— Антифашистское сопротивление — вдохновляющий пример радикального действия. Среди его участников повсюду было немало практикующих христиан и священников. Чем христианское сопротивление было в нацистской Германии и как этот пример резонирует с российской ситуацией?
— Христианское сопротивление опиралось на несколько другие мотивации, чем сопротивление светское. Христиане в Германии в ту пору были недовольны привязанностью церкви к государству, а главное, они осознавали невозможность сопоставить написанное в Евангелии с тем, что происходило вокруг. Можно вспомнить группу «Белая роза» — студентов Мюнхенского университета, которые в 1942–43 годы писали антинацистские листовки и ночью разносили их по почтовым ящикам. Примерно год они просуществовали, их все никак не могли поймать. В эту группу входили католики, протестанты и один православный: как христиане они не могли мириться с происходящим.
Что касается протестантов, которых в Германии было большинство, то еще в 30-е годы возник раскол внутри немецкой церкви. Начало этого раскола — 1932 год, когда зародилось пронацистское движение «Немецкие христиане», которое помимо своего антисемитизма и нацизма отличалось тем, что стремилось создать единую имперскую церковь. До этого момента немецкая протестантская церковь была своего рода конфедерацией епархий, фактически независимых друг от друга. Естественно, проталкивать свою идеологию или подчинять такую организацию государству было очень тяжело: с одним епископом ты договорился, с другим не договорился. Эта идея жесткой церковной вертикали уже дала повод для трещины, но раскол между Немецкими христианами и Исповедующей церковью, оппозиционной церковью протестантской Германии, произошел из-за расхождений по еврейскому вопросу. Весной 1933-го появился «арийский» параграф», а осенью, 5 и 6 сентября, состоялся Прусский генеральный синод (или «коричневый собор»), на котором евреям запретили быть церковнослужителями. Большинство на этом синоде принадлежало «немецким христианам» благодаря тому, что в июле того же года они при поддержке государственной пропаганды и лично Гитлера выиграли церковные выборы.
В тот же вечер молодой лютеранский священник Дитрих Бонхеффер собрал пастырей в Берлине и сказал: «Мы должны выйти из этой церкви, мы не можем быть в ней священниками». Целый год он убеждал в этом других оппозиционно настроенных пасторов, но те сомневались: многим казалось, что, находясь внутри церкви, они что-то могут сделать. Начались репрессии над несогласными, а ближе к лету 1934-го осталось лишь несколько епархий, независимых от нацистской вертикали. Их вскоре присоединили буквально рейдерским захватом: туда приезжали группы силовиков и арестовывали епископов. Приходские советы попросту распускали и назначали своего нацистского «комиссара».
“Целый год он убеждал в этом других оппозиционно настроенных пасторов, но те сомневались: многим казалось, что, находясь внутри церкви, они что-то могут сделать“
В ответ на этот беспредел оппозиционно настроенные служители церкви издали т. н. барменскую декларацию. В ней содержалась непримиримая критика вождизма и один ясный тезис: мы слушаем только Иисуса Христа, а если кто-то говорит что-то противоречащее его словам, то мы не будем его слушать. Произошло политическое и организационное разделение на оппозиционную Исповедующую церковь [прим. или Исповедническую, Die Bekennende Kirche] и ту самую «Немецкую», теперь Reichskirche, подчиненную национал-социалистам. Для Исповедующей церкви Дитрих Бонхеффер организовывал подпольные семинарии, которые, во-первых, позволяли оппозиционно настроенным протестантам обучаться теологии, а во-вторых, позволяли учиться евреям.
— А чем уникален опыт самого Бонхеффера как активиста и христианина, выступающего именно против войны?
— Поначалу он по-юношески смотрел на войну как на почти неизбежное зло, следующее из необходимости стоять за ближнего. Но уже к началу 1930-х с ним произошла перемена. Оказавшись в Америке, он узнал от французских товарищей о пацифизме Толстого. Его шокировала мысль, что можно воспринимать заповедь о непротивлении злу насилием буквально — действительно, подставь вторую щеку, не отвечай злом на зло. Он тогда прочитал проповедь — даже не совсем проповедь, а рассказ о том, как немцы пережили Первую Мировую и послевоенные годы, — и призвал американскую общину делать все, чтобы война никогда не повторилась. Мы все братья и сестры, у которых один отец — бог. Нет отдельных стран, мы все едины. И мы можем сделать так, чтобы войны не было.
В Германии Бонхеффер участвовал в экуменической миротворческой работе. Тогда многим стало понятно, что положение вещей, установившееся после Первой мировой войны, неустойчиво. Накалялись отношения между странами, зрел немецкий реваншизм, повсюду насаждалась вражда. Европейские христиане пытались объединиться, создать интернациональный христианский союз с целью пропагандировать миротворчество, распространять идеи мира народов. Бонхеффер примкнул к этому экуменическому союзу, сетуя на отсутствие четкого и своевременного миротворческого богословия. Мы говорим, что войны не должно быть. А почему, если человечество всю свою историю воевало? Он пытался по-своему ответить на этот вопрос, и для него как для христианина самым главным был тот факт, что современная ему война требовала обожествления.
“Мы все братья и сестры, у которых один отец — бог. Нет отдельных стран, мы все едины. И мы можем сделать так, чтобы войны не было“
— Обожествления чего? Нации? Вождя?
— Самой себя. Чтобы воевать, мы неизбежно должны видеть себя светлыми эльфами, которые выступают за добро и воюют против тотального зла. Такая война и есть божество, требующее жертвоприношений во имя свое, в том числе человеческих жертвоприношений. Она подменяет собой бога, а воюющие вместо того, чтобы жертвовать собой ради ближнего, жертвуют собой ради самой войны.
На одной из экуменических конференций 1932 года Бонхеффер позиционирует заповедь, что войны не должно быть, как нечто, что бог нам сообщает сегодня. Это не общие слова «война — это плохо», а предостережение и призыв: войны не должно быть именно сейчас. Человечество дошло до такого этапа своей истории, что бог сейчас требует от нас сделать все, чтоб следующей войны не было.
Здесь он полемизирует в том числе с некоторыми классическими лютеранскими идеями, в соответствии с которыми у церкви и государства свои зоны ответственности. Именно на это, как ни странно, опирались «Немецкие христиане» и вообще христиане, поддерживающие национал-социалистов. Они говорили: «Может, что-то идет не так, но мы вне политики, мы в это во все не лезем. Если государство считает, что полезно уничтожать евреев, то, возможно, так оно и есть». А Бонхеффер говорит: «Нет. Евангелие одно для всех, и Христос претендует на весь мир. Не на какую-то часть, а на весь мир». Нельзя заниматься политикой и игнорировать то, что написано в Евангелии. И поэтому церковь имеет право вмешиваться в политику и говорить, что она думает. Политики могут ее, понятное дело, не слушать, но церковь имеет право на свое политическое высказывание.
— А борьба Сопротивления, которое прибегало к насильственным мерам, как согласуется с пацифистскими настроениями Бонхеффера? Он ведь участвовал в заговоре против Гитлера, который позднее был раскрыт. Как вообще он втянулся в эту историю?
— В конце 1930–х годов Бонхефферу стали запрещать публиковаться и выступать. В 1939 году он уехал в США по приглашению друзей. Для него была найдена кафедра, где он мог бы преподавать, но он через месяц вернулся в Германию, записав в своем дневнике: «Я рад, что побывал здесь, в США, и рад, что снова еду домой. Кажется, что за последний месяц я открыл для себя больше, чем за любой из предыдущих девяти лет. Я как минимум постиг нечто важное, то, на чем смогу основывать все последующие решения». И на следующий день: «С тех пор как я на корабле, я больше не чувствую внутреннего раздрая по поводу будущего». Он возвращался с пониманием, что не может быть отдельно от своей страны в то время, как в стране творилось зло.
Вскоре после возвращения из США Бонхеффер вошел в контакт с заговорщиками из сопротивления — в основном, сотрудниками абвера, которые планировали государственный переворот, а после — покушение на Гитлера. Всего на него было три покушения, и все неудачные. Сам Бонхеффер в ту пору занимался преимущественно двумя вещами. Во-первых, поддерживал контакты с христианами в других странах Европы, в частности в Англии. Он периодически выезжал из Германии или отправлял письма своим товарищам, обеспечивая таким образом коммуникацию заговорщиков с важными деятелями других европейских государств. Во-вторых, работал по спасению евреев, помогая им выбраться за пределы Германии. Например, в 1941 году заговорщики вывезли 14 евреев в Швейцарию, однако для того, чтобы правительство Швейцарии позволило им пересечь границу, пришлось перевезти контрабандой довольно большую сумму денег на содержание эти беженцев. Впоследствии именно за это зацепилось Гестапо (заговор против Гитлера будет обнаружен позже), и Бонхеффера арестовали и посадили в тюрьму.
Когда мы говорим об участии Бонхеффера в заговоре, следует учитывать: пацифизм Бонхеффера сильно отличается от пацифизма Толстого именно своей свободой. Для Толстого мир — это самоцель, признак установления царства Божьего на земле. Для Бонхеффера мир — это такое устройство мира, которое указывает на Христа. Однако этого может и не происходить — если, например, внешний мир основан на лжи или несправедливости.
Тогда наличный порядок мира вполне может быть демонтирован, может возникнуть борьба. Но борьба — это не война. Борьба как способ цивилизованно конфликтовать для Бонхеффера допустима, в то время как войну он рассматривает как нечто совершенно недопустимое. Борьба — это способ не заметать проблемы под ковер, вскрывать возникшие нарывы, не лицемерить и не игнорировать несправедливость и ложь. Война же не позволяет восстановить справедливость или отстоять свои права, поскольку современная война ведет к уничтожению обеих сторон.
Однако в начале 1940-х годов Бонхеффер принимает участие в заговоре, целью которого было убийство. И это действительно противоречило тому, что он говорил в середине 1930-х. Насколько я понимаю, он принял решение участвовать в нем исходя из своей этики, этики свободной ответственности. Ее еще называют «этикой мгновения».
— В чем эта этика заключается?
— Она базируется на идее, что для христианина не существует никаких зафиксированных норм, правил, универсальных истин. Ведь если у меня есть список правил, выполнив которые, я попадаю в рай, то бог мне не нужен — у меня есть инструкция. Этика норм и принципов, по Бонхефферу, напоминает Вавилонскую башню: мы сами ее строим и сами достигаем небес. Суть этики Нового Завета в том, что Иисус освобождает человека от такого рода закона, и христианин оказывается свободным. Его ограничивает только осознание ответственности, ответственности перед богом и перед ближним. Ответственность — важное понятие для «этики мгновения» Бонхеффера: я обращаюсь к богу в конкретное мгновение и пытаюсь исходить не из каких-то принципов, а из того, как именно сейчас нужно поступить. Это момент этического решения, в котором я задаюсь вопросом о том, что сейчас делать, и получаю какой-то ответ. Когда любишь человека, когда хорошо его знаешь, то без инструкции понимаешь, чего он хотел бы, а чего бы не хотел. По Бонхефферу, судя по всему, у христианина вырабатывается именно такое любящее чутье. А под ним лежит возможность общения и личного обращения, без однозначного ответа, но возможность какого-то диалога. Это и есть ориентир.
Начиная с конца 1939 и до своего ареста в 1943 году Бонхеффер пишет «Этику». С одной стороны, как универсальный богословский труд, с другой — именно там он осмысляет свое решение принять участие в заговоре. В книге много размышлений о том, как выбирать между большим и малым злом и что это значит. Есть, например, этика Канта, который говорит, что лгать нельзя ни в каком из случаев, даже во спасение своего друга — категорический императив не позволяет нам солгать. Бонхеффер, в свою очередь, считал такой подход безответственным: с такой этикой мне мое белое пальто становится важнее ближнего. Христос, писал Бонхеффер, освободил нашу боязливую совесть для дела любви. Иногда наша совесть нам говорит, что лгать нельзя, но из любви к ближнему мне нужно пожертвовать своим белым пальто. Да, я совершу плохой поступок, нанесу себе травму и пр., но буду действовать исходя из ответственности. И когда я окажусь перед богом, я не буду пытаться оправдаться, как делал бы исходя из принципов и законов — вот, мол, ты сказал так, и я все выполнил, действовал по списку и плану. Я окажусь совершенно в другом положении и скажу: я посчитал, что надо было так, как я поступил, а теперь — суди. Исходя из этой перспективы и взяв на себя ответственность, Бонхеффер и принял решение присоединиться к заговорщикам, готовящим покушение.
— В 1937 году Бонхеффер публикует «Хождение вслед», размещая в центре христианства, которое он называет «чрезвычайностью», проповедь о любви к своему врагу. Замечу, что за пять лет до этого Карл Шмитт публикует «Понятие политического»: здесь стремление физически уничтожить врага становится предельной истиной политики. Шмитт утверждал невозможность любви к врагу — она коренится в самой способности отличать одного от другого. Как Бонхеффер, пытаясь отвратить мир от войны, но призвать пасторов к политике, понимал любовь к врагу?
— Дело в том, что для Бонхеффера заповедь о любви к врагу, как и все заповеди Евангелия, — это не «вечный» принцип, который можно взять и махать им как лозунгом, прикладывая повсюду. Для него гораздо важнее дух заповедей, основываясь на котором, мы входим в личные отношения с Христом. И пытаемся понять, что нам делать именно здесь и сейчас. Он постоянно думает: вот христиане оказались здесь, в определенной исторической ситуации. Что им в ней делать?
На любви к врагу и на любви к ближнему основывается пацифизм Бонхеффера, да и в целом христианский пацифизм, который он развивает. Христос, который принес себя в жертву ради всех людей, не оставляет никакой возможности ради своих каких-то выгод других людей убивать и на других людей нападать. Кто мы такие, чтобы убивать тех, ради кого умер Христос? В своей проповеди 1930 года Бонхеффер говорил: «Если вы меня спросите, что такое христианство, я отвечу: христианство — это великое собрание людей, которые смирили сами себя перед богом, которые все свои надежды, свою веру основывают на любви и помощи божьей». Своего рода христианский космополитизм, мне кажется, является основой пацифизма, идущего дальше национальных интересов. Почему? Потом что нам дана заповедь о любви.
В этом смысле для Бонхеффера сам враг исчезает в любви, в осознании всеобщего братства. Если мы все братья в Иисусе Христе, то врагов у нас нет. Между врагом и другом вообще невозможно провести границу. К тому же у Бонхеффера нет игры с нулевой суммой, когда есть кто-то, кого я должен уничтожить, а не то он уничтожит меня. Конечно, в обыденном смысле врагами Бонхеффера были национал-социалисты, которые в конце концов его и убили.
“Если вы меня спросите, что такое христианство, я отвечу: христианство — это великое собрание людей, которые смирили сами себя перед богом, которые все свои надежды, свою веру основывают на любви и помощи божьей“
— А что в таком случае для Бонхеффера значило заниматься политикой?
— В одном из докладов, как раз посвященных еврейскому вопросу, он спрашивает: церковь вне политики — или как? С одной стороны, это действительно так. Но что это значит? Если церковь начнет работать как партия, то она встроится в государственный механизм и станет одной из шестеренок этого механизма. Потеряет свою самостоятельность. Могут быть христианские партии вроде «Христианских демократов», но не партийная церковь. Могут быть отдельные активисты-христиане, и это здорово, и это замечательно. Но сама церковь должна задавать государству только один политический вопрос — о легитимности этого государства.
Бонхеффер считал, что у церкви есть три способа политического действия. Первый — собственно, спрашивать государство о легитимности его действий. Второе — «перевязывать раны тех, кто попал под колеса государственной машины». Когда государство меняет законодательство или еще что-то, появляются те, кому это слишком выгодно. И церковь должна служить тем, кто пострадал. И третий, непосредственный способ: в ситуации, когда государство оказывается нелегитимным, вставлять палки в колеса государственной машины.
При этом, когда Бонхеффер вышел на заговорщиков против Гитлера, он делал это не от лица церкви. Он сам по себе сделал выбор, осуществив политическое действие непосредственно. Вступив в Абвер и присоединившись к заговорщикам, он даже стал порой притворяться образцовым нацистом. Вскакивать с места с характерным криком и жестом, считая, что время открытых высказываний прошло и теперь главная задача — заговор.
— Давайте еще поговорим о свободе — это ведь одна из опорных категорий протестантского богословия Бонхеффера. При участии в политике, в особенности когда мы имеем дело с фашистским или нацистским режимом, человеку нужны какие-то убеждения и принципы, которых можно держаться. Для Бонхеффера этика принципов — путь к несвободе, она делает человека рабом принципа как закона. Как же его свобода, свобода «людей в темные времена», устроена?
— Если человек не свободен вовсе, то он машина запрограммированная, и тогда не очень понятно, чего от него ожидает бог. Для Бонхеффера человек совершенно свободен, и именно здесь мы выходим на его политическую позицию. Он критикует там универсальные принципы, но не отказ от ценностей. Это не подвешенность, не «все позволено», но и не такая определенность, которую дают четкие инструкции.
Бонхеффер оставил интересные заметки «Спустя десять лет», среди которых есть заметка о глупости. В ней он пишет, что глупость — это не психологическое явление, а социологическое. Люди глупеют, когда на них оказывается мощное воздействие власти. Тогда они теряют мотивацию, возможность думать самостоятельно. Глупость в данном случае — это незаинтересованность в окружающем, неготовность трезво оценивать, что происходит вокруг. Преодолеть такую глупость можно только актом освобождения. Но подлинное внутреннее освобождение чаще всего достигается только через внешнее освобождение. И пока нет внешней политической свободы, трудно требовать от людей свободы внутренней.
— Насколько мы можем сегодня полагаться на такого рода этику и с какими оговорками?
— Отвечая на конкретные исторические запросы, Бонхеффер создает своего рода «антипринципиальную» методологию, на которую можно опираться в любой ситуации. При этом он вовсе не предлагал впасть в релятивизм и считать все неоднозначным, так как принципов вроде бы нет, ценностей нет, и каждый что хочет, то и думает. В наше время, когда мы наблюдаем две крайности — с одной стороны, попытку все четко и одинаково для всех прописать, а с другой, высказывания о том, что «всей правды мы не узнаем», его этика может стать хорошей опорой.
“Глупость в данном случае — это незаинтересованность в окружающем, неготовность трезво оценивать, что происходит вокруг. Преодолеть такую глупость можно только актом освобождения. Но подлинное внутреннее освобождение чаще всего достигается только через внешнее освобождение. И пока нет внешней политической свободы, трудно требовать от людей свободы внутренней“
Если говорить об антимилитаризме современных христиан, то здесь его понимание пацифизма тоже может пригодиться. Сегодня, по крайней мере в русскоязычной среде, распространен эдакий законнический толстовский пацифизм. И нет представления, что бывают еще какие-то пацифистские модели. А если человек критикует Толстого и его пацифизм, то его автоматически записывают в кровожадные милитаристы, у которого чуть ли не кровь с клыков капает. Пример Бонхеффера добавляет объема в наше понимания пацифизма. Как мы видим, можно быть законником и милитаристом, а можно быть пацифистом, но при этом не быть законником — и сопротивляться. Это и ценно сегодня.
