«Я в первую очередь всегда буду выбирать крымскотатарское»

Крым наш, Крым ваш. Крым украинский, Крым российский. В таких терминах принадлежность Крыма обсуждают люди самых противоположных мнений, упуская, что на полуострове продолжает жить и бороться за существование его коренное население — крымские татары. В дискуссиях, где Крым принимает форму ценной экономической, политической или военной платформы, коренная суверенность крымских татар остается за бортом. 

Такое отношение может быть умышленным или ненамеренным, но в его корне — система, при которой коренное население не имеет голоса в решениях, касающихся его земли. 

Политика оккупационных властей Крыма направлена на то, чтобы выжить с полуострова немногочисленных оставшихся там крымских татар или хотя бы запугать их до молчаливой лояльности. В ответ для многих из них оставаться на территории полуострова становится актом сопротивления, как и в советские времена, когда попытки приехать в Крым и жить там для возвращавшихся крымских татар оборачивались неравной борьбой с госаппаратом.

Реальность жизни в оккупированном Крыму отдалилась от крымских татар, уехавших из Крыма в Украину после захвата полуострова, и в силу исторического и колониального контекста отличается от репрессий в россии. Эти девять лет силовики преследуют крымских татар: шьют дела на целые группы людей сразу, проводят массовые обыски и рейды в мечетях, рутинно похищают и убивают похищенных, преследуют адвокатов, журналистов и активистов правозащитной группы «Крымская солидарность». Крымскотатарских заключенных пытают и убивают, не допуская к ним медицинскую помощь, а во время мобилизации более 90% повесток в Крыму пришло именно крымским татарам, а не славянскому населению, вынуждая многих уехать. 116 из 180 политических заключенных в Крыму  — крымские татары. Типичные сроки проходящих по делу «Хизб ут-Тахрир» — от 10 и более лет. 

Безусловно, поддержка культуры — это важно, но политзаключенные все еще не на свободе

При этом современные репрессии неотделимы от общего контекста поселенческого колониализма российской империи в Крыму и геноцида крымских татар в 1944 году. Иногда связь эта доходит до абсурда — как рассказывал «Медузе» исследователь спецслужб Алексей Солдатов, в ФСБ ему признавались, что в 2014 году, придумывая направление своей деятельности на полуострове, силовики подняли советские архивы и последовали приоритетной линии КГБ — «бороться с крымскотатарским национализмом».  «Борьба» с крымскотатарскостью продолжается и сейчас: оккупационные власти запрещают автопробеги ко Дню крымскотатарского флага и памятные акции к годовщине депортации, полиция задерживает участников автопробегов и пытается запретить демонстрировать национальную символику. В 2016 году ВС РФ признал Меджлис крымскотатарского народа «экстремистской организацией». 

Моя собеседница Шефикъа (имя изменено) родилась и выросла в Крыму, до школы говорила только на крымскотатарском и повзрослела в российской оккупации. Я — наполовину крымский татарин, выросший в россии. Мы — сверстники, ощутившие перемены, последовавшие за захватом Крыма, по разные стороны Керченского пролива.

Изначально эта публикация задумывалась как интервью, но вскоре я понял, что такой фрейминг обезличивает мою собеседницу, выставляя ее представительницей целой группы, а не живым человеком с уникальным опытом. Поэтому мне важно представить наш разговор с Шефикъой именно так — как разговор двух крымских татар из разных миров (в котором Шефикъа, конечно, остается рассказчицей). 

Опыт Шефикъи — лишь один из многих. Тысячи крымских татар испытывают на себе давление российской репрессивно-оккупационной машины. 

— Помнишь ли ты митинг 26 февраля 2014 года в Акмесджите [Симферополе] или какие-то еще события во время захвата? Как ты воспринимала происходящее тогда, что думала и чувствовала?

— Я хорошо помню события Майдана, первых «зеленых человечков» и как дни до референдума тянулись бесконечно. А после него весь 2014 год будто промчался — как будто его не было, будто не было периода привыкания и этой заминки. Я помню Майдан и как мы ежедневно с семьей смотрели вечером новости. Я помню первые надписи «Антимайдан» в Крыму и как наивно я смеялась над ними. Потому что не верила. Но затем атмосфера начала меняться, потому что появились люди, охранявшие памятник Ленину. А уже после появились «зеленые человечки» и поехала военная техника. 

26 февраля 2014 года я не забуду никогда. Я была дома и мы всей семьей смотрели прямой эфир телеканала ATR. Близкие нам люди были тогда на митинге, а мы наблюдали. Я до сих пор помню напряжение и тревогу того дня.
На телеканале ATR постоянно крутили клип «Ватаным» Асана Хайретдинова, и каждый раз мы с мамой плакали. Это песня о любви к Родине, о надежде и о страхах. Всегда она будет ассоциироваться для меня с началом [оккупации Крыма]. 

Вечером тогда все будто разрешилось в нашу пользу, но потом настал следующий день. Объявили дату референдума, и, конечно, мои родители, родные, наши соседи и знакомые туда не пошли. Весь крымскотатарский народ отказался тогда голосовать. 

Все эти дни я до последнего не осознавала происходящее. Да, на улицах были «человечки» и техника, но я просто отказывалась верить. И в день «присоединения» Крыма к рф я не верила и все ждала, когда уже я проснусь.

— Травма оккупации — какая она?

— Вещи, которые ужаснули бы меня раньше, стали обыденностью. Вопиющая несправедливость стала обычным делом. 

Я привыкла к отсутствию свободы. Привыкла к тому, что нужно молчать. Привыкла к тому, что нужно постоянно чистить телефон. И привыкла я к этому очень давно. Ты никому не доверяешь и постоянно притворяешься. 

Крымскотатарский Крым… Сколько мечт и надежд в этих словах

Недавно к крымским пейзажам добавились окопы, и к ним я тоже привыкла. Если прищурить глаза, то можно сделать вид, что ничего нет. Мы привыкли, но не смирились. 

С оккупацией я ожесточилась. Оккупация убивает в тебе личность и позицию. До полномасштабного вторжения я уже почти превратилась в среднестатистического человека «вне политики». Потому что надежда давно умерла. Слишком много лет прошло, чтобы чему-то верить и чего-то ждать. Годы пропаганды не повлияли на меня, я никогда не верила россии или российским властям. Но и фактически в Украине я уже не жила. Я жила Крымом. 

— Как оккупация повлияла на твое восприятие Украины и россии — их инфополя, политики, отношения к крымским татарам?   

— Первые года два после оккупации мы следили за украинскими новостями, а российские новости я никогда не могла воспринимать. На самом деле, я чувствовала себя одиноко, потому что на нас всем было плевать. Мы были и есть один на один со своими проблемами. Да, Украина принимала какие-то законы и предпринимала шаги, но до меня в оккупации они не доходили. 

А россия и их политика? Они медленно уничтожают наш народ. Так называемую российскую оппозицию мы никогда не интересовали, ведь [это они вели] разговор о «не бутерброде» Крыме. Меня настолько тошнит от их байки об «исконно русском» Крыме. Эти люди совершили геноцид коренного населения и будут рассказывать мне о мифической истории. 

А до 2014 года украинцы и русские были лучшими друзьями, и их врагом в Крыму был крымский татарин. Велась откровенная антикрымскотатарская ксенофобная политика. Затем в 2014 году мой народ вышел в поддержку Украины, и только тогда украинцы что-то осознали. Хотя и не все, и до сих пор не все. 

— С началом полномасштабного вторжения я стал видеть в украинском интернете раза в три больше упоминаний крымских татар и интереса к нашей культуре и истории. Какие чувства у тебя это вызывает? Есть ли от такого повышения информированности польза для тех крымских татар, кто продолжает жить в Крыму? 

— Да, с началом полномасштабного вторжения о нас вспомнили, а кто-то из украинцев только узнал о существовании нашего народа. Действительно, поддержка очень важна и просто необходима. Я очень благодарна интересу и поддержке, это заставляет меня держаться на плаву. Но, к сожалению, между нами пропасть — из-за того, что мы здесь, а они там. Я не могу помочь им, а они — мне. Все-таки бо́льшая часть нашего народа — в Крыму (хотя очень многие выехали с объявлением мобилизации). Безусловно, поддержка культуры — это важно, но политзаключенные все еще не на свободе. 

— Есть ли, по-твоему, разрыв между крымскими татарами, после захвата переехавшими в Украину, и теми, кто остался в Крыму? Особенно теми из них, кто в этих обстоятельствах вырос и сформировался, примерно нашими сверстниками. 

— Да, я чувствую пропасть между нами. Люди могли приезжать в Крым, но они не жили здесь и зачастую не понимают нас до конца. У людей завышенные ожидания и требования к нам. Некоторые будто забывают, что у нас существует «Крымский СМЕРШ», Талипов и огромные сроки. И не существует свободы слова. Знаю, что многие своих же записывают в предатели ни за что. 

Все эти годы мы жили разными жизнями. Кто-то ходил в вышиванках, а кто-то был окружен российскими флагами. Объективно мы находимся в абсолютно разных реальностях. «Крымские» могут не понять радикальности «украинских» касательно разных тем. А «украинские» в то же время посчитают «крымских» безразличными. 

Они забыли или не знают, как жить в Крыму, а мы — как жить в Украине.

Говоря объективно, до полномасштабной войны велся постоянный спор о выборе. Жить в Крыму или уехать. И те, кто остался, не всегда хорошо относились к тем, кто уехал. Потому что слова “Qırımda yaşa” («живи в Крыму») звучали постоянно. 

Конечно, русификация является большой проблемой. А украинская ассимиляция, хоть и поприятнее, все еще остается ассимиляцией. Я в первую очередь всегда буду выбирать крымскотатарское, а люди находят это радикальным. Люди смотрят на все сквозь призму украинского, а я — нет и не хочу. Они будто больше не чувствуют свой народ, хотя, возможно, это я слишком закрылась в себе. 

— Может ли этот разрыв быть причиной неугасающего спора про самоназвание — «крымские татары» vs «къырымлы»? Что ты сама думаешь об этом споре, есть ли в нем смысл? 

 — Спор о самоназвании идет долгие годы. Но, пожалуй, в последнее время он набирает новые интересные обороты. Загвоздка в том, что, по моим ощущениям, слово “qırımlı” существует только в интернете и «киевской тусовке», потому что в Крыму живут именно крымские татары. Некоторые считают, что со сменой этнонима нас наконец перестанут путать с монголо-татарами и татарами Казани. 

Простое желание, чтобы на нашей собственной земле у нас был голос и он что-то значил

Есть много различных мнений на этот счет. Кто-то считает, что этот спор только раскалывает наше общество и способствует исчезновению народа. У некоторых абсолютно противоположная мысль о том, что в споре рождается истина и так мы узнаем новую информацию. Множество мнений среди нашего народа — это нормально. Это было и есть нашей спецификой. Мы всегда разделены: то на субэтносы, то на диалекты, а сейчас и на место проживания. Я считаю, что дискутировать на эту тему можно, но не стоит забывать, что как бы мы себя не называли, мы должны держаться вместе. И всегда выбирать свой народ, а не очередных «хозяев».

— Ты чувствуешь на себе внешние ожидания, зависящие от твоего гендера?

— Бытовой сексизм среди крымских татар есть, но уровень его не слишком высокий. У нас нет традиций красть невесту. И браки по договоренности в основном в прошлом, например. От меня, конечно, ожидают умения идеально выполнять домашние обязанности, но не требуют. В целом, большинство родителей настаивают, чтобы дочь получила образование, а уже потом все остальное. 

Безусловно, есть отдельные радикальные случаи, но в основном это ситуация, с которой можно работать. Сложности могут возникать, но именно опасности для всех женщин в обществе я не чувствую. 

— Я пока нигде не видел на крымскотатарских публичных площадках каких-либо обсуждений о положении женщин в крымскотатарском обществе. Как ты думаешь, почему? 

— Потому что мы заняты выживанием. Постоянно звучит как мантра — «выжить выжить выжить», — но так оно и есть. Пока в Крыму выписывают штрафы за автопробег с крымскотатарским флагом, у народа просто нет ресурса, времени и сил на другие темы.

— Каким ты видишь крымскотатарский феминизм, нынешний или будущий?

— Было бы здорово, если бы сообщество крымскотатарских феминисток рассказывало о наших проблемах, а также помогало остальным девушкам. А вообще не стоит забывать, что впервые женское избирательное право было введено среди мусульманского мира именно Крымской народной республикой в 1917 году.

— На твой взгляд, реально ли быть открытым ЛГБТ-человеком и крымской татаркой /татарином? Реально ли вообще просто заговорить о существовании ЛГБТ-крымских татар? Ведь они, бесспорно, есть, не может быть, чтобы нас больше не было, но это невероятно сложная тема для разговора. По ощущениям, неприятие будет очень велико. 

— Осуждение есть и будет. Однако не думаю, что в крымскотатарском обществе дошло бы до убийств, например.

Я живу в Крыму и люблю его, как можем любить его только мы

В оккупации — ничего не реально. Я постоянно шучу, что будет иронично, если меня посадят за пропаганду ЛГБТ, а не за все остальное. Неприятие будет огромным, я боюсь реакций, если честно. Но с этим [предстоит] работать только в будущем, а пока главное — выжить.

— Ты можешь себе представить каминг-аут твоим родителям или сверстникам? 

— Каминг-аут родителям? Никогда. Для отца я буду позором семьи. Мама, возможно, поддержит, но я не хочу, чтобы она стрессовала. Друзьям открыться? Может, только близким. Среди молодежи очевидно больше толерантности, но тоже все сложно.

— Ты — крымская татарка. Можешь ли ты быть кем-то еще, кроме этого? Нужно ли тебе это вообще? 

— Я — крымская татарка, и я могу быть кем угодно при желании. Да, в детстве, особенно когда я страдала от буллинга, мне хотелось быть такой, как все. И однажды я даже сказала родителям, что родись я русской, жить мне было бы легче. С тех пор я прошла большой путь в развитии личности, от переживаний из-за своей национальности до гордости за нее.

— Конфликтуют ли идентичности крымской татарки и ЛГБТ-человека, женщины, не согласной с гомофобией и сексизмом нашего общества?

— Выросла я в обыкновенной крымскотатарской семье, абсолютно все мои родственники — гомофобы. И у нас во многом различаются взгляды на жизнь. Раньше я переживала по этому поводу, а сейчас приняла. Потому что среди нашего народа не все такие, как они. И найдутся те, кто меня поддержит, а я — их. 

— Что для тебя самое важное в твоем ощущении себя как крымской татарки?

— Я всегда помню о своих корнях, потому что каждый день мне это напоминают. В автобусе, когда косо смотрят, или на учебе, в очередной раз путая мое имя. Но больше я не боюсь. И каждый раз, когда со мной здороваются на родном языке, я чувствую только теплоту. 

— Каким ты видишь свободный крымскотатарский Крым? 

— Крымскотатарский Крым… Сколько мечт и надежд в этих словах. 

Хочется простого: чтобы нас просто не убивали, не арестовывали, дали спокойно жить и развивать свою культуру. 

Я бы так хотела, чтобы я шла по любой улице Крыма и понимала, что он действительно крымскотатарский. Видеть, что крымскотатарская литература не стоит на полках с иностранной литературой. А на стендах «О Крыме» написано о коренных народах, а не об имперской чуши. 

Я жду возвращения исторических топонимов городам и селам Крыма. 

Я жду возвращения крымских татар в Крым и мечтаю о правильной политике  репатриации, чтобы численность нашего народа в Крыму увеличилась. Реформы в образовании и изучение крымскотатарского языка. Представители нашего народа в органах власти, влияние на политическую жизнь в Крыму. Уменьшение ксенофобии и исламофобии. Простое желание, чтобы на нашей собственной земле у нас был голос и он что-то значил. 

— Поддерживает ли тебя жизнь на родной земле?

— Жизнь на родной земле помогает мне понимать наш народ и свою принадлежность к нему. Если бы я жила в другом месте, я бы могла поддерживать противоположные взгляды, но здесь, в Крыму, я ощущаю себя связанной с нашими людьми. 

Я живу в Крыму и люблю его, как можем любить его только мы. 

Крым для меня — это моя культурная принадлежность и любовь к этой земле. Я не идеализирую его и не скрываю трудности, но я горжусь своей культурой и нашей нацией. И верю, что у нас все получится.