«Да здравствует война!»
В середине июля 1914 года улицы крупных городов Российской империи были переполнены толпами людей, кричавших «Долой Австрию и Германию!», «Да здравствует Сербия!», «Да здравствует Россия!» и даже «Да здравствует война!». На углах произносились речи, люди пели «Боже, царя храни!» и вставали на колени перед храмами и памятниками царям и полководцам. Подобное поведение в дни Июльского кризиса, предшествовавшего началу Первой мировой войны, наблюдалось не только в России. Уже в первых научных и публицистических сочинениях, осмыслявших причины того долгого и тяжелого конфликта, говорилось об особом феномене «духа 1914 года», невероятного патриотического энтузиазма, сплочения политических сил перед лицом внешнего врага. Ни в одной из воюющих стран этот эмоциональный подъем не продержался до окончания боевых действий. Он рассеялся как туман, и государствам пришлось несколько лет балансировать между необходимостью добиться новых усилий со стороны населения и угрозой социального взрыва. Почему это произошло и как развивались эти процессы в России?
Следует начать с того, чтобы отказаться от слишком широких обобщений, глядя на патриотические шествия, особенно в изложении прессы. Исследования последних лет, в том числе и на российском материале, показывали, что людей заставляла сбиваться в толпы далеко не только воинственная эйфория. Это был комплекс разнообразных чувств, включавший и тревогу, и панику, и подавленность. Городские жители выходили на улицу под влиянием ужасающих известий, беспокойства за будущее себя и близких — в особенности тех, кому предстояло идти на войну. Дружно крича «ура» или исполняя религиозное песнопение, они пытались справиться с состоянием дезориентированности, попросту заглушить страх.
Еще один важный аспект «всеобщего патриотического порыва» июля 1914 года состоит в том, что он касался прежде всего образованных городских слоев. Для многих из его представителей европейская война не просто не стала неожиданностью, а была едва ли не долгожданным событием. Первой мировой войне предшествовали несколько тяжелых внешнеполитических кризисов. И тут дело даже не только в проигранной Русско-японской войне. От нее, по заверениям властей, российская армия смогла оправиться. Узел противоречий на Балканах в 1908–1913 годах несколько раз ставил Европу перед угрозой масштабной войны. Попытки царского министерства иностранных дел уклониться от втягивания в конфликт расценивался многими газетами как национальное унижение, очередная уступка потенциальным противникам, предательство «братьев-славян». Накануне 1914 года российская «большая» пресса с ужасом наблюдала за ростом вооружений в Германии, понимавшимся как подготовка к грядущей общеевропейской войне. В этом смысле начало Первой мировой войны, при осознании всей ее опасности, для кого-то явилось избавлением, катарсисом, буквально началом новой жизни. Поэт Валерий Брюсов, всегда тонко откликавшийся на общественный запрос, написал в 1914 году стихотворение «Последняя война». Оно заканчивается следующими строками:
Пусть падает в провал кровавый
Строенье шаткое веков, —
В неверном озареньи славы
Грядущий мир да будет нов!
Пусть рушатся былые своды,
Пусть с гулом падают столбы;
Началом мира и свободы
Да будет страшный год борьбы!
Война, которая создаст новый миропорядок; конец света, за которым последует возрождение, — таковы были настроения части образованных слоев. Все это давало поводы не только для страха, но и для радости. Тем более что бытовала ничем не обоснованная убежденность в скоротечности войны.
Мы гораздо меньше знаем о том, как встретило войну остальное население. Сельские и городские низы редко оставляют после себя много письменных источников, тем более о своих переживаниях. Существуют свидетельства, что чем дальше от крупных городов и центра Российской империи удалялся наблюдатель, тем громче он слышал плач и крик по уходящим на войну. Современники отмечали, что в низах общества преобладало угрюмое сосредоточение, подавленное настроение, которое властями принималось за лояльность, покорность судьбе и серьезное понимание своего долга. Вопреки опасениям военного командования, первый опыт применения всеобщей мобилизации показал очень высокую явку на призывных пунктах (свыше 95%). Исследователи считают, что крестьянин пошел на войну, руководствуясь необходимостью защищаться против агрессора и традиционалистским пониманием монархических и православных ценностей.
Впрочем, восторженные рапорты военного начальства о высоких цифрах всеобщей мобилизации были омрачены сведениями о беспорядках среди призывников. Такие выступления сопровождались разгромами административных учреждений и торговых лавок по всему пути следования мобилизованных. Объяснялись такие бунты не столько антивоенными настроениями (как зачастую утверждали советские историки), сколько нарушением традиционных норм взаимоотношений между властью и народом. Так, введение «сухого закона» в Российской империи мешало вековому ритуалу проводов в армию, а неконтролируемый рост цен и проблемы с выплатами пособий семьям мобилизованных вызвали опасения за благополучие близких, оставшихся без кормильца.
Еще одним свидетельством патриотических настроений во всех слоях общества часто признается прекращение стачек среди рабочих. Тут есть некоторые важные нюансы. Во-первых, волна забастовок в первой половине июля 1914 года была подавлена сочетанием массовых арестов, использования полицией и войсками оружия против демонстрантов и объявленного частью предприятий локаута. Беспорядки среди рабочих прекратились незадолго до объявления войны. Во-вторых, работа на заводах давала «бронь», освобождая от перспективы отправляться в окопы. Рабочий крупного столичного предприятия вспоминал об этом: «Рабочего стало не оттащить от станка, каждый держался за станок, как утопающий за соломинку, с тем, чтобы как-нибудь удержаться на заводе». Наконец, начало войны привело к расколу социалистического движения. Значительная часть политиков этого направления были готовы поддержать правительства своих стран в ситуации военной угрозы, призывая сторонников отложить классовую борьбу до более спокойного времени. В общем, «дух 1914 года» — не такое однозначное явление, каким оно может показаться на первый взгляд.
«Всё для победы!»
Пропаганда военного времени стремилась поддержать образ консолидированного общества. Не только большая пресса, но и массовая культура, вплоть до лубка, пыталась поддержать и/или внушить патриотические настроения, представляя шедший конфликт как новую Отечественную войну. Откликом на это явились распространение общественных организаций, способствовавших военным усилиям государства, открытие частных госпиталей для раненых воинов, пожертвования в пользу семей мобилизованных, беженцев и военнопленных и другие подобные инициативы. В конце июля 1914 года был образован Всероссийский земский союз, а затем — Всероссийский городской союз. Через год они слились в Союз земств и городов, аккумулировавший общественную помощь нуждам фронта. Кризис боевого снабжения армии в 1915 году расширил привлечение предпринимательских кругов для мобилизации промышленности. При правительстве были созданы Особые совещания по обороне, топливу, продовольствию и транспорту, а по инициативе снизу организовались военно-промышленные комитеты, объединявшие усилия власти и бизнеса для доведения войны до победного конца. Размах подобной деятельности действительно впечатлял. В начале 1916 года царское правительство призвало к гражданскому миру в тылу и сотрудничеству с общественностью для достижения победоносного мира. Печать восторженно отозвалась на это лозунгом «Всё для Победы!». Он появился на плакатах военного займа 1916 года.
Не отметая действительно искренние патриотические порывы представителей общественности, следует, однако, задаться вопросами об их мотивах. Не было ли это в том числе формой уклонения от воинской службы? Так, к концу 1916 г. от 2,5 до 3 миллионов человек получили отсрочки от призыва на военную службу на том основании, что их работа признавалась необходимой для обороны. После революции вскрылось множество случаев, когда за взятки люди приписывались подобного рода службе, продолжая заниматься своими обычными делами. Не была ли разнообразная патриотическая активность социально одобряемым поведением, чтобы добиться расположения со стороны элиты общества, вплоть до царского окружения? Или же, наоборот, подобную деятельность можно рассматривать как разочарование во властях, неспособных самостоятельно справиться с кризисом? Наконец, сложно недооценивать интерес бизнеса в получении колоссальных казенных военных заказов.
Социалист Владимир Станкевич, признавая широкую общественную инициативу, тем не менее делал вывод: «Но все это не выходило из рамок обслуживания армии, содействия, помощи, почти укладывающихся в формулу благожелательного нейтралитета. Война была воспринята как важное и нужное, но все же чужое дело». Стремление «отгородиться» от войны наталкивалось на реалии конфликта нового типа, требовавшего общей мобилизации тыла для нужд фронта. «Чего нас трогают? Пускай военные воюют» — очень часто встречающийся мотив в письмах в военное министерство.
Основные тяготы войны, конечно, ложились на тех, кто не имел денег или связей, чтобы уклониться от службы в армии или обеспечить себе стабильное существование, несмотря на кризис. Очень часто объяснение их отношения к войне ограничивается якобы распространенной в деревне формулой: «Мы тверские, мы пскопские, мы калуцкие — до нас немец не дойдет». Иначе говоря, нежелание крестьян бесконечно жертвовать на алтарь победы объясняется отсутствием у них национального сознания и понимания целей войны. Однако надо внимательнее приглядеться к тому, что происходило с большей частью населения Российской империи за годы войны.
В 1914–1915 годах была уничтожена значительная часть кадровой армии и подготовленных за предыдущие годы резервов. Начался призыв людей, не проходивших в мирное время военной подготовки. Но и они погибали в бесконечной мясорубке окопных сражений. Для восполнения потерь сокращались списки болезней и льгот, освобождающих от армии, призывной возраст был понижен на три года, с 21 до 18 лет. Жестом отчаяния можно признать решение правительства в феврале 1916 года призывать в армию состоящих под судом и следствием, а также отбывающих наказание по суду. Свидетельством истощения резервов был и печально известный указ о привлечении коренных народов Северного Кавказа, Средней Азии и Дальнего Востока, которые ранее были освобождены от несения воинской службы, для работ по устройству оборонительных сооружений. Проведение этого указа в жизнь обернулось полной катастрофой с огромными беспорядками против него и тысячами жертв.
Всего к 1917 году в армию было призвано в общей сложности 15–16 миллионов человек. Общие боевые потери действующей российской армии (убитыми и умершими от ран) составили около 1650000 человек. Кроме того, около 700–900 тысяч человек оставались инвалидами, после выздоровления признанными негодными к военной службе. К середине 1916 года людские ресурсы Российской империи оказались практически исчерпанными. Военное командование могло рассчитывать для кампании следующего года на пополнение не более 1,5 миллионов человек из никогда не служивших в армии старших возрастов (30–40 лет), новобранцев досрочного призыва и признанных годными после понижения требований по здоровью. Это означало не только острый дефицит военных кадров — стала заметна нехватка рабочих рук в деревне. В некоторых губерниях призывы забрали до 50% основных работников мужского пола 20–40 лет. Царская цензура к середине третьего года войны стала задерживать значительную долю писем из армии и в армию, критиковавших несправедливое распределение тягот войны. Вместе с нехваткой продуктов первой необходимости и колоссальным ростом цен, тяжелее всего отразившимся на бедных слоях населения, это рождало образ «мародеров тыла». Так называли тех, кто либо не переживал общие со всеми страдания от войны (например, легальные или нелегальные уклонисты, рабочие, полицейские и прочие), либо наживался на них (банкиры, помещики, торговцы и спекулянты). Как указывалось в сводке Охранного отделения, расстройство тыла привело к «сетованиям на “продажность администрации”, неимоверные тяготы войны, невыносимые условия повседневного существования». Идея «раньше всего уничтожить внутреннего немца и потом уже приниматься за заграничного» начала встречать все более сочувственное отношение у населения. Это, кстати, касалось не только низов общества, но и образованных слоев населения, среди которых процветала шпиономания, борьба с «немецким засильем» и подозрительность в отношении власти, терпевшей поражение за поражением.
Тяжелые условия несения службы, слабая и короткая военная подготовка мобилизованных, военные неудачи и отправка в армию людей, до того не державших оружие, начали сказываться на состоянии вооруженных сил Российской империи. К 1917 году на разных участках фронта и ближайшего тыла стали вспыхивать беспорядки среди военнослужащих, сурово подавлявшиеся командованием. Но сопротивление в основном носило пассивный характер. Росло дезертирство. В целом по стране до марта 1917 г. на фронте, в ближайшем тылу и в местах квартирования было задержано около 700–800 тысяч дезертиров. С учетом тех, кто не был задержан, можно довести общее число до 1–1,5 миллионов. Это означает, что еще до революции каждый десятый военнослужащий имел опыт уклонения от службы. Опасным симптомом для военных властей стала эпидемия саморанений, когда фронтовики сознательно наносили себе тяжелейшие увечья, чтобы покинуть передовую. Наконец, регулярный характер носило братание с противником и сознательная сдача в плен. Масштабы этих явлений сложно оценить, но они были достаточными для того, чтобы правительство и высшее военное командование считали это серьезной проблемой и ужесточали наказания за них.
«Да здравствует всеобщий демократический мир!»
Сложно недооценивать влияние перечисленных тенденций, связанных с войной, на начало революции в России. Однако в той или иной степени они были характерны для всех основных стран-участников тотальной войны.
Более того, нельзя напрямую выводить революцию из антивоенных настроений. Протестные демонстрации в Петрограде, начавшиеся 23 февраля 1917 года, были вызваны прежде всего проблемами подвоза и распределения продовольствия. Слаборазвитая железнодорожная сеть, терпящая перегрузки военного времени, не справлялась с доставкой всего необходимого в столицу, которая к этому моменту стала уже практически прифронтовым городом. Карточки на продукты первой необходимости в Российской империи еще не ввели, а следовательно, любой мог купить хлеба столько, сколько ему позволяли его финансы. Неудивительно, что тем, кто оказывался в конце очереди, продуктов могло не хватить. Присоединение армии к антиправительственным выступлениям объяснялось протестом против применения оружия в отношении демонстрантов и унижавшего человеческое достоинство сурового казарменного режима. Для некоторых политических кругов, пытавшихся возглавить революцию, свержение монархии и вовсе объяснялось стремлением довести войну до победы, чему мешало неумелое руководство страной со стороны царя и его окружения, скомпрометировавшего себя коррупционными скандалами.
В новой политической системе, сложившейся после революции, важнейшую роль играли те самые умеренные социалисты, которые считали необходимым защищать страну, пока сильна военная угроза. Они подняли на знамена идею оборонительной войны: удерживать фронт до тех пор, пока всеми сторонами конфликта не будет заключен справедливый мир. Казалось бы, так можно избежать лишней крови. Такая война оказалась популярна среди низов общества, превратившихся из безгласного большинства в основных политических акторов революции. Пацифисты и сторонники заключения мира на любых условиях в первое время были в меньшинстве.
Вместе с тем революция означала возможность недовольным обсуждать сложившийся кризис вслух, а власти были вынуждены иметь в виду мнение «масс» при проведении политики. Тема справедливого распределения бремени войны стала одной из основных в многочисленных резолюциях самых разнообразных митингов и собраний. «Отгородиться» от войны теперь стремились разные категории населения, у которых ранее не было ресурса для этого. Росло социальное напряжение против «имущих классов», обвинявшихся в желании наживаться на общих страданиях. В середине июня в Петрограде и других городах проходили манифестации, где наиболее популярными лозунгами были требования отказа от продолжения войны и заключения справедливого мира без аннексий и контрибуций (без денежных или территориальных приобретений для всех стран).
Роковой ошибкой для правительства стала подготовка наступления на фронте под лозунгом «Лучшая оборона — в наступлении». Военному министру и невероятно популярному в это время политику Александру Керенскому виделось, что активные действия на фронте могут спасти распадающийся военный организм, сплотить солдат и офицеров, вдохновить население на поддержку революционной войны против германской и австро-венгерской монархий. На эту хотя бы небольшую победу он поставил весь свой авторитет и лично объезжал фронты с вдохновляющими речами. Можно сказать, что без личного участия Керенского и его сторонников солдаты вряд ли бы покинули окопы по первому приказу. Тем не менее на голом энтузиазме одержать победу в высокотехнологичной войне было невозможно. Июньское наступление 1917 года закончилось катастрофой, провалом фронта и введением жестких мер против отступавших частей армии, чтобы стабилизировать положение.
Это поражение имело прежде всего политические последствия. Можно отметить, как растет разочарование лично в Керенском, в поддержавших его умеренных социалистах, в концепции оборонительной войны, в самой системе, сложившейся после Февраля. Усиливалась поддержка, с одной стороны, сторонников введения жесткой военной диктатуры, а с другой — леворадикальных партий, особенно большевиков. Провал наступления и угроза установления власти «партии войны» создали условия для поддержки «партии мира», которой и считались большевики. Это, конечно, не соответствовало программным текстам большевиков: пацифистами они не были. Но благодаря колоссальной кампании, направленной против них в предшествовавшие месяцы, их репутация сложилась именно такой. Не только любой большевик объявлялся сторонником мира на любых условиях, но и любые антивоенные выступления объявлялись инспирированными большевиками.
После свержения правительства Керенского и начала постепенной демобилизации дезертирство с фронта приобрело обвальный характер. Председатель советского правительства Владимир Ленин называл это «голосованием ногами» в пользу немедленного прекращения боевых действий. Годы войны убедили солдат в том, что их главный враг — не внешний, а внутренний. Поставленные под ружье мужчины стремились домой, чтобы защитить свои семьи от экономической разрухи, реальной угрозы голода, зарвавшихся «буржуев», к которым часто причисляли богатых жителей той же деревни. В этом отношении тяга к миру оказалась очень значительной. Вопреки сопротивлению военного командования, по призыву большевиков рядовые солдаты самостоятельно и с большим энтузиазмом заключали перемирия на разных участках фронта.
Советское правительство выступало за подписание справедливого мира, надеясь усадить за стол переговоров все воюющие страны. На такое предложение откликнулась лишь Германия, но уже в ходе переговоров выяснилось, что соблюдать территориальную целостность России она не собирается. Чтобы продемонстрировать воюющим странам стремление к общему миру, большевики организовали крупную манифестацию в середине декабря 1917 года. Как и полгода назад, рабочие и солдаты вышли на улицы под лозунгами в поддержку мира: «Да здравствует всеобщий демократический мир», «Рабочие, солдаты всех стран, требуйте немедленного мира», «Да здравствует Советская власть, открывшая путь миру народов» и т. д.
Чем дальше мирные переговоры в Брест-Литовске заходили в тупик, тем больше советское правительство приходило к пониманию возможности возобновления боевых действий. Силы сторон были несопоставимы: деморализованные и сильно поредевшие фронтовики вместе с плохо обученными отрядами рабочих против все еще дисциплинированных германских регулярных войск. Надеяться советское руководство могло лишь на начало восстания против своих правительств во всех воюющих странах, к чему тенденции в это время действительно были. Военная угроза быстро переубедила сторонников революционной войны. После провала переговоров в Брест-Литовске германская армия начала наступление. Российский фронт рассыпался, целые воинские части уходили в тыл без сопротивления. Сформировать значительные революционные отряды советским властям не удавалось. Докладчик из Петрограда на партийном съезде так описывал изменения настроений «массы»: «Две недели тому назад рабочие стояли за революционную войну. <…> Но когда рабочие увидели, что враг страшен, что это не одна лишь белая гвардия, а и вооруженные по всей технике современности баварские крестьяне, а у нас — разрозненные невооруженные артели рабочих, тогда все коллективы, один за другим, стали выносить постановления о невозможности ведения революционной войны и о заключении мира».
Брест-Литовский мир был заключен в марте 1918 года в тяжелейших военных условиях провалившегося фронта, когда создалась прямая угроза захвата столицы немцами. Этот договор, подразумевавший и территориальные, и денежные потери был признан позорным и унизительным не только противниками советской власти, но и союзниками большевиков, и в самой партии. Его заключение увеличило число расколов между людьми и углубило внутренний конфликт, перераставший в полномасштабную гражданскую войну.
Ни царские власти, ни правительство умеренных социалистов, ни советская власть не смогли добиться той степени мобилизации общества, которая была необходима для продолжения военных действий на фронте. Для населения страны война являлась внешним событием, нарушившим привычный уклад. Отсюда и рождались разные формы уклонения, стремление отгородиться от нее. Конечно, отношение населения России к войне и миру носило изменчивый характер и отчетливо проявлялось лишь в периоды кризисов. Тем более невозможно спустя сто лет подсчитать, какой из оттенков превалировал. Но можно сказать лишь то, что вне зависимости от внешнеполитических представлений людей забота о своей семье и своем доме являлась доминирующим настроением. Внешняя опасность для большинства жителей России не превращалась в экзистенциальную угрозу. А вот тяготы затянувшегося конфликта становились очевидным вопросом выживания, причем и на фронте под пулями, и в тылу на грани голода. Государство не справилось с выполнением протекционистских функций, необходимых для воспроизводства власти в традиционных обществах. Как итог, люди приняли на себя эту ответственность, взяли в свои руки защиту своих близких, были готовы бороться за себя. А это уже и называется революцией.
