским обществом, в общем и целом, была принята. Соседи, взрослые мужчины, говорили что навряд ли их призовут, ну а если придется — все окажемся на фронте. Не хотелось бы, конечно, но чего уж тут такого. Наглая аннексия четырех областей Украины, за которые вообще-то все еще ведутся бои, судя по всему, вообще не вызвала ни толики осуждения. Исторический конструкт «собирания русских земель» и приращения территорий, вливающийся в умы россиян со школьной скамьи, стал непоколебимым бастионом иррационального общего знания.

Именно в этот момент я понял, под нажимом близких и при поддержке друзей, что пора уезжать. Невозможно оставаться в стране — дрожать от страха получить повестку (и что тогда, скрываться в лесах?), бояться открыто писать о катастрофе, к которой мчится Россия с каждым новым днем войны, бояться говорить, опасаться соседей, молчать, скрываться и таить. Забыть про всякое достоинство и продолжать ходить на работу, как будто ничего не происходит, отдыхать с друзьями, как будто ничего не происходит, заниматься любовью, как будто все еще ничего не происходит. 

С того самого дня, когда я принял решение и взял билет на самолет до приграничного южного города, у нас с женой оставалось двое суток вместе. Тяжелые двое суток. Мы старались делать все как обычно, в тишине готовили, но почти не ели, мыли посуду, прибирались, гуляли вместе с собакой и собирали вещи. Похоже, что за эти двое суток мы после 10 лет рядом друг с другом пережили второе рождение любви,  на сей раз не в радости, а в горе, на грани отчаяния. Мы то и дело убеждали друг друга, что приняли правильное решение, что пришло время все бросить и попытаться начать новую жизнь.

Граница

В приграничный южный город мы с товарищем прилетели ночью и, взяв такси, отправились к границе с Казахстаном. Поначалу мы договорились с водителем, что он перевезет нас через КПП, но обстановка изменилась: автомобильная пробка разрослась на 15 километров — или несколько суток ожидания. На такси нам удалось только проехать через степь и добраться до начала пробки. Оставалось 3 километра до КПП. Настроение было тоскливым, в голове вертелась строка из Велимира Хлебникова: «Степь отпоет…». На месте стало ясно, что подсесть к кому-нибудь в машину бесплатно или за умеренную плату уже точно не получится. Цены взлетели до астрономических масштабов: место в попутном автомобиле или у частного перевозчика стоило от 70 000 рублей за человека и выше. Казалось бы, мы все находились в схожем положении, все бежали от войны, но каждый делал это по-своему, вышло как вышло. Не последнюю роль тут сыграли профессиональные перевозчики, простоявшие на своих пустых газелях в пробке и решившие заработать на общей беде, подсаживая беглецов у самого КПП за максимальные деньги. В какой-то момент нам, троим мужчинам, удалось найти более или менее приемлемый по деньгам вариант: мы подсели к пожилой женщине, увозящей от войны своих детей. Сыновей она уже отправила на КПП, чтобы те, опять-таки за деньги, поскорее пересекли границу, а сама стояла в очереди с их вещами и была совсем не прочь с нашей помощью немного компенсировать непредвиденные расходы.

За первые сутки мучительного ожидания нам удалось продвинуться лишь на 500 метров. Несколько раз граница закрывалась на въезд, главным образом по причине того, что местная «мафия» проезжала к самому КПП и уже там вклинивалась в автомобильную колонну. В результате общая пробка практически не двигалась. Несколько раз какие-нибудь мужчины собирались вместе и шли «разбираться», так появлялись новые договоренности: например, вклиниваться будет лишь 1 автомобиль после 10 из пробки. Огромных габаритов житель Кавказа (уже бывший), спокойно и тихо объяснял представителю местной «мафии»: «У тебя здесь дела, бизнес, твой бизнес никуда не уйдет. А эти люди уехать хотят, все переживают. Я навсегда уеду отсюда. У вас свои дела, а тут, в пробке, у каждого тоже свои проблемы. Так что тебе придется уехать и не мешать нам сейчас».  

Однако движение не ускорялось, к тому же постоянно находились те, кто обгонял пробку по встречной полосе и вклинивался впереди. Чаще всего это происходило ночью, когда кто-то из водителей засыпал и в колонне образовывался зазор. На вторые сутки активисты учинили самоорганизованный комитет, вдоль всей колонны машин встали мужчины, дежурившие днем и ночью, следившие за тем, чтобы между машинами не появлялось пустого пространства. Как метко выразился один парень с Северного Кавказа: «Брат, мы тут создаем свой джамаат, ингуши, чеченцы, русские, все вместе, все будем контролировать, брат». После этого движение пошло быстрее и оставшиеся 2,5 километра мы прошли еще за сутки. 

В томительном ожидании и черепашьем движении многие выходили из машин, общались, присматривались друг к другу. В нашей колонне большинство спасавшихся от войны были из Москвы, Краснодара, Белгорода, с Северного Кавказа и из Крыма. Много молодежи, но немало и людей среднего возраста. Бежали семьями и поодиночке, бросая на родине все, что не удалось взять с собой или быстро распродать. Повсюду звучали очень похожие диалоги.

— Вы откуда?

— Из Украины.

— Слава Украине!

— Героям слава… Правда, мы из Краснодара, на самом деле…

— Мы из Крыма.

— Вот и воссоединились, горькая ирония, конечно…

— Да нас никто не спрашивал, когда присоединяли. Нормально при Украине жили. Присоединение никто особо не поддержал. Может, только старики, да и эти, «дети СССР». Лучше жить не стали, ну разве что дороги построили. А всю туристическую инфраструктуру россияне захватили, местным ничего почти не досталось.

— Ага, странный был угар в России тогда, «Крым наш», все такое. А чей, «наш»-то? Да и больно он мне нужен? Съездить отдохнуть и раньше проблемы не составляло. Я вот в детстве в Крыму хот-дог впервые попробовал, очень он мне тогда понравился. Когда высадились «зеленые человечки», мы на митинг вышли в Питере, но нас всего тысячи две было — так ни на что не повлияешь, конечно. Очень сочувствую, что вам пришлось бежать.

— Да, знаем мы цену митингам в России. У нас ко всем, кто выходил на протест, сразу спецслужбы приходили. 

— Эх, кто же знал, что все так обернется. Казалось, что только в фильмах такое можно увидеть, про беженцев, беглецов.

— Да, скажи ведь, жили себе нормально, не тужили, и вдруг резко вот это все.

— Ну как сказать… Давно нарастало, на самом деле. Я уже много лет выступал против режима, но не удалось остановить это безумие.

— Мы тоже на митинги ходили несколько раз, но разве митингами что-то изменишь в России. Вообще, хоть где-то митинги что-то меняют?

— В «нормальных» странах, пусть и не все и не сразу, но хоть чего-то добиться митингами можно. Есть и другие возможности для политического участия. В Чили, вон, после протестов, избрали молодого президента 35-ти лет, с татуировками, он сейчас очень прогрессивную конституцию пытается принять.

— Реально? Президент с татуировками? Ох, дай бог удачи чилийцами, какие они крутые, молодцы.

Молодые ребята играли на гитаре и пели известные песни из детства сорокалетних. Песни, которые уже и вспоминать не хотелось, нет в них ничего особенного. Но в сложившихся на границе обстоятельствах на глаза наворачивались слезы от строк вроде «жизнь нам не сахар, а смерть нам не чай» Шевчука или «не мажора я люблю, а политзаключенного» Чижа.

Ночью вдоль колонны начали ходить вооруженные ФСБшники и полицейские. Некоторые машины открывали и грубо прессовали тех, кто находился внутри: «Что, воевать не хочешь? А хочешь, прямо отсюда тебя отправим на войну? Что, думаешь к единоверцам сбежать? Думаешь, они помогут тебе? Да они вас там уже ненавидят! Знаешь, с какими плакатами вас там встречают?» 

Впрочем, непосредственно на КПП пограничники были спокойны и даже вежливы, и никакого усиленного досмотра. С теми, кто спасался в нашем автомобиле, обходились по-разному. У водительницы спросили цель поездки и национальность. У одного из мужчин не спросили вообще ничего. Документы еще двоих проверил отдельный пограничник в отдельном помещении. Одного из них пропустили, а второму вручили запрет на выезд («за разъяснениями обращайтесь в военкомат») и выпроводили назад, за территорию КПП.

Казахстан

После прохождения последнего российского поста ко всем пришло облегчение, все стали улыбаться, свободнее говорить о своих переживаниях и надеждах. Вдоль колонны сновали дружелюбные казахстанские пограничники, успокаивали («нормально все будет»), говорили, что нас хорошо примут. Прошли местные мусульмане-волонтеры, положили в каждую машину пакет с едой и водой. Мы двинулись дальше, до ближайшего города было не так далеко, но дорога была чрезвычайно плохой. Ночью мы забрались в придорожную чайхану, чтобы выпить кофе, взбодриться. Там заседали работяги-казахи, дорожные рабочие: «От войны бежите, да? Воевать не хотите? А вот в России нас «чурками» называют, нам обидно очень это». Но никаких конфликтов. Сошлись на том, что никого так называть, конечно, не надо, все люди, все хотят жить достойно и в безопасности. Они пожелали нам удачи.

В городах и поездах Казахстана прием нам тоже оказали дружелюбный. Казахи поддерживали, подсказывали, успокаивали, желали удачи. Без проблем делились мобильным интернетом. Пока я оформлял местную сим-карту, немного зависла система, и я спросил у девушки за прилавком несколько ключевых фраз на казахском. Она с радостью поделилась, уточняя:

— А вы в России другие языки не учите?

— Английский, в основном, иногда немецкий, французский… Европейские больше языки.

— А вот мы в школе русский учим. Вот что бы вы сейчас делали, если бы мы русский не учили?

И ведь не поспоришь.

Повстречались однажды и Z-казахи, двое взрослых мужчин: «А ничего что там, в Украине, нацисты все? Свастики, факельные шествия, пленных русских распинают?» После короткого разговора мы тем не менее мирно разошлись: «Извини брат, без обид, но у нас разные взгляды, мы не поймем друг друга. Без обид, брат».

***

Теперь нам всем, сотням тысяч релокантов, остается надеяться на то, что получится начать новую жизнь, и что это будет долгая счастливая жизнь каждому из нас. Что война закончится и над миром пройдет ласковый мирный дождь. Что после тяжелого военного и экономического поражения россияне осознают, куда нашу страну завели слепые амбиции Путина и его примитивная идеология и что нам вместе удастся несмотря на все трудности восстановить Россию как страну, которая не представляет угрозы ни для соседей, ни для своих граждан —  ни для кого. Все мы живем в одном большом и общем мире и каждому и нас нужны безопасность и справедливость.