Одиннадцать тезисов о пенсионной контрреформе

13 апреля, 2023

Можно ли сегодня говорить о предреволюционной ситуации во Франции? Каковы перспективы движения против повышения пенсионного возраста? Социолог и левый активист Юго Палета о кризисе неолиберальной гегемонии и стратегии протеста

Движение, растущее во Франции с 19 января, во многих отношениях поразительно. Всего за два месяца оно глубоко изменило политическую атмосферу страны, преодолело господствующие пораженческие настроения, вывело из равновесия (и даже напугало) ревностных защитников сложившегося социального порядка и неолиберальной политики, расширило горизонты ожиданий миллионов людей, включившихся в борьбу и постепенно осознающих свои силы. Такая мобилизация прежде всего обострила кризис гегемонии, усиливавшийся во Франции на протяжении многих лет, и показала степень изоляции режима от общества. Она придало форму социальному недовольству, которое прежде не могло найти политического выражения. Широко распространенное недоверие значительной части населения — особенно рабочего класса и молодежи — к Макрону и его правительству переросло в праведный гнев.

С этого момента речь идет уже не только о пенсионной контрреформе. Это уже не просто «социальный» вопрос в том узком смысле, который ему придают профсоюзы. Он целиком и полностью политический. Как только движение стало общенациональным, приобретя широкий социальный характер и определенное постоянство, движение заявило о себе не только как об открыто противостоящем тому или иному капиталисту (как в случае борьбы с увольнениями или сокращениями рабочих мест), тому или иному отраслевому требованию (каким бы важным оно ни было), а всему буржуазному классу и представляющему его политическому режиму. В результате такое движение смогло пробить брешь в политическом порядке за счет постоянной корректировки баланса сил между классами.

Впрочем, широкие народные движения всегда размывают категории, призванные искусственно ограничивать классовую борьбу, отделяя ее «политический» план от «социально-экономического». В любой массовой борьбе вроде той, что мы наблюдаем сейчас, социальное и политическое измерения неразделимы. Эта борьба, разумеется, целится в политический режим и интересы собственников, эксплуататоров, правящего класса, которые этот режим воплощает. Но эта борьба также носит идеологический и культурный характер. Во-первых, поскольку ставит под сомнение локальные или глобальные нарративы, к которым прибегает господствующий класс для оправдания контрреформ и своего социального порядка, основанного на несправедливости, отчуждении и насилии. Во-вторых, в силу того, что она предполагает столкновение антогонистичных мировоззрений, двух различных представлений об устройстве общества, человеческих отношений и, собственно, нашей жизни.

Нынешнее движение наследует своим предшественникам, тем самым продолжая серию открытых столкновений с режимом, возникших с середины 2010-х годов. Это, в частности, выступления против строительства аэропорта в Нотр-Дам-де-Ланд; борьба с законом о занятости; кампании «Желтых жилетов»; феминистские кампании против сексуального и гендерного насилия и гендерного угнетения в целом; кампания против пенсионной реформы 2019–20 годов; борьба за права незарегистрированных мигрантов и борьба с полицейским произволом (в том числе с преступлениями на почве расизма) и любым государственным насилием. Достижения этих движений становятся частью движения против повышения пенсионного возраста, обретают в нем свое выражение и развитие как с точки зрения методов и тактики сопротивления, так и на идеологическом уровне. Незначительное различие, однако, заключается в подъеме парламентских левых, в особенности 74 депутатов «Непокоренной Франции» (La France Insoumise), которые много сделали для того, чтобы политизировать и радикализироывать нынешнее движение, несмотря на то, что большинство профсоюзов хотело ограничиться социальными требованиями (в частности, «Французская демократическая конфедерация труда», CFDT). Отрадно, что большинство новых депутатов LFI — будь то Рашель Кеке или Луи Бояр — не призывали отказаться от классических методов классовой борьбы (включая захват зданий, особенно средних школ и университетов) в пользу парламентских дебатов. Более того, сами эти депутаты, в том числе председатель парламентской группы LFI Матильда Пано, принимали участие в уличных демонстрациях и пикетах.

Чтобы достичь победы, все наши усилия должны быть направлены на то, чтобы в дальнейшем это движение активизировалось и расширялось. Мы не знаем, удастся ли добиться многого, но заставить правительство отступить от своей контрреформы — необходимый минимум. В грядущие месяцы и годы значение этой победы будет только возрастать. Именно из-за того, что Макрон сделал свою ставку на пенсионную реформу как способ отобрать у рабочего класса все завоевания XX века. Как последователь тэтчеризма, хорошо усвоивший уроки неолиберальной контрреволюции, Макрон знает, что должен сломить наиболее активных участников социального движения, дабы повергнуть в долгое отчаяние всех тех, кто сегодня участвует в забастовках и демонстрациях, лишить их надежды жить в мире равенства и социальной справедливости, какой бы смутной или отчетливой бы она ни была.

В этой конфронтации правительство Макрона уже подтвердило — и на словах, и на деле, — что готово зайти настолько далеко, насколько потребуется, одновременно политизируя движение за счет тотальных полицейских репрессий. В последние дни действия полиции отличались крайней жестокостью, что лишает нас всяких иллюзий по поводу новой «схемы охраны порядка» [доктрина правоохранительных органов Франции, принятая после критики полицейского насилия во время разгонов демонстраций «Желтых жилетов»] и сменившегося начальника парижской полиции (с Дидье Лаллемана на якобы более мягкого Лорана Нуньеса). В последнее десятилетие эта жестокость стала нормой, так что речь идет не о «промахах» или «ошибках», а о типичных действиях по большей части фашизированной полиции. Тем не менее в действиях полицейских видна и определенная растерянность перед количеством и решимостью демонстрантов, которых становилось все больше после того, как реформа была принята в обход Нацассамблеи (благодаря статье 49.3 Конституции Франции).

Сегодня идеологи макронизма находятся в абсолютном меньшинстве. Чтобы провести свой проект, им пришлось совершить целый ряд институциональных маневров, характерных для Пятой республики (конституция которой, как известно, далека от любых, даже минимальных, стандартов демократии). Постоянно возникающие свидетельства и видеозаписи, разоблачающие государственное насилие, подрывают позиции сторонников реформы. Очевидно, что макронисты уже не способны убедить широкую общественность в том, что насилие исходит от демонстрантов, а полицейское насилие — миф, придуманный варварами, которые жаждут полицейской крови. По известному определению Макса Вебера, государство с успехом претендует на монополию легитимного насилия. Но когда «успеха», соответствующего этому определению, государство не достигает, то само ставит себя в тупик.

Как этими маневрами, так и жестокими репрессиями последних дней правительство само пробило брешь, открыв дорогу демократической кампании против авторитаризма и за политические свободы. На фоне преемственности, которую демонстрирует президентская пятилетка Макрона по отношению к правительствам Франсуа Олланда и Мануэля Вальса, эти кампании придают иной масштаб проблеме, поставленной еще бонапартистскими институтами Пятой республики: необходимость пересмотра существующих конституционных положений с обязательным привлечением Учредительного собрания, а также возможность подлинной демократии.

Сегодня во Франции ведутся споры о характере сложившейся социально-политической ситуации. Некоторые интеллектуалы, например Хуан Чинго или Фредерик Лордон, говорят о «предреволюционном моменте», который может перерасти в полноценный революционный процесс, когда достаточно, пользуясь словами Жака Рансьера, «небольшого толчка, чтобы система рухнула». С этой точки зрения, больше прочих революционной борьбе пролетариата препятствует «профсоюзное руководство», или межпрофсоюзная коалиция.

Действительно, по мере радикализации пролетариата именно профсоюзное руководство становится опорой режима: «В условияз кризиса Межпрофсоюзная коалиция действует как последний предохранительный клапан режима Пятой республики». И далее: «Таким образом, можно с уверенностью сказать, что ключевым препятствием на пути трансформации предреволюционного “момента” в открыто предреволюционную и даже революционную ситуацию оказывается консервативное, бюрократизированное руководство рабочего движения».

Даже если учитывать, что этой линии придерживаются довольно слабые течения и организации, сама гипотез важна, так как указывает на проблемы, отражающие интересы наиболее активных участников социального движения. Так что следствия этой гипотезы очевидны: если относиться к ней всерьез, то немедленное разоблачение «руководства рабочего движения» становится центральной задачей для всех, кто выступает за радикальное изменение общества и приветствует организацию иного типа лидерства, альтернативног по отношению к межпрофсоюзной координации.

Первое заблуждение, которое стоит за данной гипотезой, однако, состоит в том, что она игнорирует ограниченный характер современной мобилизации. К сожалению, ее ограничения невозможно преодолеть с помощью риторики, убедительной только для уже убежденных, или за счет призывов к волюнтаризму, встречающих поддержку лишь у тех, кто уже готов действовать.

Стоит признать, что нынешнее движение может заставить Макрона отказаться от своего проекта контрреформ — и потенциально, в случае победы, от всех контрреформ, запланированных на его пятилетний срок, — но не может создать революционную ситуацию, по крайней мере на данном этапе. Хотя агрессивный волюнтаризм меньшинства абсолютно необходим, его недостаточно для того, чтобы преодолеть обозначенные ограничения и превратить социальный протест, каким бы широким и радикальным он ни был, в революцию — даже учитывая, что сегодняшняя ситуация во Франции явно требует политического раскола и глубоких общественных преобразований в экосоциалистическом, феминистском и антирасистском направлениях.

Пусть революция никогда не бывает «химически чистой» и не следует учебнику, написанному раз и навсегда, она все-таки предполагает определенный набор составляющих, за неимением которых говорить о «предреволюционном моменте» означает скорее выдавать желаемое за действительное, нежели выдвигать стратегическую гипотезу. Если полагать, что ситуация двоевластия (наличие, с одной стороны, буржуазного государства, а с другой, внутри- и внегосударственных форм народной власти) является фундаментальной и отличительной чертой революции, то предреволюционные моменты предполагают следующее: остановку экономической жизни; высокую степень самоорганизации; централизацию и координацию противостоящих государству сил на национальном уровне; раскол внутри государственного аппарата и, по большому счету, внутри господствующего класса.

Однако в нынешнем движении всех эти элементов нет:

— Лишь в отдельных отраслях экономики наблюдается настоящая забастовочная активность (и еще реже встречаются возобновляемые забастовки). В основном, это государственные или полугосударственные отрасли (сборщики мусора, железная дорога, электричество, национальное образование и т. д.), при том что крупные частные компании продолжают работу даже в дни крупной профсоюзной мобилизации.

— Даже в там, где забастовка приобрела определенный размах, самоорганизация на уровне общих собраний и создания забастовочных комитетов очень слаба, даже по сравнению с предыдущими движениями.

— Хотя группы активистов действуют в самых разных отраслях (как, кстати, и в 2019–2020 годах), на уровне движения они составляют абсолютное меньшинство (не говоря уже о рабочем классе в целом), особенно по сравнению с «межотраслевыми союзами» (interpros) декабря 1995 года. Кажется, что эти группы в большей степени стремятся наладить собственную организацию и увеличить свою аудиторию, нежели способны как-то способстовать усилению и укоренению самого движения.

— Наконец, государственный аппарат стоит довольно твердо (особенно репрессивные аппараты: полиция-армия-правосудие), а работодатели продолжают поддерживать Макрона (даже если кажется, что им контрреформа не особенно нужна).

Все эти ограничения ни в коей мере не умаляют ценности нынешнего движения, и, возможно, ближайшие недели позволят преодолеть сложившуюся ситуацию. Но верное определение текущих задач и общей стратегии зависит от точной постановки диагноза. Так что не стоит радоваться раньше времени.

Второе заблуждение, закономерно вытекающее из первого, — якобы тот факт, что главные стратегически вопросы уже решены, в то время как их еще только предстоит решать, и не только самому движению, но и профсоюзам, и политическим организациям.

Утверждение о том, что за последние два месяца мы стали свидетелями «радикализации всего пролетариата целиком», не учитывает тот факт, что общая и весьма заразная враждебность по отношению к Макрону не тождественна массовому антикапиталистическому сознанию. Важно также бороться с чрезмерной персонализацией и психологизацией действий Макрона, в результате которых он выставляется «сумасшедшим», «неуравновешенным» или «социопатом», в то время как он прежде всего представляет собой доверенное лицо капитала, в том числе финансового. К сожалению, мы недооцениваем тот факт, что вообще-то большая часть пролетариата не примкнула к движению.

Почти все рабочие выступают против контрреформ и враждебно относятся к Макрону, но большинство из них до сих пор держится от протеста на расстоянии вытянутой руки. Лишь небольшая часть рабочего класса вышла на демонстрацию, а подавляющее большинство пока еще осталось на уровне забастовки — по неизбежным материальным причинам (прекарность, длительная стагнация заработной платы, галопирующая инфляция); из-за антипрофсоюзных репрессий, ослабивших группы активистов на многих предприятиях; в силу последствий комплексного влияния нового Закона о труде и постановлений Макрона(эти поправки 2017 года разрушили и ограничили ресурсы профсоюзов, особенно в частном секторе); и, наконец, учитывая горькую память о предыдущих поражениях. Кроме того, по сравнению с предыдущими движениями уровень самоорганизации стал в целом ниже, а межпрофессиональная координация либо отсутствует, либо очень слаба и неустойчива.

Увидев проект пенсионной реформы, народное движение действительно стало более активным и самостоятельным, что заметно по ежедневным акциям, которые не были согласованы с профсоюзами и проходят по всей стране, а также проявляется в выборе более наступательных методов. Кажется, что народные собрания в последние дни более многочисленны, однако именно объединение профсоюзов все еще задает тон и ритм движения, и никто другой в настоящее время — прямо или косвенно — не в состоянии претендовать на эту роль.

Можно возразить, что даже в революционном процессе эксплуатируемые и угнетенные никогда не мобилизуются все и сразу. Однако если взять случай Франции, то в мае-июне 1968 года насчитывалось до 7,5 миллионов забастовщиков (и 10 миллионов участников протестного движения), хотя в стране в то время было гораздо меньше рабочих, чем сегодня (около 15 миллионов против более чем 26 миллионов сегодня). Благодаря широкой блокаде экономики, которая продолжалась нескольких недель, захвату рабочих мест и первоначальной дезорганизации политического режима, в тот момент ситуация действительно носила предреволюционный характер (несмотря на имевшиеся ограничения самоорганизации, которые не позволили возникнуть рабочим советам). Все это ставило совершенно особые задачи перед теми из восставших, кто был убежден в необходимости революционного разрыва как внутри Французской коммунистической партии (PCF), так и внутри крайне левых организаций.

Но не все трудности движения объясняются пагубным влиянием профсоюзного руководства. В этом вопросе мы не можем удовлетвориться закольцованной аргументацией: самоорганизация слаба именно из-за того, что объединение профсоюзов руководит движением; межсоюзная профсоюзная координация задает тон и ритм движению именно из-за того, что самоорганизованное руководство отсуствует.

В 1968 году предположение о предательстве со стороны руководства рабочего движения, которое препятствовало его превращению в подлинный революционный процесс, имело по крайней мере объективную основу, заслуживающую обсуждения. Во Франции того времени существовали мощные рабочие профсоюзы, а во главе центрального из них, CGT, стояла Французская компартия. Она была широко укоренена в рабочем классе и имела существенную электоральную базу (более 20%). Тогда французская компартия препятствовала формам самоорганизации, которые могли возникнуть стихийно на рабочих местах, в пользу достаточно пассивной практики забастовки (когда рабочих просили не вмешиваться напрямую, позволяя профсоюзным чиновникам руководить забастовкой). Партия также отказалась от смелых инициатив, которые могли бы поднять вопрос о власти и временном правительстве, особенно в течение тех нескольких дней или недель, когда режим Де Голля пребывал, как казалось, в особом отчаянии, ошеломленный масштабами забастовки рабочих и решимостью студенческого движения.

Сегодня ситуация радикально иная: профсоюзы довольно слабы, по крайней мере по сравнению с тем, какими они были в 1968 году, а массовой рабочей партии больше нет. Если следовать гипотезе Хуана Чинго, это и должно проложить путь ко всеобщей забастовке. Но на самом деле все наоборот, потому что именно в тех секторах, внутри которых по-прежнему существуют профсоюзы, готовые к активной борьбе (это, как правило, CGT, Solidaires и FSU), призывы к протесту звучат наиболее громко. Более того, нельзя уравнивать все профсоюзы между собой.

С другой стороны, в тех отраслях и на тех предприятиях, где профсоюзы не прижились, «руководство рабочего движения» далеко от того, чтобы выражать готовность масс к радикальным действиям; там, скорее, господствуют атомизация, пассивность, вдимость управленческого консенсуса, или даже господствуют ультраправые настроения.

На примере университетов мы видим, как работет это предроложение: когда профсоюзы крайне слабы, то активисты и активистки на местах испытывают наибольшие трудности (по крайней мере, на сегодняшний день) с разработкой расширенных форматов самоорганизации. Большинство общих собраний до недавнего времени смогли мобилизовать лишь несколько сотен студентов. Даже в университетах, которые недавно провели несколько довольно массовых асамблей (Толбиак, Мирай), слабое присутствие студенческих организаций не позволило взять курс на расширение и самоорганизацию движения. Иными словами, если пролетариат в целом был бы уже радикализирован и профсоюзное руководство было единственным препятствием, которое необходимо преодолеть для начала революционного наступления, то мы бы увидели развитие радикальной борьбы и передовых форм самоорганизации именно в тех секторах, где профсоюзы наименее влиятельны. Но в реальности мы видим прямо противоположную картину.

Гипотеза о замене (реформистского) руководства профсоюзов подлинным революционным руководством имеет все преимущества простоты — и все недостатки упрощения (или и вовсе нереалистичноно сценария, поскольку знаменитое «альтернативное революционное руководство», согласно этой гипотезе, оказывается результатом эгоцентричного партийного строительства в микроорганизациях). Конечно, можно считать, что более выраженный боевой характер политики со стороны объединения профсоюзов — отказ от от проведения забастовок в определенные дни в пользу бессрочной всеобщей забастовки, четкий призыв к возобновлению забастовки и участию в общих собраниях и т. д. — позволила бы провести более наступательную мобилизацию в тех секторах, где профсоюзы влиятельны (хотя мы не знаем этого наверняка). Однако речь идет об ограничниях сегодняшней мобилизации, и эти ограничения отчасти оказываются одной из ее сильных сторон: без сохраняющегося единства профсоюзного фронта движение вряд ли бы приняло такой размах и получило такую народную поддержку.

Думается, что перед сегодняшними и будущими активистами и активистками, если они не хотят отказываться ни от революционной перспективы, ни от работы в рамках реального движения, стоят совершенно иные вызовы и задачи. Необходимо расширить влияние профсоюзов за пределы уже мобилизованных секторов. Нужно укрепить «левое крыло» в профсоюзных организациях, способствуя подъему новых радикальных течений или движений (вне традиционных организаций, но в сотрудничестве, а не в оппозиции к ним). Наконец, требуется усилить политико-культурную работу, чтобы перейти от враждебного отношения к Макрону к критике системы в целом, к необходимости радикальных антикапиталистических трансформаций ради построения совершенно иного общества.

Один из центральных моментов, бросающийся в глаза в текущей ситуации, — это крайний разброс в степени политической осознанности среди рабочих и молодежи. Перспектива антикапиталистических трансформаций и преобразования общества, безусловно, набирала популярность в период 2016–2023 годов, но далеко не так быстро, как ненависть по отношению к политическому режиму и, в частности, к самому Макрону. Таким образом, антимакроновские настроения в целом и враждебность к его пенсионной контрреформе в частности вполне могут пойти на пользу ультраправым.

Относительно свежий опрос общественного мнения показал, что Марин Ле Пен рассматривается в качестве ключевого противника контрреформаторского проекта Макрона (немного опережая Жан-Люка Меланшона), особенно среди рабочего класса, несмотря на то, что ее «Национальный фронт» не предлагает возврат к выходу на пенсию в 60 лет и выступает против возобновляемых забастовок. Другой, совсем недавний опрос подтверждает этот вывод и показывает, что «Национальный фронт» может стать политической силой, которая больше всего выиграет в случае отказа правительства от пенсионной контрреформы. Это, конечно, напоминает нам о длинной истории электорального истеблишмента и его идеологических оснований, но мы ничего не поймем, если не будем серьезно относиться к тому, как политические и медийные элиты в последние годы заигрывают с ультраправыми и нормализуют их «идеи», одновременно демонизируя левых (особенно «Непокоренную Францию»).

Некоторые движения, возможно, измельчали, однако этот процесс лишь частично затрагивает те классы и группы населения, которые формируют центр притяжения сил. Так, «Желтые жилеты» стали катализатором политической радикализации. Однако она охватила лишь ограниченную часть рабочего класса, в основном в сельских районах, пригородах и малых городах. Это особенно верно, учитывая, что между приверженностью движению (как в сегодняшнем движении, так и, в меньшей степени, в начале выступлений «Жилетов») и эффективным участием в самой мобилизации имеется существенная разница (тем более если это участие сводится к одной или нескольким демонстрациям, чей политизирующий эффект гораздо меньше, чем у забастовки, особенно когда она длится долго и опирается на широкое участие в общих собраниях).

Поэтому для левых одна из серьезных проблем состоит сегодня в том, чтобы сохранить и углубить движение там, где оно зародилось, и одновременно распространить его среди молодежи, чей уровень классового сознания существенно ниже. Ведь классовая солидарность связана с коллективной организацией, особенно профсоюзов, с мобилизацией в защиту собственных интересов, с более или менее четким и последовательным представлением о них. С точки зрения влияния на широкие слои населения, актуальные задачи гораздо скромнее громких слов о «предреволюционном моменте». Необходимо мобилизовать рабочих в дни забастовки и демонстрации, привлечь их к участию в общих собраниях для того, чтобы были коллективно выработаны решения по поводу методов действий. В этом смысле абстрактный и механистический лозунг, обличающий «предательское руководство», это не только отвлекающий маневр, но и реальное препятствие.

Очевидным образом встает вопрос о политических результатах движения. Какой бы массовой и радикальной ни была мобилизация общества, она не может автоматически создать политические перспективы (в этом состоит «социальная иллюзия», по выражению Даниэля Бенсаида). Особенно когда речь идет о политической конфронтации с капиталистическим классом. В нашем случае это тем более верно, поскольку движение до сих пор характеризовалось низким уровнем самоорганизации и координации. Это не означает, что социальные движения должны довольствоваться подчиненной ролью по отношению к политическим силам, которые в одиночку могли бы продвигать какие-либо идеи. Речь идет скорее о диалектике сотрудничества и конфронтации между социальным движением и левыми, о своего рода единстве их сотрудничества и противостояния. Так что это единство не должно препятствовать самым откровенным дебатам о ценностях и целях, но должно мыслиться нами в качестве политической предпосылки для разрыва с существующими реалиями.

Начнем с того, что перспектива референдума, отстаиваемая в частности Французской коммунистической партией, нереалистична и не следует из тех возможностей, которые открыло движениее, пусть оно и преподносится как прагматических шаг. Референдум не отвечает задаче найти выход из политического кризиса, стоящей перед левыми силами. Референдум должен собрать 4,8 миллиона подписей, а это потребует большой работы со стороны активистов в течение девяти месяцев. Таким образом, силы будут отвлечены на чисто петиционную деятельность там, где сейчас речь идет о продлении мобилизации, хотя Макрон уже объявляет о новых смертоносных проектах. Более того, даже если 4,8 миллиона подписей будут собраны, то предложение о референдуме должно быть рассмотрено обеими палатами в течение шести месяцев… Достаточно сказать, что ситуация за это время может существенно измениться — возможно, в ущерб движению. И что перспектива референдума не стоит того тройного преимущества, которое есть здесь и сейчас: забастовка, укоренившаяся в нескольких ключевых секторах; многосторонняя мобилизация, в течение нескольких дней ставшая непредсказуемой; и поддержка со стороны общественного мнения.

Некоторые связывают движение против пенсионной реформы с призывом «довести май 1968 года до конца». Этот лозунг привлекателен не в последнюю очередь из-за того, что май 1968 года остается позитивным (пусть и, вероятно, расплывчатым) ориентиром для значительной части населения — особенно для тех, кто сейчас участвует в движении. Однако, как уже говорилось выше, нет уверенности в том, что аналогия с маем 1968 года имеет какой-то смысл помимо агитационного. Сама по себе идея «идти до конца» не несет никакой ясности. Если речь идет о том, что мы должны идти до конца в надежде на разрыв с капитализмом и социальную эмансипацию, поднятую движением мая-июня 1968 года, то с этим сложно спорить. Но как это поможет ответить на насущные стратегические вопросы, стоящие перед движением и левыми?

В условиях политизации борьбы и огромного недоверия по отношению к политическому режиму кажется, что только предложение, формулирующее немедленный отказ от контрреформы, роспуск Национальной ассамблеи и проведение новых выборов, соответствует текущим задачам и избегает двойной ловушки — словесного максимализма и фетишизации формул прошлого. Конечно, политический разрыв не сводится к электоральной сцене. Но, как об этом напоминает Даниэль Бенсаид, «совершенно очевидно, особенно в странах с более чем столетней парламентской традицией и устоявшимся принципом всеобщего избирательного права, что революционный процесс невозможно представить иначе, как легитимную передачу власти, основанную на “низовом социалистическом движении”, но при участии [действующих] форм представительства (курсив автора)».

Понятно, что к этим лозунгам необходимо добавить борьбу за левое правительство, ориентированное на перемены. Это означает конкретизацию элементов программы — в частности тех, что затрагивают центральные и неотложные вопросы, актуальные для всех классов, участвующих в движении (в более широком смысле — для наемных работников, и более конкретно — для определенных слоев внутри них). Это выход на пенсию в 60 лет по полной ставке для всех (в 55 лет — для работников тяжелого физического труда); немедленное повышение заработной платы и ее индексация в соответствии с инфляцией (скользящая шкала заработной платы); замораживание цен и арендной платы; установление срока пребывания в должности для прекарных работников в публичном секторе и переход на постоянные контракты в частном; активные меры против системной гендерной и расовой дискриминации в сфере занятости, зарплат и пенсий; массовый набор на государственную службу; немедленная ренационализация ключевых общественных услуг и товаров (транспорт, энергетика, здравоохранение, автодороги и т. д.); а также экологическое планирование.

Обязательно возникнет вопрос о взаимоотношениях социальных движений и в частности профсоюзов — особенно тех, что придерживаются идеи классовой борьбы (CGT, Solidaires и FSU), — с правительством, представляющим их требования. Любое левое правительство с программой радикальных изменений окажется под огромным давлением со стороны правящего класса (инвестиционный шантаж, давление со стороны европейских институтов и т. д.) Только широкая народная мобилизация позволит создать противовес, избежать капитуляции при отсутствии реальной поддержки и отстоять вышеупомянутые предложения. Социальная конфронтация, которая произойдет, будет иметь принципиально антикапиталистический характер, поскольку неизбежно приведет, в более или менее краткосрочной перспективе, к постановке вопроса о власти капитала над всем обществом, над нашей жизнью и над окружающей средой, а следовательно, о частной собственности на средства производства, обмена и коммуникации.

В случае новых выборов начнется новая политическая борьба, но победа общественного движения над пенсионной контрреформой придаст левой коалиции в парламенте (NUPES) большой политический вес. Ведь именно она внесла наибольший вклад в борьбу с Макроном и его проектом, в особенности — «Непокоренная Франция». Это не значит, что дорога будет прямой, поскольку социальная мобилизация никогда не воздействует на электоральный баланс сил напрямую (вспомните май-июнь 1968 года и избрание самой правого парламента Пятой Республики всего через несколько недель после протестных акций…). Как уже отмечалось выше, «Национальный фронт» в настоящее время, похоже, является той силой, которая больше всего выигрывает от широкого народного неприятия контрреформы. Но здесь стоит отметить, что приведенные результаты опросав основаны на широко разделяемом пораженческом предположении, что Макрон не отступит. Если движение в конечном итоге одержит победу, гипотеза о политическом и электоральном всплеске левых не будет казаться такой уж эксцентричной, пусть пока ничто не обещает легкой победы над крайне правыми.

Нынешнее движение и мобилизация общества, несомненно, создали новую ситуацию и открыли возможности для поиска нового курса, который предполагает разрыв с установленным порядком. Ясно, что перед движением стоят сложные задачи. Но перед ним открываются и новые перспективы, еще несколько месяцев назад казавшиеся совершенно недостижимыми. В ближайшие дни и недели нас ждет борьба без перемирия; и нам предстоит не просто дать отпор политической власти, но обозначить новые пределы возможного.

Статья впервые опубликована в журнале Contretemps.