Антиядерное движение: вчера и сегодня

В условиях войны России против Украины и Израиля против палестинцев (а Россия, Израиль и его союзник США — ядерные державы) Часы Судного дня «Бюллетеня ученых-атомщиков» указывают, что мы близки к глобальному уничтожению. «Бюллетень», основанный в 1945 году Альбертом Эйнштейном и Робертом Оппенгеймером, в 1947 создал Часы Судного дня для измерения нашей близости к ядерной катастрофе. Сегодня он принимает в расчет не только Украину и Газу, но и опасность глобального потепления, и угрозу, исходящую от искусственного интеллекта (ИИ). Однако, несмотря на очевидные угрозы, современное антиядерное движение малочисленно и редко привлекает общественное внимание.. В США действуют несколько антиядерных организаций: «Лига противников войны» (The War Resisters League) и Peace Action выступают против ядерного оружия, а Abalone Alliance, «Друзья Земли» (Friends of the Earth), Sierra Club и Clamshell Alliance фокусируются на противодействии ядерной энергетике. Но эти организации не образуют того масштабного общественного движения, которое нам необходимо. Хибакуся — японское движение, объединяющее выживших после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки в 1945 году, — в октябре 2024 года получило Нобелевскую премию мира за вклад в борьбу за ядерное разоружение, но, разумеется, эта группа сокращается с каждым годом.

Хотя угроза ядерной войны возросла, движение ослабло — но почему? Анализ истории движения и мой личный опыт подсказывают: противникам ядерного оружия сложно привлечь внимание общества на фоне проблемам, которые воспринимаются как более насущные — будь то экономический кризис, волнения внутри страны или войны за ее пределами. Хотя движение против ядерного оружия зародилось в 1950-х годах, к концу века мы увидели также подъем движения против ядерной энергетики — после серии катастроф на атомных электростанциях: Три-Майл-Айленд в США (1979), Чернобыль в Украине, входившей тогда в СССР (1986),Фукусима в Японии (2011). Расцвет движения пришелся на начало 1980-х годов. А теперь позвольте мне описать его в свете собственного опыта.

Я — дитя атомной эры. Атомная бомба — угроза ядерной войны и массового уничтожения — присутствовала в моем сознании (порой на заднем плане, но часто и на переднем) почти всю мою жизнь.

Я родился 9 августа 1945 года в больнице Лаинг-ин при Чикагском университете — в день, когда на японский город Нагасаки была сброшена вторая атомная бомба, унесшая жизни десятков тысяч человек. Место моего рождения — Чикагский университет — было и местом рождения атомной бомбы, которую придумали там за пару лет до этого. 2 декабря 1942 года Энрико Ферми и другие ученые «Проекта Манхэттен» осуществили первую управляемую цепную реакцию в секретной лаборатории, спрятанной на футбольном стадионе университета. Конечно, когда я родился и, шокированный вступлением в жизнь, издал свой первый крик, ничего обо всем этом я не знал.

Впервые я осознал проблему ядерной войны, когда мне было восемь. Мои родители переехали в Уиттиер, штат Калифорния, где отец должен был управлять кооперативным продуктовым магазином. В местной государственной начальной школе, куда я ходил, проводились учения «пригнись и спрячься», и мы — ученики — должны были залезать под парты и закрывать голову руками.  Нам говорили, что это защитит нас в случае ядерного удара. Социальная реклама той эпохи среди прочих сценариев показывала класс начальной школы, очень похожий на мой. Не помню, обсуждал ли я это со учителем или с родителями в то время, но уверен, что именно тогда я и начал испытывать смутную — и хроническую — ядерную тревогу, которую испытывали и испытывают многие из представителей моего поколения.

В 1957 году Норман Мейлер, описывая послевоенный период в Америке, рассказал об этой смутной тревоге в своем знаменитом эссе «Белый негр»:

«Именно на этом безрадостном фоне и зародился феномен американского экзистенциалиста — хипстера, человека, осознающего, что коль скоро общество вынуждено жить в страхе перед мгновенной гибелью в ядерной войне, сравнительно быстрой смертью от рук государства, выступающего в роли l’univers concentrationnaire, или же, в противном случае, обречено на медленное умирание под воздействием удушающего всякий творческий или бунтарский порыв конформизма (навряд ли программы по борьбе с раком будут спешить с изучением степени вредоносного влияния конформизма на человеческий разум, сердце и печень), и если удел человека двадцатого века — жить в обнимку со смертью смолоду и вплоть до преждевременно приходящей старости, то единственным достойным ответом будет принять предлагаемые смертью условия игры, воспринять ее как непосредственную ежеминутную опасность, устраниться от общества, отказаться от своих корней и отправиться в неизведанное, отдавшись воле бунтарских императивов собственного Я».

Конечно, тогда я был слишком юн, чтобы понять эти идеи, но это чувство экзистенциальной тревоги и бунтарские настроения догнали меня позже.

На протяжении всех лет, что я провел в начальной и средней школе — сначала в Чикаго, а затем в округе Сан-Диего — по телевизору часто показывали новости или передачи о Стратегическом командовании ВВС США (Strategic Air Command, SAC), специальных силах, состоящих из бомбардировщиков с ядерным оружием. Нам говорили, что SAC будет сдерживать войну, но если сдержать ее не удастся, то американские бомбы уничтожат Советский Союз, как объяснялось в фильме «Сила решения» и другой рекламе ВВС США в 1960-е годы.

Военные также рекламировали оборонительную ракетную систему армии США «Найк», размещенную в городах и их окрестностях по всей стране. Помню, как видел ракетные базы «Найк» в Чикаго вдоль Лейк-Шор-драйв, когда приезжал в гости к отцу и его семье в начале 1960-х годов. Нам говорили, что «Найки» защитят нас от прилетающих советских водородных бомб.

А еще по телевизору показывали передачи и фильмы о гражданской обороне и противорадиационных укрытиях. В некоторых из них говорилось, что у каждой семьи из пригорода должно быть хорошо оборудованное подземное убежище, где мама, папа и дети смогут переждать, пока не осядет радиоактивная пыль. В 1963 году в Нью-Йорке с населением 7,7 млн человек насчитывалось 18 тысяч таких убежищ, а Министерство обороны планировало построить еще 34 тысячи. В Бруклине, где я сейчас живу, до сих пор можно увидеть желто-черные знаки противорадиационных укрытий 1950-х на фасадах некоторых многоквартирных домов. Такие укрытия были во всех американских городах. Когда по телевизору и радио звучало сообщение о воздушной тревоге или срабатывала сигнализация, нам всем нужно было скорее бежать в укрытие и ждать сигнала отбоя, который непременно последует.

Среди убежищ были и немногочисленные укрепленные подземные бункеры с запасами на случай чрезвычайных ситуаций. Но такие встречались редко и строились в основном для высокопоставленных правительственных чиновников. Большинство убежищ, включая почти все четко маркированные, были известны как «общественные», и, судя по всему, они не обеспечивали серьезной защиты.

По слухам, многие нью-йоркские убежища кишели гигантскими крысами размером с собаку.

Во время Берлинского кризиса 1961 года президент Джон Ф. Кеннеди, выступая 25 июля по телевидению, сказал стране, что «в случае нападения жизни тех семей, которые не пострадают от ядерного взрыва и пожара, могут быть спасены, если их предупредить о необходимости укрыться и если такое укрытие будет доступно».

И добавил: «Мы обязаны обеспечить такую защиту для наших семей и для нашей страны. […] Начинать нужно прямо сейчас. В ближайшие месяцы я надеюсь сообщить каждому гражданину, что можно срочно предпринять для защиты семьи в случае атаки. Я знаю, что меньшего вы сделать и не захотите».

Хоть я этого и не помню, но, скорее всего, я видел, как Кеннеди произносит эту речь, ведь, как и все мы тогда, я каждый вечер смотрел национальные новости. Мне было пятнадцать. Поверил ли я во все это? Не знаю. Разговоры о ядерной войне и гражданской обороне к тому времени стали нормой, так что, наверное, поверил.

В то время люди обсуждали бомбоубежища, анализировали их и даже писали о них стихи. Один из вопросов — вопрос о Ноевом ковчеге — был о том, не придется ли с оружием в руках защищать свое укрытие от соседей, не позаботившихся о подготовке к сильному дождю, который вот-вот начнется.

К старшим классам я осознал, что все эти «пригнись и спрячься» вместе с «противорадиационными укрытиями» были полной чушью. Отчасти я понял это, когда прочитал «Дневник Хиросимы: журнал японского врача» — книгу доктора Митихико Хатии, директора Хиросимского госпиталя коммуникаций, который описал разрушения и страдания, вызванные единственной атомной бомбой, сброшенной на его город.

Одной водородной бомбы хватило бы, чтобы уничтожить весь Сан-Диего. Увиденные мной в фильмах образы атомных и водородных бомб, разрушающих настоящие японские города или испытательные полигоны со зданиями, построенными для того, чтобы их разнесло на куски, врезались в мой мозг; порой эти образы пробуждали во мне неподдельную тревогу, но чаще просто витали на заднем плане, вызывая томительное беспокойство.

Кубинский ракетный кризис

Я учился в одиннадцатом классе, когда осенью 1962 года разразился Кубинский ракетный кризис: стало известно, что Советский Союз установил на Кубе ракетные базы, способные доставить ядерные боеголовки в Соединенные Штаты. Теперь, как мы узнали, советские бомбы находились всего в 96 милях от США. Президент Кеннеди потребовал их убрать. Ведя переговоры по кризису, советский генсек Никита Хрущев и президент Кеннеди держали в своих руках судьбу всего мира. В течение пары недель каждый вечер по телевизору обсуждали опасные события и показывали изображения ядерных бомб. Джон Ф. Кеннеди обращался к нам из телевизора, рассказывая, что мы оказались у «пропасти разрушения». Многим казалось, что нас всех испепелят. Когда все закончилось, нам сообщили, что мы избежали «самой страшной угрозы холокоста со времен Второй мировой войны». Когда, гадали мы, это случится снова?

После выпуска из школы в 1963 году и вплоть до окончания колледжа в 1968 ядерная война оставалась на задворках моего сознания. Всех нас волновали другие вещи. Если в начале 1960-х годов центральной темой новостей было движение за гражданские права, то теперь его сменили городские бунты чернокожих и движение против войны во Вьетнаме. Выходец из социалистической пацифистской семьи, по окончании школы в 1963 году я зарегистрировался как сознательный отказчик. На тот момент у меня как у студента колледжа была отсрочка от призыва. Возможность быть призванным и отправленным во Вьетнам убивать или умирать отодвинула более абстрактную идею ядерной войны еще дальше вглубь моего сознания.

Фильм Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу» (1964) — сатирическая черная комедия с Питером Селлерсом в главной роли — ярко отразил общественные настроения., Картина рассказывает об эксцентричном генерале, который решил нанести превентивный удар по Советскому Союзу.  Фильм одновременно выразил как циничное отношение общества к ядерному оружию и холодной войне, так и растущее презрение к политическим и военным лидерам страны.

После окончания Государственного колледжа Сан-Диего в 1968 году я на один семестр пошел в Библиотечную школу при Чикагском университете, вернувшись в место своего рождения, место рождения бомбы. Однажды, прогуливаясь по кампусу, я наткнулся на великолепную скульптуру Генри Мура «Ядерная энергия», установленную примерно там же, где была разработана бомба. Мне показалось, что скульптура одновременно изображает и атомную бомбу, и человеческий мозг, который ее придумал. Казалось, она говорит о чуде человеческого интеллекта и его же безумии, о нашем гении и о нашей тупости. Мур не стал уточнять, что именно он хотел передать своей скульптурой и откуда взялся этот образ.

Британец Мур и сам был противником бомбы.

Он был одним из организаторов Кампании за ядерное разоружение (Campaign for Nuclear Disarmament, CND), созданной в 1958 году. А до этого он спонсировал ее предшественницу — Национальную кампанию за отмену испытаний ядерного оружия (National Campaign for the Abolition of Nuclear Weapons Tests, NCANWT). Мур также поддерживал группы по разоружению, действовавшие в Перри Грин, где он жил, — например, в 1959 году Мур сделал пожертвование Хартфордской группе по ядерному разоружению.

Вовлеченность Мура в деятельность CND была столь велика, что критик Джон Бёрджер предложил использовать муровского «Падающего воина» в качестве их эмблемы, а также при поддержке CND организовать выставку этой скульптуры, ее подготовительных макетов и рабочих моделей. Выставка так и не состоялась, как не была принята и эмблема, однако образы, связанные с CND, остались значимыми для Мура.

Как бы то ни было, меня скульптура Мура тронула, как она тронула и многих других.

На следующий год я вернулся в Сан-Диего и посещал Калифорнийский университет (University of California at San Diego, UCSD), где изучал литературу у литературного критика Фреда Джеймисона, а иногда ходил на лекции философа-марксиста Герберта Маркузе. Интересно, что я не помню никаких обсуждений проблемы ядерного оружия в те годы в UCSD, где (несмотря на распад во время съезда в 1969 году) группа SDS — «Студенты за демократическое общество» (Students for a Democratic Society) — все еще активно действовала в нашем кампусе, протестуя против Вьетнамской войны. А еще там была Коалиция третьего мира — объединение  цветных студентов, протестовавших против расизма. Профессора и аспиранты в то же время дни и ночи напролет обсуждали Маркса, Фрейда и Сартра. Может, были и антиядерные дискуссии, но я их не помню. Возможно, это объяснялось тем, что президентом стал Ричард Никсон и мы вступили в период разрядки в отношениях с СССР. Тогда вопрос ядерной бомбы отошел на второй план.  Так или иначе, именно тогда, прочитав Сартра, я стал считать себя экзистенциалистом; и, пожалуй, именно жизнь с тревогой о бомбе привела меня к этому, как и предположил Норман Мейлер за дюжину лет до того.

Я бросил аспирантуру в 1971 году и снова вернулся в Чикаго, чтобы участвовать в рабочем организационном проекте Интернациональных социалистов. Некоторое время я проработал литейщиком, а затем несколько лет —  водителем грузовика, и активно участвовал в организации Водителей за демократический союз (Teamsters for a Democratic Union). Мы, левые — по крайней мере, та часть левых, к которой принадлежал я, — прекрасно знали о проблеме ядерной войны, но обсуждали ее редко, так как были сосредоточены на более насущных вопросах: гражданских правах, войне во Вьетнаме и борьбе рабочих за достойную жизнь. Мы, крайне левые, тогда занимались партийным строительством, но все наши разнообразные партии, выступавшие против войны США во Вьетнаме, лишь изредка поднимали вопрос об атомной бомбе.

Поскольку я вырос в пацифистской семье, я знал о движении против ядерного оружия, о таких организациях, как Национальный комитет за разумную ядерную политику (более известный как SANE), который был основан в 1957 году. В большом городе вроде Чикаго, где я жил в 1970-е и в начале 1980-х, время от времени можно было увидеть демонстрации активистов движения против ядерного оружия. Некоторые из них были квакерами, кто-то принадлежал к Унитарианской церкви или к либеральному еврейскому храму, другие — к Лиге противников войны, третьи были седовласыми идиосинкратическими социалистами. Изредка встречались и студенты, но основной костяк сторонников мира, как их называли, составляли зрелые люди, представители старшего поколения. По сравнению с молодыми людьми, выходившими на улицы с требованием гражданских прав или протестовавшими против войны во Вьетнаме, пацифистское и антиядерное движение казалось слегка причудливым. Конечно, некоторые из этих фольклорных сторонников мира были героическими уклонистами, угодившими в тюрьму за свои убеждения, а другие стали основателями движения против войны во Вьетнаме. Еще одна группа — Женская забастовка за мир, — в 1960-х состояла в основном из пожилых женщин, но к 1970-м преобразилась под влиянием нового феминизма, впитав в себя энтузиазм зарождающегося женского движения в сочетании с чувством настоятельной необходимости покончить с ядерным оружием.

Протест и выживание

В 1980-х годах антиядерное движение внезапно вырвалось вперед. Но ядерная проблематика столь неожиданно приобрела огромное значение не в связи с угрозой ядерного оружия или ядерной войны, а из-за аварии на атомной электростанции Три-Майл-Айленд в Гаррисберге, штат Пенсильвания. В результате этой катастрофы произошло частичное расплавление ядерного реактора, что привело к выбросу радиоактивных газов и йода в атмосферу. Местные группы противников ядерной энергетики, существовавшие в разных частях страны до аварии на Три-Майл-Айленде, начали мобилизовываться, чтобы прекратить использование ядерных реакторов, и организовали множество местных акций протеста и пару масштабных национальных демонстраций с участием от 100 до 200 тысяч человек в конце 1979 года. Эти демонстрации против атомной энергетики слились с движением против ядерного оружия.

Кроме того, эпоха разрядки в отношениях между США и Советским Союзом закончилась, и президентом был избран новый «рыцарь» холодной войны: Рональд Рейган. Рейгановского антикоммунизма и самого по себе было достаточно, чтобы вновь заставить людей беспокоиться из-за ядерной войны, но нашу тревогу усиливали его периодические резкие замечания о применении тактических ядерных ракет или о реальной ядерной войне между Соединенными Штатами и Советским Союзом в Европе.

Затем за эту проблему взялись и левые. В 1980 году великий британский историк рабочего движения Э. П. Томпсон, автор книги «Становление английского рабочего класса», бывший также активистом движения против ядерного оружия, опубликовал памфлет «Протест и выживание» (Protest and Survive). Он был задуман как пародия на брошюру британского правительства по гражданской обороне под названием «Защита и выживание» (Protect and Survive). Широкое английское и европейское антиядерное движение, представителем которого был Томпсон, вызвало отклик  в Америке. Другой вехой антиядерного движения того времени стала важная книга писателя Джонатана Шелла «Судьба Земли», в которой он утверждал, что ядерная война может уничтожить всю человеческую жизнь и сделать планету необитаемой. Теперь у нас, левых, появилась пара книг, которые могли нас просвещать и задавать направление всему движению.

Все сплелось воедино в 1982 году. Я работал в «Интернациональных социалистах» как сотрудник и 12 июня был в Нью-Йорке, где присоединился к демонстрации в Центральном парке, собравшей миллион человек.Мы требовали прекращения гонки ядерных вооружений; на тот момент это была крупнейшая политическая демонстрация за всю историю США. На протяжении 1980-х годов антиядерное движение под лозунгом «Никогда больше» — который  сопровождался ужасающим плакатом Питера Кеннарда  — набирало силу и становилось все более воинственным. Тысячи людей были арестованы. Примерно в то же время в центре внимания оказался Женский лагерь мира в Гринэм-Коммон, участницы которого протестовали  против размещения британским правительством ядерных крылатых ракет на базе Королевских ВВС. Женщины приковывали себя цепями к ограде, многих арестовывали, и, что примечательно, этот протест длился почти двадцать лет. Телефильм 1983 года «На следующий день» о людях, переживших начало ядерной войны между Соединенными Штатами и Советским Союзом, посмотрели 100 миллионов человек в 39 миллионах семей, и он также внес значительный вклад в рост антиядерных настроений того времени.

В середине 1980-х мы с моей женой Шерри Бэрон переехали в Лос-Анджелес, где она проводила исследования в области общественного здравоохранения в Калифорнийском университете. Я присоединился к кампании Jobs with Peace — важной инициативе, объединившей целый ряд профсоюзов и общественных организаций. Опираясь на идею о необходимости прекращения холодной войны, Jobs with Peace призывала к переходу от экономики, ориентированной на военное производство — что в Лос-Анджелесе означало аэрокосмическую промышленность, производящую истребители и бомбардировщики, — к экономике, ориентированной на потребности общества. Национальная кампания Jobs with Peace сотрудничала с движением SANE/Freeze, так что можно сказать, что она тоже была частью антиядерного движения. В рамках этой инициативы я ходил по домам портовых городов Уилмингтона и Сан-Педро и беседовал с рабочими о необходимости перехода к новой экономике при сохранении охвата рабочих мест профсоюзами. Реакция в целом была очень хорошей.

В конце 1980-х годов мы с Шерри переехали в Цинциннати, где она получила работу в Национальном институте охраны труда (National Institute of Occupational Safety and Health, NIOSH), входящем в состав Центров по контролю заболеваний. Вскоре мы уже растили двоих детей. Город был консервативным — политическим захолустьем для левых, — и, занятые семейными делами, мы не принимали участия в политике, пока убийства чернокожих полицейскими не привели к восстанию в Цинциннати в 2001 году. Мы участвовали в организации протестов против расистской полиции, но ядерная угроза оставалась на заднем плане.

И все же мы читали газеты, следили за международными событиями и присоединились к движению против первой войны США с Ираком. Я оставался социалистом, теперь уже членом «Солидарности» — группы, образовавшейся в результате слияния «Интернациональных социалистов» с несколькими другими организациями. Мы знали о напряженности на Ближнем Востоке и о том, что она может привести к ядерной войне, и были обеспокоены этим, но наше внимание опять-таки приковывали к себе другие события. После террористической атаки на башни-близнецы в сентябре 2001 года Шерри провела много времени в Нью-Йорке, изучая влияние взрывов на здоровье спасателей и других работников, оказавшихся в зоне поражения, а также разрабатывая программы, призванные им помочь. Вновь более насущные проблемы отодвигали ядерный вопрос с повестки дня. Затем начались войны США в Афганистане и Ираке, и мы присоединились к протестам против этих войн, которые, как бы ужасны они ни были, вряд ли привели бы к ядерному конфликту.

После распада Советского Союза в 1991 году многие верили, что Соединенные Штаты получат «дивиденды мира», ведь у них больше не будет смертельного врага. Правительство сможет тратить меньше денег на армию и больше — на социальные программы. И наверное, говорили оптимисты, можно будет постепенно отказаться от ядерного оружия. Но этого не произошло, хотя с распадом Советского Союза антиядерные движения пошли на спад — возможно, потому, что люди поверили, что война теперь маловероятна. Но ядерное оружие не исчезло. Как вы наверняка знаете, ядерное оружие есть как минимум у девяти стран, и хотя пять из них (США, Россия, Китай, Великобритания и Франция) подписали Договор о нераспространении ядерного оружия и пообещали (когда-нибудь) уничтожить имеющиеся у них запасы, нет никаких свидетельств тому, что количество ядерного оружия действительно сокращается. Еще четыре страны — Индия, Пакистан, Израиль и Северная Корея — обладают ядерным оружием, но не присоединились к договору. Япония и Иран, судя по всему, способны создать бомбу, но пока до этого не дошло. Теперь и другие страны, такие как Турция, Саудовская Аравия, Иран и другие, тоже хотят заполучить ядерную бомбу.

Сегодня война России против Украины и война Израиля против палестинцев, переросшая в ближневосточный кризис с участием Ирана, Ливана, Сирии и Йемена, вновь возродили угрозы ядерной войны. Многие опасаются, что Владимир Путин может применить «тактическое ядерное оружие» в Украине. А российская атака на Запорожскую АЭС в любой момент может привести к катастрофе. Совсем недавно Путин запустил гиперзвуковую баллистическую ракету средней дальности «Орешник» на украинский город Днепр. Хотя до сих пор «Орешники» несли обычное оружие, они могут нести и ядерное, а это вновь повышает риск ядерной войны. Мы стоим на краю пропасти.

Я скептически отношусь к идее о том, что мировые правительства, большинство из которых управляется группами политических дельцов на службе крупного капитала, когда-либо предпримут хоть какой-нибудь шаг, ограничивающий или уменьшающий их власть путем сокращения ядерного оружия. Только мы сами способны создать мощное международное движение, необходимое для изменения нашей экономической и политической системы. Только мы можем сделать возможной ликвидацию ядерного оружия.

‍